Николай Лейкин - Наши за границей

— Ты все изъ романовъ? Да брось, говорятъ тебѣ!

— Ахъ, Николай Иванычъ…

— Николя, — перебилъ Николай Ивановичъ жену.

— Ну, Николя… Ахъ, Николя! да вѣдь это пріятно. Удивляюсь только, какъ Гильомъ могъ скрываться, когда столько публики! Вотъ давеча извозчикъ упоминалъ и про Нотръ-Дамъ де-Лоретъ… Тутъ жила въ своей мансардѣ Фаншетта.

— Фу, ты пропасть! Вотъ бредитъ-то!

Обвозивъ супруговъ по нѣсколькимъ улицамъ, извозчикъ повезъ ихъ на набережную Сены. Глафира Семеновна увидала издали Эйфелеву башню и воскликнула:

— Выставка!

Въ экипажъ на подножку начали впрыгивать уличные мальчишки, предлагая купить у нихъ билеты для входа на выставку.

— Тамъ купимъ. На мѣстѣ купимъ. Можетъ быть, у васъ еще какіе-нибудь фальшивые билеты, отмахивался отъ мальчишекъ Николай Ивановичъ.

Извозчикъ подвозилъ супруговъ къ выставкѣ со стороны Трокадеро.

XXVIII

Съ Трокадеро около входа на выставку было громадное стеченіе публики, подъѣзжавшей въ экипажахъ и омнибусахъ. Все это быстро бѣжало ко входу, стараясь поскорѣе встать въ хвостъ кассы. Въ кассѣ, однако, не продавались, а только отбиралась билеты; купить-же ихъ нужно было съ рукъ у барышниковъ, мальчишекъ или взрослыхъ, которые толпою осаждали каждаго изъ публики, суя ему билеты. Дѣло въ томъ, что послѣ выпуска выставочнаго займа, къ каждому листу котораго прилагалось по 25 даровыхъ билетовъ для входа на выставку, Парижъ наводнился входными выставочными билетами, цѣна на которые упада впослѣдствіи съ франка на тридцать сантимовъ и даже менѣе. Когда Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна вышли изъ экипажа, ихъ также осадили барышники, суя билеты. Кто предлагалъ за сорокъ сантимовъ, кто за тридцать, кто за двадцать пять, наперерывъ сбивая другъ у друга цѣну.

— Не надо, не надо! — отмахивался отъ нихъ Николай Ивановичъ и сталъ разсчитываться съ извозчикомъ. — Сколько ему, Глаша, дать? Сторговались за полтора четвертака, — сказалъ онъ женѣ.

— Да ужъ дай три четвертака. Хоть и извозчикъ, а человѣкъ любезный, по разнымъ улицамъ насъ возилъ, мѣста показывалъ.

Николай Ивановичъ далъ три франка, извозчикъ оказался очень доволенъ, снялъ шляпу и проговорилъ:

— Oh, merci, monsieur… A présent je vois, que vous êtes les vrais Russes [12]…

— Батюшки! Хвостъ-то какой у входа! — воскликнула Глафира Семеновна. — Становись скорѣе, Николя, въ хвостъ, становись. Это ужасъ, сколько публики. А барышниковъ-то сколько, продающихъ билеты! И вѣдь то удивительно — на глазахъ полиціи. Сколько городовыхъ, и они ихъ не разгоняютъ. Вонъ городовой стоитъ.

Они встали въ хвостъ и проходили мимо городового. Городовой предостерегалъ публику насчетъ карманныхъ воришекъ и поминутно выкрикивалъ:

— Gardez vos poches, mesdames, gardez vos poches, messieurs [13]…

— Глаша! Что онъ говоритъ? — поинтересовался Николай Ивановичъ.

— Да кто-жъ его знаетъ!

— Ну, вотъ… А вѣдь это уличныя слова; хвасталась, что уличныя слова знаешь.

Минутъ черезъ пятнадцать супругамъ, стоявшимъ въ хвостѣ, удалось достигнуть кассы.

— Vos billets, monsieur, — возгласилъ контролеръ.

— Иль фо ашете. Ну навонъ па ле билье, — отвѣчала Глафира Семеновна за мужа. — Комбіенъ аржанъ?

— Мы не продаемъ билетовъ. Вы должны были купить на улицѣ. Вернитесь, — сказалъ контролеръ, пропустилъ супруговъ за рѣшетку во входную калитку и тотчасъ-же вывелъ ихъ обратно въ выходную калитку.

— Глаша! Что-же это значитъ? — воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись опять на улицѣ.

— Не пускаютъ безъ билетовъ.

— Да ты-бы купила въ кассѣ.

— Не продаютъ.

— Какъ не продаютъ? Что мы за обсѣвки въ полѣ! За что-же такое стѣсненіе? Что-же это наши деньги хуже, что-ли!

— Не знаю, не знаю… Экуте! Что-же это такое! Ну вулонъ сюръ лекспозиціонъ! Ну вулонъ ашете билье — и намъ не продаютъ! — возмущалась Глафира Семеновна. — Билье, билье… Гдѣ-же кунить? У ашете?

Она размахивала даже зонтикомъ. Къ ней подошелъ городовой и сказалъ по-французски:

— Купите вотъ у этого мальчика билеты — и васъ сейчасъ впустятъ. Безъ билета нельзя.

Онъ подозвалъ мальчишку съ билетами и сказалъ:

— Deux billets pour monsieur et madame.

— Ну, скажите на милость! Даже сами городовые поощряютъ барышниковъ! У насъ барышниковъ городовые за шиворотъ хватаютъ, а здѣсь рекомендуютъ! — восклицала Глафира Семеновна.

