Мартти Ларни - Хоровод нищих
– Моя литературная продукция обширна и прекрасна, да и мощна, как черт, и держится на сценах, как тысячи чертей.
Пассажиры стали поглядывать на спутника Йере. Вагон в мгновение ока превратился в малую копию ада, где ближайшим друзьям писатель-драматург раздавал ласкательные имена. Он был прекрасен, словно сам сатана, красив и грозен, как дьявол, страстен и грешен, будто чертовка.
Йере он не давал вставить и словечка. Тому оставалось только смиренно слушать, изредка нервно подергиваясь и протирая запотевшие очки. Он всегда избегал сильных выражений, с помощью которых финские писатели пытаются спасти свою мужественность. Наконец драматург сменил тему разговора:
– Простите, как вас все-таки зовут? Ах, да, да. А куда вы едете?
– В Выборг.
– В Выборг! Прекраснейшая преисподняя! И я туда же. Получил приглашение на торжества. – Юхани Суомала склонился к Йере, вытянул чувственные губы трубочкой и прошептал: – Там предстоит грандиозный кутеж. Для меня приготовили двух самых красивых женщин Выборга. Трудности жизни многих мужчин происходят от избытка женщин. У меня трудностей нет, а женщин всегда в достатке. Взгляните на мои бицепсы, вот здесь… и здесь… Пощупайте мышцы… Эту… нет, вот эту. Каковы?
– Вы сильный.
– И крепкий! Специально подготовился для Выборга.
– Выборг – город веселый, – заметил Йере немного уставшим голосом.
– Более того. Это город веселья. Это обворожительный ад! Вы же знаете Выборг!
– Я родился там и учился в школе, – простодушно ответил Йере.
– Никогда бы не подумал. У вас типичная морда уроженца губернии Хяме. Я не выношу выходцев из Хяме, хотя сам родился в Тампере. Но в моих жилах течет горячая кровь. Мать моя из рода Хагерти, тех самых красивых Хагерти. Я унаследовал от нее свой художественный талант, а мой брат не признает этого. Он завистлив, занимается производством бумаги, но презирает поэтов, которые пользуются его бумагой. Это составит концовку моей следующей пьесы. Однако послушайте, нам следует вместе пойти на этот торжественный прием. Там будет… – Суомала еще ближе придвинул свою массивную фигуру к Йере и зашептал: -…сотня красивых женщин, из которых я смогу выбрать свою…
Йере поверил, ибо это было сказано шепотом. Драматург сладострастно засмеялся, и его мешкообразные веки задрожали. Через какое-то мгновение Суомала вышел из купе, а когда возвратился, то количество заготовленных для него в Выборге женщин поднялось до тысячи.
– И учтите, – с ударением произнес он, – они самые красивые в мире. Но ведь и я неплохо выгляжу, как считаете? Взгляните на мою грудь и мышцы! – Он стукнул себя кулаком в грудь. – Весь Выборг ждет меня. Там знают, что без меня в Финляндии не было бы ни драм, ни исторических романов.
– Станция Риихимяки, – крикнул в это время проводник, – стоянка восемь минут.
– Финский театр не сможет существовать без моих драматических произведений…
– Пересадка на поезда, следующие на север, – добавил проводник…
– Не мешайте мне, – заметил драматург.
Поезд остановился, и Суомала поспешил в вокзальный ресторан отведать селедки. Йере облегченно вздохнул и остался в вагоне. Прошло семь минут. Йере обнаружил, что на соседней скамейке сидит господин и пытается познакомиться с ним.
– Мы не встречались раньше? – спросил тот.
– Нет, – ответил Йере.
Пролетело восемь минут, а автор драматических произведений все еще не появлялся. Поезд тронулся, Йере беспокойно осмотрелся. И в этот момент господин, сидевший на соседней скамейке, переместился на место Суомала и сказал:
– Господин драматург отстал от поезда. Огромная потеря для Выборга. Разрешите я посижу на его месте?
Йере кивнул. Он высунул голову в окно и увидел Суомала. Тот бежал за поездом и грозил ему кулаками. Однако сила пара победила финскую драму, и бегун отстал. Йере схватил с полки сумку писателя, трость и выбросил все это в окно на железнодорожную насыпь. Издалека послышался знакомый возглас «черт», заглушенный стуком колес поезда. Йере утратил было присутствие духа, но скоро пришел в себя. Закрыл окно и сел на свое место. На вешалке висело светлое пальто Суомала. Йере снял его и изучил содержимое карманов. Ему понравились сигары, способствующие рождению драматических произведений. Он попытался спрятаться за облаком дыма, исходящего от сигары, но человек, перебравшийся на место Суомала, не позволил ему сделать этого и спросил:
– Я могу присесть здесь?
– Пожалуйста.
– У меня и билет есть.
– В этом никто не сомневается.
Состоялось взаимное представление, и через несколько минут сильная личность финской драматургии была полностью забыта. Йере совершенно не огорчился, ибо сейчас он познакомился с доктором Куралуома, ехавшим в Ленинград. Доктор также относился к тем людям, которые с большим удовольствием рассказывают о себе. Когда он увидел, сколь терпеливо выслушивал Йере сентенции Юхани Суомала, то пожелал раскрыть свою душу такому благодарному слушателю.
