Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 2
— Как вас зовут? — спрашиваю, готовя стило.
— Как? — говорит она. — Вы меня не помните?
В голосе дрожит нескрываемая обида. Впечатление такое, что мы с ней много лет просыпались в одной постели, а теперь я не желаю ее узнавать. Публика с нескрываемым интересом кучкуется поближе к диалогу.
Я холодею и внимательно всматриваюсь в лицо дамы. Вот убей меня бог, если я ее помню! Хотя где-то, кажется, видел. Но не в постели, нет…
— Простите, — говорю, — но…
И развожу руками, изображая забывчивость гения.
— Как вам надписать книжку?
Жалкая попытка слинять из сюжета позорно проваливается.
— Конечно, — громко говорит дама, — где же вам меня помнить. Вы же теперь — звезда!
Тут я, разумеется, немедленно покрываюсь холодным, мелким потом стыда. Моруа, блядь. Встречи с незнакомкой. О господи! Эмиграция рассматривает меня с открытым презрением. Припертый к стенке, с отчаяния бросаюсь в атаку: не надо, говорю, меня мучить! Если мы знакомы, напомните, где мне это счастье привалило…
Лицо дамы складывается в печальную гримаску — и, выдержав паузу, она многозначительно произносит:
— Сургут…
И я вспоминаю!
Лет за пять до Бостона я действительно выступал в Сургуте — и эта дама приходила ко мне за кулисы. Она вела там детский хоровой кружок и хотела поделиться со мной результатами своей педагогики, но я отбоярился.
И вот, через пять лет:
— Как? Вы меня не помните?
Недавно, уже в Москве, в Доме актера, я увидел ее снова: дама интимно беседовала с Марком Розовским, приперев его к стене. У дамы на груди сияла брошь-рояль, Марк Григорьевич был красен, как рак. Когда ему удалось уйти из-под бюста и вырваться на свободу, я интимно поинтересовался:
— Что у тебя было с этой мадам?
— В первый раз ее вижу! — вскричал Розовский. — Клянусь!
Ну зачем же оправдываться? Люди не слепые…
Оба хороши
Популярность все-таки — приятная штука.
Девушка, сидящая за соседним столиком, узнала меня — и смотрит, смотрит… А хороша, надо сказать, до перехвата дыхания.
Ой, думаю. Сижу, преодолеваю соблазн, любуюсь тайком. А она, болтая с подружкой, нет-нет да и стрельнет глазами. А глаза!..
К концу ужина успеваю влюбиться и в этом втюренном состоянии, наступив на горло лирической песне, покидаю кафе. У гардероба она настигает меня сама!
Обрыв сердца.
— Простите, — говорит, — могу я попросить у вас автограф?
Господи, думаю, солнышко, да только ли автограф? Пишу ей в блокнотике что-то непозволительно нежное. Она читает, прижимает листок к своей груди, о которой ничего не пишу, потому что слов все равно нет, — и говорит:
— Господи, какая я счастливая!
Ну все, думаю: женюсь! Вот прямо сейчас женюсь, и меня оправдают.
— …какая я счастливая, — повторяет она. — Я ведь сегодня утром и у Укупника автограф взяла, представляете?
Легкий заработок
При выходе из московской пирожковой меня настиг и крепко схватил за рукав неизвестный мне молодой человек. Он радостно ткнул меня в плечо узловатым пальцем и прокричал:
— Вы — Шендерович!
Я кивнул, обреченно улыбнулся и приготовился слушать комплименты. Все это я сделал зря: молодой человек тут же потерял ко мне всякий интерес и, повернувшись, крикнул приятелю, сидевшему за столом:
— Это он, я выиграл! Гони червонец!
А вообще, как жизнь?
— Ну, Виктор, что новенького? — с интригой в голосе спросила у меня женщина из-за соседнего столика.
А дело было вскоре после одиннадцатого сентября…
— Да вот, — говорю, — третья мировая война начинается.
Это сообщение не сильно выбило даму из колеи.
— Ну, — сказала она. — А еще?
Желание женщины — закон
Лестный, но немного тревожный диалог покупательницы и продавщицы в книжном магазине:
— Я хочу Шендеровича.
— Шендерович кончился…
Три письма
…из сотен, пришедших на мое имя за время работы на НТВ.
«Обожаю ваше чувство юмора. Даже мне, индусу, смешно!»