Пришлось купить у мальчишки-барышника два входныхъ билета за шестьдесятъ сантимовъ и вторично встать въ хвостъ. Въ хвостѣ пришлось стоять опять съ четверть часа.

— Ну, порядки! — покачивалъ головой Николай Ивановичъ, когда наконецъ у нихъ были отобраны билеты и контролеръ пропустилъ ихъ за рѣшетку. За публикой супруги поднялись по каменной лѣстницѣ въ зданіе антропологическаго музея, прошли по корридору и очутились опять на крыльцѣ, выходящемъ въ паркъ. Зданіе помѣщалось на горѣ и отсюда открывался великолѣпный видъ на всю площадь, занимаемую выставкой по обѣ стороны Сены. Передъ глазами былъ раскинутъ роскошный цвѣтникъ, яркія цвѣточныя клумбы рѣзво отдѣлялись отъ изумруднаго газона, пестрѣли желтыя дорожки, масса кіосковъ самой причудливой формы, били фонтаны, вдали высились дворцы, среди нихъ, какъ гигантъ, возвышалась рыже-красная Эйфелева башня. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна невольно остановились разсматривать красивую панораму выставки.

— Хорошо… — проговорила Глафира Семеновна послѣ нѣкотораго молчанія.

— Долго ѣхали, много мученій вынесли по дорогѣ и наконецъ пріѣхали, — прибавилъ Николай Ивановичъ. — Ну, что-жъ, надо осматривать. Пойдемъ къ Эйфелевой башнѣ.

— Пойдемъ… Только я, Николай Иванычъ, вотъ что… Я на самую башню влѣзать боюсь.

— Дура! Да зачѣмъ-же мы пріѣхали-то? Для этого и пріѣхали на выставку, чтобы влѣзать на Эйфелеву башню.

— Пустяки. Мы пріѣхали на выставку, чтобы посмотрѣть выставку.

— А быть на выставкѣ и не влѣзать на Эйфелеву башню, все равно, что быть въ Римѣ и не видать папы. Помилуй, тамъ на башнѣ открытыя письма къ знакомымъ пишутъ и прямо съ башни посылаютъ. Иванъ Данилычъ прислалъ намъ съ башни письмо, должны и мы послать. Да и другимъ знакомымъ… Я обѣщалъ.

— Письмо можешь и внизу подъ башней написать.

— Не тотъ фасонъ. На башнѣ штемпель другой. На башнѣ такой штемпель, что сама башня изображена на открытомъ письмѣ, а ежели кто около башни напишетъ, не влѣзая на нее, — ничего этого нѣтъ.

— Да зачѣмъ тебѣ штемпель?

— Чтобы знали, что я на башню влѣзалъ. А то иначе никто не повѣритъ. Нѣтъ, ужъ ты какъ хочешь, а на башню взберемся и напишемъ оттуда нашимъ знакомымъ письма.

— Да вѣдь она, говорятъ, шатается.

— Такъ что-жъ изъ этого? Шатается, да не падаетъ. Ты ежели ужъ очень робѣть будешь, то за меня держись.

— Да вѣдь это все равно, ежели сверзится. Обоимъ намъ тогда не жить.

— Сколько времени стоитъ и не валится, и вдругъ тутъ повалится! Что ты, матушка!

— На грѣхъ мастера нѣтъ. А береженаго Богъ бережетъ.

— Нѣтъ, ужъ ты, Глаша. пожалуйста… Ты понатужься какъ-нибудь, и влѣземъ на башню. Съ башни непремѣнно надо письма знакомымъ послать. Знай нашихъ! Николай Иванычъ и Глафира Семеновна на высотѣ Эйфелевой башни на манеръ тумановъ мотаются! Не пошлемъ писемъ съ башни — никто не повѣритъ, что и на выставкѣ были. Голубушка, Глаша, ты ужъ не упрямься, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ. — Поднимемся.

— Ну, хорошо… А только не сегодня… Не могу я вдругъ… Дай мнѣ на выставкѣ-то немножко попривыкнуть и осмотрѣться. Вѣдь и завтра придется здѣсь быть и послѣзавтра — вотъ тогда какъ-нибудь и поднимемся, — отвѣчала Глафира Семеновна и стала сходить съ крыльца въ паркъ.

— Ну, вотъ за это спасибо, вотъ за это спасибо. Ты со мной на башню поднимешься, а я тебѣ хорошее шелковое платье куплю. Шестьсотъ французскихъ четвертаковъ жертвую, даже семьсотъ… Покупай такое платье, чтобы быкъ забодалъ, чтобы всѣ наши знакомыя дамы въ Петербургѣ въ кровь расчесались отъ зависти. Только ты, голубушка Глаша, не спяться, не спяться пожалуйста, — бормоталъ Николай Ивановичъ, слѣдуя за женой.

XXIX

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались передъ кіосками и заходили въ нихъ, ничѣмъ особенно въ отдѣльности не поражаясь, зашли и въ антропологическій музей, посмотрѣли на манекены, представляющіе бытъ народностей, наконецъ Глафира

Семеновна сказала:

— А только и Парижъ-же! Говорятъ, парижскіе моды, наряды, а вотъ бродимъ, бродимъ и ничего особеннаго. Нарядовъ-то даже никакихъ не видать. Самыя простыя платья на дамахъ, самыя простыя шляпки, простые ватерпруфы. У насъ иная горничная лучше вырядится на гулянье, а вѣдь здѣсь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всѣхъ одѣта. Вотъ онъ, хваленый-то модный Парижъ!