Марк Твен - Янки при дворе короля Артура

— Слѣдовательно, этотъ неизвѣстный былъ единственнымъ лицомъ, видавшимъ убитаго оленя?

— Вѣроятно, никто не видѣлъ; но только неизвѣстный встрѣтилъ преступника около того мѣста, гдѣ лежалъ убитый олень и онъ поступилъ очень честно, извѣстивъ объ этомъ лѣсничаго.

— Такимъ образомъ неизвѣстный былъ около убитаго оленя? Но не самъ-ли онъ убилъ оленя? Его честность — маска и это наводитъ на него тѣнь подозрѣнія. Но почему, ваше величество, вы подвергаете пыткамъ заключеннаго?

— Во-первыхъ, онъ не хочетъ исповѣдываться; это будетъ погибелью для его души. Но за его преступленіе его жизнь отнимается у него закономъ, и я непремѣнно хочу, чтобы онъ поплатился ею! Но также будетъ гибелью и для моей души допустить его умереть безъ покаянія и безъ отпущенія грѣховъ. Нѣтъ, съ моей стороны было бы сумасшествіемъ попасть изъ-за него въ адъ.

— Но представьте себѣ, ваше величество, что ему, можетъ быть, и не въ чемъ признаваться?

— Что касается до этого, то мы тотчасъ увидимъ. Я заставлю пытать его до смерти; это, бытъ можетъ, покажетъ, что ему дѣйствительно не въ чемъ признаваться и вы думаете, что это будетъ правда? Тогда я не буду нести кары за непризнаніе такого человѣка, которому не въ чемъ было признаваться, а потому и я буду спасена.

Таково было непоколебимое сужденіе тогдашняго времени. И было совершенно безполезно съ ними спорить; никакіе аргументы не могли ихъ разубѣдить въ этомъ; они также мало имѣли на нихъ вліянія, какъ волны на подводные камни. Самый просвѣтленный умъ въ странѣ не допустилъ бы, чтобы считали его предположеніе неправильнымъ.

Когда мы вошли въ камеру пытки, то моимъ глазамъ представилась такая картина, которая такъ и запечатлѣлась въ моихъ мысляхъ. Я и самъ не желалъ этого вовсе. Туземный молодой человѣкъ, исполинскаго роста, лѣтъ тридцати съ небольшимъ, былъ положенъ на спину на рамѣ; его ступни и кисти рукъ были связаны веревками, проведенными черезъ вороты съ каждаго конца. У страдальца не было ни кровинки въ лицѣ; его черты лица были мрачны и подернуты судорогою, а на лбу выступили капли пота. Съ каждой стороны стояли, наклонясь къ страдальцу, патеры; тутъ же былъ и палачъ; часовые были на мѣстахъ; по стѣнамъ курились факелы, поставленные въ спеціально устроенныя для этого; въ одномъ изъ угловъ ютилось бѣдное молодое созданье, лицо котораго выражало сильную скорбь, и полудикій блуждающій взглядъ ея глазъ невольно заставилъ бы содрогнуться каждаго; у ней на колѣняхъ лежалъ заснувшій ребенокъ. Лишь только мы вошли туда, какъ палачъ далъ легкій поворотъ механизму и вслѣдъ затѣмъ раздались два крика: изъ устъ страдальца и изъ устъ молодой женщины; но въ это время я также закричалъ и палачъ остановился, не посмотрѣвъ даже, кто кричалъ. Я не могъ видѣть такого ужаса; это убыло бы меня. Я попросилъ королеву позволить мнѣ поговорить частнымъ образомъ съ заключеннымъ. Но на ея возраженіе я отвѣтилъ ей тихо, что не желалъ бы дѣлать какой-либо сцены въ присутствіи ея слугъ, но все же не долженъ сворачивать съ пути; я представитель короля Артура и говорю отъ его имени; тутъ она убѣдилась, что должна мнѣ уступать. Я просилъ ее только приказать этимъ людямъ повиноваться мнѣ и потомъ оставить меня. Это было ей непріятно, но она должна была уступить, она удалилась скорѣе, чѣмъ я ожидалъ. Мнѣ нуженъ былъ только отводъ ея собственнаго авторитета; уходя она сказала:

— Вы должны исполнить все, что вамъ прикажетъ этотъ господинъ. Это Патронъ.

