Дмитрий Минаев - Поэты «Искры». Том 2
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Меж тем как в тартаре Иван Аксаков,Услуг чтецов нисколько не ценя,Входил в азарт при виде шляп и фраков,
Тень новая скользнула из огня,Которой грудь от вздохов раскололась;Когда ж она взглянула на меня,
На голове моей встал дыбом волос —Той встречею так был я поражен.Ужели в ад попал и самый «Голос»,
И тот, которым был он сотворен?«Кто ты? — я призрак вопросил несмело.—Краевский жив, еще не умер он…»
«Я — дух его!» — «Ты отвечай мне дело!Он на земле, и нет Краевских двух».— «Там, на земле, мое встречал ты тело,
А дух мой здесь… давно в аду мой дух!!»И тяжкий вздох из груди вновь прорвался,Болезненно мой поразивши слух.
И призрак продолжал: «С землей рассталсяЯ в восемьсот сороковом году,Но на земле никто не догадался,
Что я давно переменил среду.И вот теперь я ваш обман нарушу:Скажи ты всем, что повстречал в аду
Андрея Александровича душуИ что, хоть здесь доходов вовсе нет,Я дьявола решительно не трушу
И с ним насчет изданья двух газетХочу войти в прямое соглашенье.Сотрудников моих — здесь лучший цвет,
К ним самый бес питает уваженье.Сергей Громека здесь от сатаныОсобое имеет порученье —
Чтоб черти были тихи и скромны.А Небольсин? Хоть он не всем приятен,Статьи его немножко и скучны
И тяжелы… но в ком не сыщешь пятен?..Но, чтоб врагов туманить и сражать,Со мною в ад посажен сам Скарятин.
Он нервы всем умеет раздражать,И тартар весь приходит в содроганье,Когда Скарятин начинает ржать
(Он сатаною осужден на ржанье!!)».— «Но чем же ты наказан?» — я спросил.«Карман мой пуст — нет злее наказанья:
Ад отнял всё, что в жизни я любил,И золото, добытое годами,В кипучую он лаву растопил…»
И тень такими плакала слезами,Что сжалился б, наверно, и Харон.Я сам слезу почуял под глазами…
Вдруг музыкой был слух мой поражен.«В аду ли мы, — я крикнул, — иль в танцклассе,Что слышу здесь я звуки „фолишон“?
Пристало ли веселье к адской расе?»Смотрю и вижу: десять чертенят,На скрипках кто, а кто на контрабасе,
Смычком своим неистово пилят,Так что в ушах трещала перепонка,—В средине ж круг, где с тенью, падшей в ад,
С визжанием плясали два чертенка;Когда ж в лицо я грешника взглянул:«Аско́ченский!..» — не мог не крикнуть звонко.
«Он осужден, — шепнул мне Вельзевул,—Быть нашим первым адским канканеромИ в тартаре поддерживать разгул…»
И в этот миг Аскоченский с задоромТакое па в канкане сотворил,Что зрители рукоплескали хором:
«Он Фокин наш! Он Фокина убил…»Но я меж тем, в усталости, в тревоге,Уже терял запас последних сил
И брел, едва передвигая ноги.«О проводник! неси меня к земле,—Я утомлен, измучен от дороги!..»
Но мы наверх всё лезли по скале,Скользя по крутизне ее мохнатой,Где всюду искры бегали в золе.
«Смотри вперед, — сказал мне мой вожатый,Когда мы на вершину взобрались,—Отсюда виден тартар весь проклятый».
И я глядел с невольным страхом вниз.Там, под скалой, где цербер адский лаял,Измученные призраки вились
(От зноя там и самый камень таял);Те призраки знакомы были мне.Я узнаю: вот Розенгейм Миха́ил,
Не в силах рифмы приискать к «луне»,Зовет к себе на помощь Кушнерева;Вот Бланка тень мяукнула в огне,
Вот тихо стонет призрак Гончарова:«Отдайте мне удобства и комфорт!Здесь спать нельзя, здесь пища нездорова»;
Там о театре плачет Раппопорт,Там ищет Фукс со штемпелем конверта —В контору «Почты» переслать рапорт.
А вот и тень Старчевского Альберта,В разлуке с «Сыном», проклинает рок(Издатели! какой для вас пример-то!..);
Там под собой, исполненный тревог,Жрец «Времени» всё ищет почвы прочной,Но только пламя вьется из-под ног
И пятки жжет ему; там ад порочныйКамбека вызывает на протест,Там о полиции соскучился Заочный,
Арсеньева желанье славы ест,Там далее… но там, в парах тумана,Я не видал, что делалось окрест.
Весь смрадный ад, как вскрывшаяся рана,Слился в пятно… проклятия и стон!..И я опять, держась за великана,
Понесся вверх… в ушах и треск и звон…Кровь бьет в виски, подобно адской лаве…Но миг один — я был перенесен
В свой кабинет, в квартиру дома Граве.Я на земле. Что это: сон иль явь?В минуты те решать я был не вправе.
1862328. МОСКВИЧИ НА ЛЕКЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ
ШУТКА-ВОДЕВИЛЬ В ОДНОЙ СЦЕНЕ
Большая освещенная зала; несколько рядов стульев и кресел. На возвышении стоит кафедра. В зале собирается публика.
ЯВЛЕНИЕ 1
Платон Михайлович и Наталья Дмитриевна Горичевы.
Наталья ДмитриевнаПлатоша, душечка! не будь такой тюфяк,Иди же поскорей: боюсь, что опоздали,Дружочек, слышишь ли…
Платон МихайловичА что, хотя б и так:Ну опоздали бы — не много потеряли.
Наталья ДмитриевнаMon dieu, mon dieu![62] как ты во всем отстал!За веком не следишь, журналов не брал в руки,И дела нет тебе до выводов науки.
Платон МихайловичАх, матушка! Ей-богу, я усталС тобой на лекции таскаться да на чтенья…За пищей, видишь ты, для сердца и ума. Да что таить! ведь к лекциям сама Большое ты питаешь отвращенье:Сидишь, хоть слушаешь, а не поймешь двух слов,А ездишь… ну, затем что нынче тон таков.
Наталья ДмитриевнаНесносный! замолчи… представь, услышат если…
Платон МихайловичМолчу, молчу, пойдем дремать на кресле.
ЯВЛЕНИЕ 2
Те же и Загорецкий.
ЗагорецкийНаталья Дмитревна, Платон Михайлыч, васНа этих лекциях я вижу каждый раз.
Наталья ДмитриевнаДвижением научных всех вопросовИнтересуюсь я…
ЗагорецкийВы женщина-философ.Я занят сам теперь, тружусь, что просто страх: Кант, Фихте, Молешотт и Фейербах — Всех изучил — и вижу — небылица;Так всё поверхностно, верхушек набрались,И, верите ль, из них мне по сердцу пришлись Лишь Страхов да Косица.
Наталья ДмитриевнаА вы не знаете, о чем сегодня нам Читать профессор будет?
ЗагорецкийДамНаталье Дмитревне ответ весьма подробный:Предмет для лекции он выбрал бесподобныйИ постарается публично доказать, Как дважды два — четыре, а не пять. Что человек, в котором мо́згу нету,Быть может мудрецом с громаднейшим умом. Представьте же: мысль ту же, мысль вот этуИмел я сам, — клянусь вам честью в том.
Платон МихайловичИ клятва не нужна. Ты служишь сам примером: Живешь весь век без мо́згу в голове,А умником слывешь и «ловким кавалером» Для всех старух на матушке Москве.
ЗагорецкийПо-прежнему чудак, а в сердце добрый малый.
