Djonny - Сказки темного леса
— Ты охуел? — крикнул он мужику. — Ты милицию не уважаешь?! Но мужик не успокоился, скорее наоборот — попытался отобрать у Парафина дубинку.
— Ты знаешь, говно, кто я? — кричал он. — Тебе пиздец!
Но Парафина его крики не слишком обеспокоили. Он подгадал момент, сосредоточился — и несколькими точными ударами дубинки оглушил мужика. Но когда он начал осматривать его карманы, то обнаружил неприятный сюрприз. Среди прочего там нашлось удостоверение офицера МВД.
Кто именно это был, Парафин не сказал — но его карьере в милиции настал полный и безоговорочный пиздец. Настолько полный, что Парафину пришлось бежать прямо с дежурства и некоторое время жить у Ефрейтора, прячась от бывших сослуживцев.
Свою форму он выменял на штаны и куртку Ефрейтора, который открывал теперь дверь не иначе, как облаченный в обезображенную до неузнаваемости милицейскую форму. Перепачканная кетчупом, прожженая во многих местах и облепленная собачей шерстью (Ефрейтор держал немецкую овчарку по кличке Адольф), эта форма верой и правдой служила Ефрейтору домашним халатом еще несколько лет.
Среди культурных интересов Ефрейтора и Парафина на особенном месте стоял фильм «Худеющий», написанный по одноименному произведению С. Кинга. Бывало, что друзья за сутки обращались к этому «кладезю» до девяти раз. В остальное время они были заняты тем, что смотрели отрывки из старых советских фильмов про войну. Самый любимый их отрывок был про то, как жирный полицай забивает прикладом беременную еврейку, приговаривая при этом:
— Жидовка, жидовочка!
Лидер курдских экстремистов Абдулла Аджалан, захваченный в плен турецкими спецслужбами.
Ефрейтор додумался переписать этот отрывок на другую кассету великое множество раз, получив таким образом полнометражный двухчасовой «фильм», в качестве озвучки к которому использовались немецкие марши. Уже через полчаса такого зрелища кого хошь начало бы подташнивать да мутить, но только не Ефрейтора с Парафином. Наоборот, это зрелище приводило друзей в величайшую радость.
— Советский кинематограф, — любил рассуждать Ефрейтор, — подлинная услада для глаз истинного арийца!
Эта формулировка — «истинные арийцы» — стала своеобразной визитной карточкой Ефрейтора. Как-то раз Крейзи угостил его кислотой, но Ефрейтора это только расстроило. Выйдя на заплетающихся ногах на собственную кухню, Ефрейтор принялся озираться по сторонам, водить руками по стенам и ожесточенно трясти головой.
— Что с тобой? — спросил у него я. — Ты чего?
— Недостойно истинного арийца, — хрипло ответил Ефрейтор, — ничего не понимать вокруг себя! Пиздец, как недостойно!
Ефрейтор и Парафин по поводу всего на свете имели собственное мнение. А особенно — по религиозным вопросам. Лучшее объяснение сущности распятия я получил от Ефрейтора.
— Что для истинного арийца обозначает распятие? — спросил у меня однажды Ефрейтор. — А, Петрович?
— С чего бы такие вопросы? — удивился я, но потом все же сознался: — Понятия не имею!
— А все просто, — разъяснил мне Ефрейтор. — Только надо быть реалистом! Распятие — это еврей, прибитый гвоздями к кресту. Так этот символ намного легче понять. Или ты предпочитаешь басню про еврейского мальчика, который стал богом?
— Вот уж нет! — возмутился я. — Ни во что подобное я уже давно не верю!
— А во что веришь? — спросил Ефрейтор. — Любопытно было бы послушать!
— Ну… — замялся я. — Так сразу не объяснишь! Я не врал. Спроси меня Ефрейтор о том же самом лет пять назад, и я бы ему сразу же ответил:
— Верю, — сказал бы я, — что после конца мира займу место в строю демонов и мертвецов! Что наступит время, когда не будет больше церквей, а из тех, что останутся, Белого Бога выкинут взашей! Что вернутся из тьмы старые боги и начнется война, на которую я буду призван вместе с моими братьями! Вот во что я верю!
Но теперь все было далеко не так просто. За последние годы моя ненависть к богу христиан здорово поутихла. Так вышло потому, что я неожиданно понял — никакого бога за ними нет, а, значит, и ненавидеть мне некого. И не за что. В свете такого открытия сатанинские взгляды съежились и поблекли, а на их место пришли совсем другие воззрения.
— Понимаешь, Ефрейтор, — начал я, — тут вот какое дело. Знаешь буддийский храм возле ЦПКиО?
