Марк Твен - Янки при дворе короля Артура
Но хорошо, вернусь къ моему разсказу: я не могъ подвергнуть пыткѣ палача, но между тѣмъ, все же не хотѣлъ оставить безъ вниманія жалобы патеровъ. Такъ или иначе, но этотъ человѣкъ долженъ быть наказанъ; я лишилъ его должности и сдѣлалъ его капельмейстеромъ, новая должность, какую я только могъ изобрѣсти. Онъ очень просилъ меня не опредѣлять его на эту должность, мотивируя тѣмъ, что онъ не можетъ играть — правдоподобное извиненіе, но слишкомъ тягучее; въ странѣ не было ни одного музыканта, который могъ бы играть.
На слѣдующее утро королева была очень обижена тѣмъ, когда узнала, что изъ ея рукъ ускользнула и жизнь Гуго и его имущество. Я сказалъ, что она должна нести этотъ крестъ; хотя, по закону, она и имѣетъ власть надъ его жизнью и его имуществомъ, но тутъ явились крайне ослабляющія вину обстоятельства и я простилъ его отъ имени короля Артура. Олень опустошалъ поля этого человѣка и послѣдній убилъ животное въ припадкѣ гнѣва, а не ради прибыли; онъ стащилъ оленя въ королевскій лѣсъ, надѣясь, что такимъ образомъ, преступникъ не будетъ пойманъ. Какъ я ни объяснялъ ей, но не могъ ее убѣдить въ томъ, что убійство въ припадкѣ гнѣва представляетъ смягчающее вину обстоятельство — все равно будетъ-ли убито животное или человѣкъ, мнѣ пришлось оставить ее въ покоѣ, а она надула губы.
Я думалъ, что могу еще убѣдить ее, напомнивъ ей о ни собственномъ преступленіи въ припадкѣ гнѣва, именно объ убійствѣ пажа.
— Преступленіе! — воскликнула она. — Что такое ты говоришь? Преступленіе, вотъ еще что? Но вѣдь я заплачу за мальчика!
О, ей никакъ нельзя было этого втолковать. Воспитаніе, воспитаніе — это все; воспитаніе это главное въ каждомъ человѣкѣ; говорятъ о природѣ, но это пустое; тутъ не можетъ быть и рѣчи о природѣ; то, что мы называемъ этимъ неподходящимъ именемъ, просто наслѣдственность или воспитаніе. У насъ нѣтъ ни мыслей, происшедшихъ отъ насъ самихъ, ни мнѣній; все это или унаслѣдованное или привитое воспитаніемъ. Все, что у насъ есть оригинальнаго и собственнаго, а поэтому хорошаго или достойнаго порицанія, то можетъ быть покрыто и сокрыто стежкомъ самой тонкой иголки; все же остальное, — придаточные атомы, унаслѣдованные отъ цѣлой фаланги предковъ, простирающихся на билліонъ лѣтъ до праотца Адама, или до кузнечика, или до обезьяны, отъ которой развилась наша раса такая тщеславная, такая вялая и вмѣстѣ съ тѣмъ такая безполезная. Что касается до меня, то все, что я думаю объ этомъ корпѣніи, объ этомъ странствованіи, объ этой патетической цѣли между вѣчностями, это смотрѣть впередъ и жить чистою, высокою, непорочною жизнію и спасти этотъ микроскопическій атомъ во мнѣ, который и составляетъ мое собственное я.
Нѣтъ, что касается королевы, то она была далеко не глупа, у ней было достаточно ума, но воспитаніе сдѣлало ее сумасбродною, съ точки зрѣнія взгляда позднѣйшихъ столѣтій. Убійство пажа не было преступленіемъ, это было ея право; она же твердо стояла за свои права; ея характеръ являлся результатомъ воспитанія цѣлыхъ поколѣній, убѣжденныхъ въ томъ, что законъ, дозволяющій убійство какого-либо лица, былъ вполнѣ справедливъ и правиленъ.
Впрочемъ, намъ всегда приходится платить дань сатанѣ. Конечно, королева заслуживала комплимента за одну вещь; я хотѣлъ было сказать ей его, но слова застряли у меня въ горлѣ. Она имѣла, по закону, право убить мальчика и вовсе не была обязана платить за него. Платить за убитаго былъ законъ, который существовалъ для другихъ людей, но но для нея. Королева прекрасно знала, что она поступаетъ великодушно, назначивъ плату за жизнь этого мальчика; я долженъ былъ бы сказать ей что-нибудь хорошее по этому поводу, но мой языкъ не поворачивался для этого. Въ моемъ воображеніи такъ и рисовалась сгорбленная фигура старухи съ разбитымъ сердцемъ и красивое молодое созданье, лежавшее заколотымъ на полу, въ одеждѣ, испачканной его собственною кровью. Чѣмъ королева заплатитъ за это? Кому она, заплатитъ за него? Я прекрасно зналъ, что женщина, съ такимъ воспитаніемъ, какое получила королева, заслуживала похвалы, даже лести, но, согласно полученному мною воспитанію, я не въ состояніи былъ этого сдѣлать. Самое лучшее, что можно было придумать, такъ это поискать какого-нибудь другого комплимента, лишь бы только сказать ей что-нибудь пріятное, — но, къ несчастью, это была правда.
— Государыня, — сказалъ я ей, — вашъ народъ будетъ васъ обожать за это!