Это было, конечно, самое убѣдительное слово; это было видно по лицамъ этихъ людей. Королевская стража выстроилась и вышла за королевою за дверь съ зажженными факелами; вскорѣ не слышался подъ темными сводами отзвукъ ихъ равномѣрныхъ шаговъ. Я снялъ заключеннаго съ его рамы, уложилъ его въ постель, перевязалъ его раны и далъ ему выпить вина для подкрѣпленія силъ. Женщина подошла ближе и смотрѣла на это съ любопытствомъ, съ любовью, но вмѣстѣ съ тѣмъ и крайне застѣнчиво, точно какъ человѣкъ, боящійся новаго повторенія; она попробовала было приложить руку ко лбу мужа, но тотчасъ отскочила назадъ, когда я совершенно безсознательно повернулся къ ней. Положительно было жаль на нее смотрѣть.

— Послушайте, — сказалъ я ей, — приласкайте его, подойдите къ нему, не обращайте на меня вниманія.

Они посмотрѣла на меня и въ ея глазахъ выражалась благодарность, какъ въ глазахъ животнаго, когда вы его накормите или приласкаете и оно это понимаетъ. Она положила ребенка, подошла къ мужу, наклонилась къ нему, провела рукою по его волосамъ, а изъ ея глазъ струились слезы. Мужъ нѣсколько ожилъ и бросилъ на жену ласкающій взоръ — все, что онъ могъ пока сдѣлать. Теперь я нашелъ, что было время выслать всѣхъ и остаться мнѣ одному съ этой семьей, что я, конечно, и сдѣлалъ; когда всѣ ушли, я сказалъ:

— Теперь, мой другъ, разскажите мнѣ другую сторону вашего дѣла, я знаю только одну.

Но этотъ человѣкъ покачалъ головою въ знакъ отказа. Но женщина взглянула на меня радостнымъ взоромъ — такъ мнѣ показалось, по крайней мѣрѣ, и я продолжалъ:

— Вы знаете меня?

— Да; въ королевствѣ Артура всѣ васъ знаютъ.

— Если моя репутація дошла до васъ, то вы не должны опасаться говорить при мнѣ.

Но тутъ вмѣшалась женщина.

— Ахъ, добрый сэръ, уговорите его; вы можете это сдѣлать. Ахъ, онъ такъ страдаетъ и все это ради меня, ради меня! И какъ мнѣ это вынести? Я предпочла бы лучше видѣть его смерть, тихую спокойную смерть. О, мой Гуго, я не могу этого вынести.

И она стала ползать у меня въ ногахъ и умолять. Умолять, о чемъ? О смерти мужа? Я никакъ не могъ разобраться въ этой путаницѣ. Но Гуго прервалъ ее:

— Довольно! Ты сама не знаешь, чего просишь. Развѣ можно желать тому, кого любишь, покойной смерти? Я, право, думалъ, что ты знаешь меня лучше.

— Хорошо;- сказалъ я, — я никакъ не могу этого понять. Это просто загадка. Теперь…

— Ахъ, дорогой лордъ, не правда-ли, вы уговорите его? Подумайте, какъ мнѣ больно смотрѣть на его мученія! Охъ, а онъ не хочетъ говорить! между тѣмъ, какъ все спасеніе заключается въ благословенной тихой смерти.

— Но что вы говорите такое? Онъ выйдетъ отсюда свободнымъ и здоровымъ человѣкомъ… ему вовсе и не нужно умирать.

Блѣдное лицо страдальца прояснилось, а женщина бросилась ко мнѣ, удивленная такою неожиданною радостью, и воскликнула:

— О, онъ спасенъ! Да это слово короля, сказанное устами слуги короля Артура, а слово короля это золото!

— Хорошо; теперь вы убѣдились, что мнѣ можно вѣрить. Почему же вы раньше мнѣ не вѣрили?

— Кто сомнѣвался? Только не я и не она.

— Тогда почему вы мнѣ не разсказали вашей исторіи?

— Вы не давали никакого обѣщанія; въ противномъ случаѣ все было бы иначе.

— Я вижу… вижу… но, однако, теперь я думаю, что ничего не вижу. Вы терпѣли пытку и не хотѣли признаться; это доказываетъ, что вамъ не въ чемъ было признаться.

— Мнѣ, лордъ? Какъ это такъ? Я и убилъ оленя!

— Вы? Въ такомъ случаѣ это крайне запутанное дѣло…

— Дорогой лордъ, я умоляла его на колѣняхъ, чтобы онъ признался, но…

— Вы просили? О, это становится все запутаннѣе и запутаннѣе. Но почему вы хотѣли, чтобы онъ это сдѣлалъ?

— Это могло бы дать ему скорую смерть и избавить его отъ мученій.

— Хорошо, это весьма естественная причина. Но ему вовсе не нужно было скорой смерти.

— Ему? Онъ, конечно, этого желалъ.

— Но почему же онъ тогда не признался?

— Ахъ, милостивый сэръ, не могъ же я оставить жену безъ хлѣба и крова.

— О, золотое сердце, теперь я все понимаю! Неумолимый законъ отбираетъ имущество признавшагося преступника и пускаетъ по міру его вдову и сиротъ. Они могли бы замучить васъ до смерти, но безъ вашего признанія не имѣли бы права обобрать вашу жену и вашего ребенка. Вы постояли за нихъ, какъ настоящій мужчина; а вы, вѣрная жена и справедливая женщина, вы готовы были купить ему избавленіе отъ мученій цѣною своего собственнаго голоданія и затѣмъ смерти; да, надъ этимъ стоитъ призадуматься, такъ какъ вашъ полъ ни передъ чѣмъ не остановится, когда вы намѣрены обречь себя на самопожертвованіе. Я зачислю васъ обоихъ въ мою колонію; вамъ тамъ будетъ хорошо; это такая колонія, гдѣ я посредствомъ изслѣдованія и очищенія превращаю автоматовъ въ людей.

ГЛАВА XVIII.

Въ подземельѣ королевы.

Я устроилъ все это такимъ образомъ и отослалъ заключеннаго домой. У меня было сильное желаніе предать пыткѣ и исполнителя, но не потому, что онъ былъ оффиціальное лицо, добросовѣстно исполняющее свое дѣло, — нельзя порицать человѣка за хорошее исполненіе его обязанностей, — но потому, что мнѣ желательно было отплатить ему за вольное обращеніе съ молодой женщиной и за другія причиненныя ей оскорбленія. Патеры разсказали мнѣ объ этомъ и требовали, чтобы онъ былъ наказанъ. Это доказывало, что не всѣ патеры были обманщиками и эгоистами; но многіе, пожалуй, даже большинство изъ нихъ, въ особенности тѣ, которые вращались въ средѣ простого народа, были искренни, чистосердечны, сочувствовали человѣческимъ тревогамъ и страданіямъ и старались ихъ облегчать. Плохіе патеры — такое зло, которому нельзя помочь, поэтому я рѣдко раздражался этимъ и посвящалъ этому не болѣе нѣсколькихъ минутъ за разъ; у меня не было въ привычкѣ задумываться надъ такими вещами, которыхъ нельзя искоренить. Но я даже и не любилъ думать объ этомъ, такъ какъ это именно было такое дѣло, которое могло примирить народъ съ господствующею церковью.