— Ну, знаю, — кивнул Ефрейтор. — И что с того?
— А вот слушай…
С этим храмом связана прелюбопытнейшая история. Это здание старинной постройки, единственное в своем роде на всей европейской части России. Одно время в нем правили буряты — линия учения, известная как «Гелуг». Но потом круг лет сменился и «настоятелем»[187] стал человек из Питера, приверженец школы Мадхьямика течения Прасангика — высшей школы буддийской мысли.[188] Он обвинил бурят в хищении государственных средств, выданных на реконструкцию храма, и в кратчайшие сроки полностью очистил от них помещение.
Бурятам такая хуйня здорово не понравилась. Они повадились по ночам забираться в окна по оставшимся от «реконструкции» лесам и чинить в храме кровавые бесчинства.[189] Так как бурят собиралось по нескольку сот человек, то новый настоятель и его последователи не знали, что и делать. На их счастье, в храм повадился захаживать Крейзи — привлеченный на удивление спокойной атмосферой дацана и протяжным звучанием старинных мантр. Выслушав о приключившейся беде, Крейзи прикинул расклад и свел настоятеля с лидером одной из дружественных нам общественно-политических организаций. Так что однажды ночью бурят, привычно поднимающихся по стареньким лесам, подстерег пренеприятнейший сюрприз. Окна храма широко распахнулись, и на леса начали один за другим выходить защитники дацана, напоминающие бритоголовых буддийских монахов только издалека.
С помощью арматуры и бейсбольных бит они вразумили бурят больше не бесчинствовать на храмовой территории, после чего одно из помещений второго этажа долгие годы служило для членов этой организации «оперативным штабом». Бойцы организации взяли храм на постоянную охрану, благодаря чему мы начали чувствовать себя там гораздо свободней. Мы стали проводить в дацане немало времени, причем настоятель разрешил нам пользоваться обширной храмовой библиотекой. С этого все и началось.
— «Пустота есть форма, а форма есть пустота. И вне пустоты нет никакой формы…» — читал я, а Крейзи тут же цитировал мне в ответ:
— «Все ошибочные воззрения можно излечить, не лечится только навязчивое восприятие пустоты. Лучше считать себя большой горой, чем питать привязанность к небытию».[190] Поначалу мы мало что могли понять в этих дебрях, но постепенно ситуация начала проясняться. Этому немало послужили лекции буддийских и боновских учителей, с завидной регулярностью навещавших дацан. Такие встречи были окружены совершенно особенной атмосферой. Представьте себе, что в понедельник вечером вы оказываетесь в районе ЦПКиО. На улице зима, ледяной ветер с залива пробирает до костей. Снег липнет на ботинки и куртку, мир вокруг холодный и неприветливый. Город крепко держит поводья вашего ума, сердце переполнено ядом повседневности, а душа насквозь пропиталась насилием и нечеловеческой злобой. Но все это нужно оставить перед входом в центральный зал храма, снять с себя вместе с подкованными ботинками и поставить в угол, рядом с целой кучей похожей обуви. Тогда тяжелые двери распахнутся, пропуская тебя в совершенно другой мир — полный тепла, тонких запахов благовоний и мелодичного звучания мантр.
В мягком свете масляных ламп преображаются самые жестокие лица, и уже не кажется удивительным, что послушать приезжих мастеров Дзогчена и Сутры раз за разом приходят одни и те же люди. Такие, что начинаешь по-новому относиться к известному афоризму: «О позднорожденные! Пуще всего храните себя от гибельного намерения причинить вред буддийской общине!»
Учителя, которые время от времени навещали дацан, немало удивлялись — почему это на их лекции собирается столь странная публика? И хотя эти люди выросли в другой стране и не знают местных обычаев, им не откажешь в некоторой практической сметке. Любому трезвомыслящему человеку сразу же видно, что за публика набилась в зал: алкоголики и наркоманы, бритоголовые и хулиганье. Но буддийских учителей это не слишком-то смущало.
— Я удивлен и обрадован, что вы пришли послушать Учение Будды! — с этого приветствия начиналась любая встреча, и никто ни разу не сказал нам, хотя и следовало бы: — Эй вы, упыри! Кто пустил в храм людей с такими мерзкими рожами?
Не нужно думать, однако, будто бы мы вдруг стали записными буддистами.[191] Просто нам приглянулись некоторые из буддийских концепций, часть из которых мы растащили по углам и приспособили как основу для своих будущих взглядов. Просветленные бхикшу и мудрецы пришли бы в ужас, узнав, что у нас получилось — но это судьба всех идей, которые когда-либо попадали к нам в руки. Это было выражено до такой степени, что лидер одной из дружественных нам ОПОРГ однажды заявил:
