Метта Фуллер - Дневник проказника
Кто-то сзади закрыл мне рот рукою, поднял меня, посадил на плечо, а когда я посмотрел вниз, то увидел, что это был сам доктор! Вот так штука!
— Нет, Жоржи, — сказал он, — мы не будем с тобой драться, лучше помиримся и будем опять друзьями. У меня на душе то же, что у твоей сестры. Я думаю, самое лучшее будет сейчас же идти с тобою к вам и сказать ей это; мисс Джуэл извинит нас.
Так мы и пошли. Когда мы пришли домой, я сказал:
— Идите в залу, доктор, я пойду наверх и позову ее. Она там наверху в темноте глаза выплачет. Все наши в своих комнатах.
Япобежал наверх, влетел в ее комнату и закричал:
— Где ты, Сюзи? Скорее иди вниз. У нас зале выставка. Из цирка Барнума привезли большое чудовище!
Она так сильно схватила меня за руку, что на ней и теперь еще синяк.
— Что ты говоришь, Жоржи? — спросила она, едва дыша.
— Я говорю: хорошо смеется тот, кто смеется последний.
Она, как ветер, полетела вниз по лестнице. Я побежал за нею изо всех сил, но не мог поспеть, мне нужно было остановиться, чтобы завести часы в передней, но они сломались, потому что уже были заведены накануне; кажется, их придется отправить в починку; когда я, наконец, сошел вниз, вот в зале была сцена!
Но я опускаю завесу. Жоржи в настоящую минуту в большой чести. Они даже не ворчали, когда увидели в свадебном пироге дыру, которую сделала какая-то мышка.
— Мы сделаем другой — сказала Сюзанна равнодушно.
А свадьба откладывается до того времени, когда доктор сможет снять с носа пластырь.
Глава 19. Первоапрельские радости
Вчера и третьего дня я не ночевал дома, так как сделал неожиданный визит моей милой Лили. Знаешь ли, милый дневник, третьего дня было первое апреля. Его называют днем апрельских дураков. Мальчики все время говорили о том, что они собираются сделать, но я был тих, как сова, а папа говорит, что совы ужасно много думают.
Джонни сломал себе ногу, и потому было ужасно скучно, а мне до смерти хотелось позабавиться. Все говорят, что в городе очень скучно, если Жоржи не проказит; но я возвращаюсь к первому апреля.
У нас в городе построили новую городскую ратушу после того, как сгорела старая, и повесили колокол, который очень громко звонит, если где-нибудь пожар. Итак, вечером я хорошо поужинал и, сунув еще в карман добрый кусок свадебного пирога, решил спрятаться под скамейку, пока заседало общество трезвости и держал речь какой-то неприятный на вид человек. Я подарил одному мальчику свой перочинный ножик и кусок пирога, чтоб он спрятался вместе со мною.
Нам было очень весело, когда сторож потушил свечи и запер ворота.
Я слышал, что мама всю ночь не ложилась, и это было очень глупо с ее стороны: она должна была знать, что со мной ничего не случится. Мы ждали и ждали, пока, наконец, не заснули; потом я проснулся и шепнул приятелю: «Билли, теперь пора, уже почти светло. Пойдем».
Мы ощупью добрались до веревки за лестницей, и потянули ее изо всех сил, точно весь город горел. Все выскочили из своих постелей и поспешно стали одеваться. Мы слышали, как они бегали и кричали: «Где это?» «Ты видишь?»
О, как это было смешно! В десять минут все улицы были полны народа, как во время манифестации. Сторож, едва успев надеть сапоги, как сумасшедший, прибежал наверх. Было уже совсем светло, так что он мог нас видеть, и остановился с разинутым ртом, точно мы были устрицы. Я спросил его, разве он не знает, какой сегодня день, а он так рассердился, что стал меня трясти, пока голова у меня не зазвенела, как погремушка.
Но молодой мистер Сприггс, адвокат, засмеялся и сказал сторожу: «Ну, старина, отпустите мальчиков и не обращайте внимания. Право, мальчуганы, вы весь город надули! Что касается меня, то я мирюсь с вами».
Тогда все пошли домой заняться своим туалетом[38], в особенности мисс Гэнкс, случайно позабывшая свои вставные зубы. Я пошел домой с папой, который меня совсем не бранил, а за завтраком Бесс сказала: «Жоржи, ты, наверное, очень голоден, так как очень рано встал; вот тебе несколько блинчиков».
Я очень люблю свежеиспеченные блины за завтраком и усердно принялся за них. «О, какие противные, жесткие, старые блины», — сказал я через минуту, и вся семья стала ужасно хохотать: блины были полотняные, наполненные ватой, облиты яйцом и поджарены, и наши не захотели дать мне ни кусочка чего-либо другого.
У вас вся спина белая
А я как-то читал в газете про шутку с бумажником. Я подумал, что хорошо бы и самому это попробовать: нужно бросить на улицу старый бумажник, а потом смотреть, кто ег поднимет. Когда я пошел наверх, чтобы пригладить волосы, перед тем как идти в школу, то проскользнул в мамину комнату и взял из ящика бюро ее бумажник. В нем был только один банковый билет, поэтому я набил его хорошенько коричневой бумагой и вышел пораньше, чтобы успеть еще немного пошалить, прежде чем начнутся уроки. Я положил бумажник на мостовую, а сам спрятался за огромным ящиком, увидев старого хромого бродягу, который вскоре заметил бумажник, сунул его в карман и так торопился улизнуть, что даже перестал хромать.
«Погоди, старый хрыч, — думал я, — ты не обрадуешься, когда его откроешь».
Потом я поплелся на телеграфную станцию, где у меня есть знакомый телеграфист; он мой хороший приятель, потому что до смерти влюблен в Бесс; там я достал себе телеграфный бланк (он не заметил этого) и вскоре ушел, потому что мне нужно было еще забежать к Джиму Блэку, который пишет гораздо лучше меня; я попросил его написать:
«Доктор Мур, приезжайте скорее, Лили очень больна, никакой надежды. Монтэгю».
Я велел мальчишке отнести это доктору, чтобы он успел попасть на ближайший поезд, если б поторопился; потом я побежал на станцию и спрятался за товарным вагоном; а он уже бежал на поезд. О, как я смеялся! Это была удивительно удачная шутка. Я знал, что телеграфный бланк заставит его всерьез поверить.
Теперь уже было поздно идти в школу, и я мог гулять весь день. Я взял свой золотой доллар и прилепил его сапожным дегтем к мостовой, как это делают иногда с пенни. Многие из прохожих поранили себе пальцы, но вот подошел огромный детина, вынул карманный ножик, отцарапал доллар, показал длинный нос и убежал.
Вот дьявол! По-моему это все равно, что украсть.
Я страшно проголодался к этому времени — бумажными блинами сыт не будешь — и сел на пень, чтобы съесть свой завтрак, который Бетти дала мне с собою в школу. Это был отличный фаршированный шницель, который я очень, очень люблю. Я откусил огромный кусок — он был из стружек и черного перцу. Этакая мерзость!
Я знаю, кто это сделал — это Бесс: я выкинул шницель вон и пошел дальше, пока не пришел к садовнику, который меня еще не знает, потому что он здесь недавно. У меня была визитная карточка телеграфиста, которою я запасся вместе с бланком, и я сказал садовнику:
— Возьмите самый лучший и самый большой букет, долларов в пять, вложите эту карточку и пошлите его сейчас же мисс Бесс Гаккетт, а счет отнесите на телеграфную станцию.
Он так и сделал. Когда я вышел, мимо как раз проходила дочь судьи Джуэла. Я побежал за нею и сказал:
— Мисс Агнеса, вы потеряли платок.
Но она даже не обернулась, вспомнив, что сегодня первое апреля, а я сунул его в карман, потому что она действительно его потеряла.
Теперь я уже был отчаянно голоден, а потому пошел к купцу Питерсу, чтобы купить себе на один цент орехов: ими ведь можно наесться на такую маленькую сумму. Я купил себе еще немножко изюму, сыру, имбирного печенья, и фунт фиников и велел все это записать на наш счет. Я сел за стол и смеялся шуткам Питерса — мне было весело. Он рассказывал, какие шалости он проделывал, когда был еще мальчиком. Но вдруг он подскочил, как будто в него выстрелили.
Реклама! Реклама! A.M.G. — мука из лучшего зерна! Спрашивайте у вашего лавочника
— Что это? — вскричал он.
Густой черный ручей струился по полу между бочонками и ящиками.
— Может быть, течет бочка с сиропом? — сказал я. Он пристально посмотрел на меня, но я спокойно ел свой сыр: он забегал взад и вперед. Сиропу вылилось литров двадцать. Мне было ужасно досадно — такой убыток!
— Держу пари, что это ты сделал, негодный! — сказал Питерс.
Он хотел схватить меня, но я ускользнул: он наступил в сироп, поскользнулся и упал.
Я еще никогда не видел ничего подобного. На кого он был похож, когда встал! Но я не остался слушать то, что он мне говорил. Мама всегда говорила, чтоб я уходил, когда люди говорят что-нибудь дурное, потому я и ушел.
Потом мне было совсем тошно. Я медленно плелся дальше и искал, чем бы позабавиться, пока не дошел до нового железнодорожного туннеля, где рабочие взрывали скалы — строили новый мост; но они как раз обедали — был полдень. Я подумал, что могу немного поиграть с кружкой пороха, которую они оставили. Я еще никогда не слыхал такого треска, как тот, который раздался, когда мост взлетел на воздух.