– Я ученый, – скромно начал он свое выступление, когда поезд добрался до станции Хикия. – Ученые в большинстве являются мучениками своей науки, поскольку верят, что истина и наука – синонимы. Стоит им только отказаться от этого, они становятся богачами и отправляются путешествовать. Поездки обогащают знания человека, исключая, конечно, езду в трамвае в часы пик, где люди мельчают, становятся незначительными. Я обожаю путешествовать. Это придает науке вдохновение.
– Вы, видимо, социолог?
– Нет. Я биолог. Еду в Советский Союз не как социолог, а как естествоиспытатель. Решил выяснить, на каком языке поют там петухи. Я специалист именно в этой области, и будущее представляется мне весьма светлым.
– Вы большой юморист, господин доктор, – льстиво заметил Йере, ибо знал по опыту, что художники и ученые легко поддаются на лесть. Лицо доктора Куралуома помрачнело.
– Ошибаетесь, уважаемый. Юмора во мне меньше, чем волос на голове. К сожалению.
Он погладил свое голое темя, словно оно впервые открылось ему, и через минуту продолжил:
– Область моих исследований пока, как мне представляется, вам незнакома. Но позвольте я просвещу вас?
– С удовольствием, господин доктор.
– Ну-с. Вы наверняка знаете, что вся живность, населяющая земной шар, начиная от вшей и земляных червей вплоть до буйволов и китов, разговаривает исключительно на своем индивидуальном языке? И, что самое удивительное, в каждой стране у нее свой диалект. Эти говоры, конечно, нельзя сравнивать с одухотворенной системой понятия человека, хотя они и выражают различным образом переживания животных. Если диалекты языка животных были бы средствами цивилизованно раскрывающейся сущности, моя исследовательская работа была бы значительно затруднена, ибо лингвисты тут же стали бы утверждать, что существуют западные и восточные диалекты. К счастью, их интересуют только человеческие языковые распри, поэтому мне для беспрепятственной работы нет необходимости обращаться в общество защиты животных.
Доктор Куралуома выражался точно, аккуратно подбирая слова, словно циркулем измеряя их размер и взаимосвязь.
– Область ваших исследований, – искренне заметил Йере, – заинтересовала меня. Вы поистине великий юморист.
Доктор Куралуома рассердился.
– Я еще раз повторяю, я не какой-нибудь пустой юморист, а ученый. В моей жизни я десятилетиями не находил ничего смешного. Последний раз смеялся четырнадцатого июня тысяча девятьсот десятого года, когда мой отец вступил в новый брак (он был вдовцом шесть лет) с одной разведенной госпожой, которая оказалась матерью моей жены. Когда отец стал моим свекром, а я его зятем, тут уж я не мог удержаться от хохота. Сейчас же мне не до смеха, поскольку наши родственные связи настолько запутались, что иногда мне кажется, будто я становлюсь папой своему отцу и дедушкой себе. Однако я не силен в генеалогии. Моя специальность – фонетика животных, и следующей осенью в Хельсинкском университете будет создана такая кафедра.
– Очень интересно, – воскликнул Йере.
– Правда? В таком случае вы первый непосвященный, который оценил мою работу. Судя по всему, вы большой почитатель наук? Отбросим титулы! Анастасиус!
– Йере!
Случилось так, что они стали друзьями еще до приезда в Лахти. Поскольку дружба обязывает к делам, доктор Куралуома вынудил Йере выслушать следующий доклад:
– Дорогой друг, ты знаешь, какие трудности испытывают финские ученые в своей работе. Художников, писателей жалеют, им собирают добровольные пожертвования, воздвигают памятники и надгробные плиты, нам же, ученым, не перепадает и гроша. Когда я в сорок два года защитил докторскую диссертацию на тему «Значение запаха в мире переживаний грудных детей в свете новейшей биологии», мне даже никто не посочувствовал, не говоря уже о славе. Тогда я решил сменить область моих исследований. Начал основательно и углубленно изучать современную науку о звездах, но не в качестве астролога или астронома, а как биолог. Целых три года трудился я совершенно бескорыстно и добился того, что смог опубликовать первую часть своих исследований, в которой подвергнул рассмотрению звезд киноэкрана и спорта. Что касается мира кинозвезд, то там восприняли мой труд как рекламу, а звезды спорта, в особенности боксеры, которые, став звездами, зарабатывают астрономические гонорары, заклеймили меня как врага спорта. По инициативе спортивных обществ, которым, кстати, государство оказывает помощь, мой труд был скуплен за один день до последнего экземпляра. Тома собрали на стадионе зоопарка и сожгли на костре. Тогда я поверил, что на звездное небо спортивного мира наложено табу, о котором не осмеливаются упоминать даже государственные ревизоры. Как мне сообщили, бегунов особо возмутила глава моего произведения под названием «Марка и метр"8. Боксеров же встретили в штыки главы: «С ринга в мир переживаний животных или в хирургическую клинику» и «Узаконенная драка с точки зрения собаки».