Это было совершенно вѣрно; но съ своей стороны я былъ готовъ ее повѣсить нѣсколько дней спустя, если бы остался въ живыхъ. Дѣйствительно, нѣкоторые изъ этихъ законовъ были очень жестоки, даже слишкомъ жестоки. Господинъ имѣлъ право убить своего раба совершенно безъ всякой причины: для пустой шутки или забавы, или просто для препровожденія времени. Дворянинъ могъ убить простолюдина, но только заплатить за него наличными деньгами или садомъ. Дворянинъ имѣлъ право убить дворянина, насколько это дозволяется закономъ, но все же онъ могъ ожидать и наказанія за это. Кто-либо могъ убить кого-либо, за исключеніемъ простолюдиновъ и рабовъ; послѣдніе же пользовались такимъ преимуществомъ. Если они кого убивали, то это считалось преступленіемъ, а законъ не щадилъ убійцъ. Съ такимъ человѣкомъ и съ его семьей расправа была коротка.
Но, однако, мнѣ надоѣло это ужасное мѣсто и я хотѣлъ скорѣе уѣхать оттуда, но, къ сожалѣнію, не могъ тотчасъ привести въ исполненіе свое намѣреніе, потому что у меня лежало на сердцѣ одно дѣло, которое я долженъ былъ непремѣнно привести въ исполненіе. Меня это мучило цѣлое утро. Я хотѣлъ было сначала обратиться къ королю, но это не повело бы ни къ чему. Онъ былъ уже потухшій вулканъ; въ свое время король былъ дѣятельнымъ человѣкомъ, но его огонь погасъ и въ настоящее время онъ представлялъ только груду пепла; онъ отнесется, конечно, сочувственно и милостиво къ моему желанію, но только это не принесетъ мнѣ никакой пользы. Этотъ, такъ называемый король, былъ нуль; одна королева имѣла власть. Но она была настоящій Везувій! Если дѣло касалось какой-либо милости, то королева готова была зажечь стаю воробьевъ, но тутъ сейчасъ же она сослалась бы на то неудобство, что отъ этого можетъ сгорѣть городъ. Сколько разъ мнѣ случалось убѣждаться въ томъ, что если вы ожидаете чего-либо дурного, то часто оказывается, что это худое вовсе не такъ дурно.
Такимъ образомъ, я изложилъ свое дѣло ея величеству, сказавъ, что у меня было сдѣлано въ Камелотѣ общее распоряженіе, относительно выпуска заключенныхъ изъ тюрьмъ и такое распоряженіе было распространено и на сосѣдніе замки; теперь, съ позволенія ея величества, я очень желалъ бы посмотрѣть и ея коллекцію, ея bric-á-brac, т. е. ея заключенныхъ. Она сначала воспротивилась этому; я, конечно, этого ожидалъ. Наконецъ, согласилась. Я ожидалъ и этого, но только не такъ скоро. Она позвала стражу съ факелами и мы отправились въ подземелья. Они были устроены подъ фундаментомъ замка и многія изъ нихъ представляли приличныя каморки, вырытыя въ скалѣ. Въ нѣкоторыхъ изъ нихъ вовсе не было свѣта. Въ одной изъ такихъ каморокъ была заключена женщина, одѣтая въ грязные лохмотья; она сидѣла на полу и не отвѣчала ни на одинъ вопросъ и не говорила ни слова, но только разъ или два взглянула на насъ изъ подъ всклокоченныхъ волосъ, падавшихъ ей на глаза, точно полюбопытствовала узнать, какой это такой необычайный свѣтъ и какой звукъ прервали ея безсмысленную и мрачную дремоту, которая теперь стала ея жизнью; затѣмъ она сгорбилась, усѣлась на полу, лѣниво опустивъ свои исхудалыя, костлявыя руки на колѣни и болѣе не подавала никакого признака жизни. Этотъ несчастный скелетъ была женщина, повидимому, среднихъ лѣтъ; но только повидимому; она была заключена здѣсь девять лѣтъ, и ей было тогда восемнадцать, когда со посадили въ это подземелье. Она была простолюдинка и ее заключилъ сюда въ ночь послѣ ея брака сэръ Брэзъ Сэнсъ Питэ, сосѣдній лордъ, вассаломъ котораго былъ ея отецъ и которому она отказала въ томъ, что обыкновенію называлось le droit du Seigneur; кромѣ того, она отбивалась силою и чуть было не пролила его священную кровь. Новобрачный вмѣшался въ это дѣло, полагая, что жизнь его невѣсты находится въ опасности, вытащилъ лорда въ гоcтиную на показъ своимъ скромнымъ, затрепетавшимъ отъ страха, свадебнымъ гостямъ и оставилъ его тамъ, удивленнаго такимъ съ нимъ обращеніемъ и крайне озлобленнаго противъ новобрачныхъ. Названный лордъ обратился къ королевѣ съ просьбою наказать преступниковъ и оба были заключены въ подземелье; здѣсь ихъ разсадили по разнымъ каморкамъ и они никогда уже болѣе не видѣли другъ друга, несмотря на то, что между мѣстами ихъ заключенія было всего какихъ-нибудь пятьдесятъ футовъ; но ни тотъ, ни другая не знали ничего другъ о другѣ. Въ первые годы заключенія ихъ единственнымъ вопросомъ было: «Живъ-ли онъ?» «Жива-ли она?» И этотъ вопросъ предлагался умоляющимъ голосомъ и со слезами на глазахъ, такъ что это могло бы тронуть камни; но ни тотъ, ни другая никогда не получали отвѣтовъ на свои вопросы; съ годами они перестали спрашивать.
