Лампа в окне - Александр Другов
Злые однокурсники облыжно утверждали, что когда Гриша видит знакомого, идущего ему навстречу из другого конца коридора, и решает с ним поздороваться, то момент встречи всё равно застаёт его врасплох. Иными словами, они считали Гришу тугодумом.
Приглашение молодой леди поэтому повергло Гришу в кратковременный ступор, из которого он вышел привычным образом, то есть быстро и полностью капитулировал:
— Конечно. Дай маме трубку, она адрес скажет.
Обретались Надя с мамой в затёрханной комнатке в хрущёвке, которую они снимали у злобного вида старухи. При появлении Гриши хозяйка квартиры не стала скрывать своих соображений насчёт целей его визита, итогом чего стала её короткая перепалка с Татьяной, которая пыталась втолковать вредной старухе, что она «не мужиков к себе водит», а пригласила человека по делу. Бабка удалилась, на ходу вслух прикидывая, какого именно рода дела намерена обделывать с гостем Татьяна.
Надя оказалась очень милым существом с серыми глазами, жиденькими русыми косичками и прозрачно-голубыми кругами под глазами. Она монополизировала Гришу, показала ему несколько балетных па, сообщила, что мечтает танцевать на сцене, назвала злую бабку ведьмой и пообещала написать у неё на двери обличающие слова. К счастью, она не успела конкретизировать последний посыл, мать прервала её:
— Та хватит трепать языком! Хочешь, чтобы тебя, как кутёнка, на улицу выкинули?!
И лексикон любящей мамаши, и особенно крикливая интонация неприятно поразили Гришу. Надя оказалась более привычной к подобному обращению — она без обиды удалилась.
Татьяна повела рукой:
— Вот так устроились. Снимаем угол.
— А как же с операцией? Как думаете решать?
Татьяна пожала плечами:
— Та видно будет. Свет не без добрых людей. Буду в двери толкаться, просить. Слёзы лить. Уж чему, а этому научилась. Вот завтра…
— Пошли.
Это приглашение прозвучало уже от Нади — она бесцеремонно воткнулась в разговор, дёргая Гришу за рукав. Как выяснилось, она за это время успела переодеться и теперь приплясывала от нетерпения.
— Пошли гулять.
Татьяна хотела возразить, но махнула рукой:
— Идите. Если дядя Гриша согласен. А то она всё взаперти, надо же и воздухом подышать. Погуляете малость?
Гриша покорно поднялся:
— Конечно.
— Только вы ей ничего не позволяйте. А то она разом на шею сядет.
Татьяна знала, о чём говорила. Через полчаса Гриша почувствовал, что вымотан до предела. За это время его спутница успела покачаться на качелях, подраться с мальчиком из соседнего подъезда, выслушать от его бабушки ряд пожеланий в адрес «паршивой хулиганки и её папы-идиота», погнаться за питбулем с глазами пьяного убийцы и угодить обеими ногами в грязную лужу.
Гриша с облегчением решил, что эпизод с лужей станет отличным предлогом, чтобы вернуться домой, но услышал:
— Пошли рисовать?
Гриша упавшим голосом поинтересовался:
— Что именно ты собираешься рисовать? И где?
— На заборе или на стенке. Рисунки всякие. Только надо краски в баллончиках купить. И место найти, где никого нет.
Просто поразительно, как такое относительно слабое физически существо сумело вить верёвки из взрослого и, в общем-то, состоявшегося мужчины, которого к тому же ожидало повышение по работе и женитьба на первой красавице офиса.
Гриша думал об этом, когда они стояли перед длинной, девственно чистой бетонной стеной на задах какого-то завода.
— Ну-с, с чего начнём? Я предлагаю написать «Надя». В три цвета. Сделаем объёмную надпись. Жалко, встать не на что. Но не страшно, и так почти два метра буквы получатся…
Надя взяла его за руку.
— Ты меня спасёшь?
Гриша почувствовал, что у него земля начинает медленно качаться под ногами. Желудок онемел, как будто он проглотил кусок льда.
Сжимая в руке маленькую тёплую ладошку, он сел рядом с Надей. Она смотрела ему в глаза, смотрела серьёзно, потому что разговор был серьёзным.
— Мама старается при мне не говорить. Но я знаю, что умру, если операцию не сделать.
Гриша кивал, понимая, что сказать ничего не сможет, а и попробует — только пискнет. Или каркнет.
Кашлянув для пробы, он коротко ответил:
— Спасу. Я найду деньги.
— Где найдёшь?
— Это моё дело. Найду.
Поднявшись, он перевёл дыхание.
— Так что, начнём?
— Начнём!
В детстве Гриша неплохо рисовал, ходил в художественную школу. Но потом практичная мама настояла, чтобы он подался в финансисты. Мечта о карьере художника продолжала жить в душе, равно как и смутная обида на родителей.
Буква «Н» удавалась на славу — изумрудная, в рост человека. Он закончил заливать контур, начал придавать букве объём, когда поодаль кто-то завопил:
— Это вы чего творите?! А?! Хулиганьё!
Раздался резкий свисток.
Надя первой сорвалась с места — сказались свойственные юности молниеносная реакция и привычка к экстремальным ситуациям, когда ноги призваны спасать зад.
Гриша понёсся следом, на ходу жалея об оставленной краске и незаконченной надписи.
Так на полном ходу они и налетели на патрульную машину. Двое здоровенных сержантов оскорбительно неторопливо выбрались из машины, не ожидая ни побега, ни сопротивления.
— Ну что, граждане, рисуем? Общественную собственность портим? Это твой папа?
Надя с готовность выпалила:
— Я его не знаю.
Гриша мгновение молчал, потом завопил:
— Что?! А кто меня…?! А краску…?! Говорила же — рисовать!
Сержант взял его за спину:
— В машину.
Последовали два часа позора — унизительные попытки со стороны какого-то капитана в растянутом свитере выяснить, в первый ли это у него раз, когда и где ранее делались попытки познакомиться с детьми, состоит ли он на учёте…
Через два часа в сопровождении негодующей Татьяны и безмятежной Нади измочаленный Гриша вышел из отделения полиции.
Почти беззвучно он сообщил своим спутницам:
— Я домой поеду. Отдохну.
Надя взяла его за рукав:
— Гриша, извини. Я подумала, так лучше. Чтобы я могла маме позвонить. Всё же хорошо кончилось?
Гриша обессиленно согласился:
— Просто шикарно.
Он повернулся, чтобы уйти, потом снова посмотрел на Надю:
— Ты бледная.
Она ответила без улыбки:
— Мне нельзя бегать.
Гриша кивнул и поплёлся прочь.
Несмотря на дикую, какую-то нечеловеческую усталость, ночь он провёл без сна. Перед глазами плыли капитан в свитере, патрульные, изумрудная буква «Н». И голос Нади: «Мне нельзя бегать».
Решение пришло под утро. Утро — коварное время. Утром обычно умирают те, кто обречён, чьё земное пребывание завершается сухой записью в карте: «Letalis». И в эти же предрассветные часы приходят губительные идеи.
На работу он пришёл сияющим, и обычно безразличные коллеги, как сговорившись, интересовались, что стряслось — угодил ли он под машину или его просто ограбили.
Едва дождавшись обеда, он отвёл Алёну в «их кафе» и возгласил:
— Я долго думал и решил!
Алёна отчего-то