«Пишет вам инвалид второй группы, пациент больницы имени Кащенко. Я попал сюда в конце восьмидесятых годов, в результате усиленного обдумывания: что вообще происходит? Скажите, сколько надо еще лечиться, чтобы понять, что происходит сейчас?»
По электронной почте: «Дорогой Виктор! Спасибо вам за то, что даете нам возможность улыбнуться среди нашей печальной действительности». Под этим — фамилия, имя и обратный адрес: город Финикс, штат Аризона, США…
Порядок выхода
Сообщение по радио: «Сегодня в Кунцевском районе состоится праздник. В программе: сатира, лошади и так далее…»
Главное — знать свое место.
В моем случае — непосредственно перед лошадьми.
Искусство принадлежит народу
Этот анекдот, может быть, и выдуман, но он ходил по Вологде, а следовательно, имеет свое значение.
Петр Вяземский.
Старая записная книжка
* * *…Говорят, это произошло во время шефского концерта артистов Большого театра — так сказать, «в рабочий полдень».
К Мстиславу Ростроповичу, исполнявшему для трудящихся концерт Дворжака, прямо на сцену зашел здоровенный детина из числа невольных слушателей и добром попросил:
— Уйди.
В другой раз никто на сцену не выходил, а просто крикнули из зала:
— Эй, лысый, кончай пилить ящик!
Есть и третья история про встречи Мстислава Леопольдовича с народом.
Его как раз выдвинули на Государственную премию, и пришлось временно оставить в покое мировые площадки и отработать некоторое количество трудодней на Госконцерт.
И привела его слепая судьба пилить свой ящик в каком-то чуть ли не клубе, причем пианино (подозреваю, что это было именно пианино, какая-нибудь «Лирика»), — так вот, пианино оказалось попросту запертым на ключ, и ключа этого в тех краях давно никто не видел.
И тогда в аккомпаниаторы Ростроповичу срочно подыскали местного баяниста.
Пришла публика. Представление началось. И на каком-то повороте виолончельного концерта московского гостя попросили из зала:
— Э, ты, потише, дай послушать баян!
* * *А в другой «рабочий полдень» к трудящимся приехал струнный квартет. И музыканты, на свою голову, решили побаловать рабочий класс малоизвестным произведением Вивальди, в котором итальянский композитор, ничего не знавший о рабочем полдне, предусмотрел несколько ложных финалов.
То есть тема как бы заканчивается, а потом начинается снова.
Первый финал, случившийся очень вскоре после начала, трудящиеся восприняли с энтузиазмом. Они бурно зааплодировали, полагая, что теперь их оставят в покое и дадут забить «козла». Но после небольшой паузы музыканты начали играть снова.
Трудящиеся решили, что гости их неправильно поняли и играют «на бис», — поэтому, когда вивальди закончилось снова, похлопали гораздо тише, явно из вежливости, боясь спровоцировать дальнейший приступ музыкальности.
Но струнные завели свою пластинку опять.
Трудящиеся поняли, что над ними издеваются. В зале начался стихийный бунт. На сцену полетели мелкие предметы. Потом предметы покрупеее… Музыканты, съежившись, продолжали искушать судьбу. Корректировать партитуру Вивальди им не позволяло призвание. Но — пришлось…
Не доиграв несколько проведений темы, струнный квартет упаковал свои гварнери-страдивари — и дал деру, избежав линчевания в последнюю минуту.
Антонио Вивальди был хороший композитор, но чувства меры в рабочий полдень не знал совершенно!
* * *Семейное предание из начала семидесятых. Родители поймали такси:
— На улицу Герцена!
Таксист снизошел, и они поехали. Через пару минут, сопоставив адрес с внешним видом пассажиров и временем посадки, таксист не спросил, а уточнил:
— В консерваторию.
— Да.
— Угу…
Проехали еще немного.
— И что там, в консерватории? — поинтересовался служитель баранки.
— Леонид Коган, — честно ответил отец.
— Скрипка, — пояснила мама.
Повисла пауза, завершившаяся грандиозным афоризмом советского гегемона.
— Работать никто не хочет, все хотят на скрипочках играть!
* * *Дедушка моей жены, Владимир Вениаминович Видревич, тоже не хотел работать и всю жизнь играл на скрипочке. Однажды осенним вечером, прижав к груди заветный футляр, он шел от дома к троллейбусной остановке. В луже у остановки лежал трудящийся. Который как раз на скрипочках не играл, а работал, и наработался так, что встать уже не мог.
Увидев над собой Владимира Вениаминовича, лежащий простер к нему из лужи руку и обратился не по-советски.
