Андрей Юревич - Психологи тоже шутят

Различия в образе жизни и ареалах обитания порождают и другие важные различия между двумя видами психологов. Так, практические психологи либо живут как одинокие волки, либо объединяются в небольшие стаи по несколько особей. И даже в тех случаях, когда они носят с собой визитные карточки, где написано, что они являются директорами институтов практической психологии, эти институты редко насчитывают более 10 чел. Академические же психологи — напротив, существа социальные, объединенные в большие организации, и их вес в основном определяется тем, какое место они занимают в этих организациях. Отсюда — и различия в психологии двух типов психологов.

Как ни парадоксально, академические психологи обладают более высокой социальной сензитивностью, поскольку организационный образ жизни вынуждает их постоянно прислушиваться к социальным реалиям — к голосу начальства, к мнению коллег и др. Одинокий же образ жизни практических психологов делает их менее чувствительными к социальному окружению. Это порождает любопытный парадокс: обладая более высокой сензитивностью, академические психологи в принципе способны лучше понять клиента, чем практические. Но клиенты этого, к сожалению, не понимают и обращаются за советами к психологам практическим.

Большая зависимость сбитых в стаи академических психологов друг от друга делает их более зависимыми от межличностных отношений, что имеет и свои преимущества, и свои издержки. В результате, межличностные конфликты в психологической среде возникают в основном между академическими психологами. Широко известна, например, такая невыдуманная история. Летели как-то на самолете за рубеж два наших известных и не любящих друг друга академических психолога А и Б, а также нейтральный по отношению к ним обоим психолог В. Вдруг в салоне что-то загорелось, пожар был тут же потушен, но успел вызвать небольшую панику. В начале паники, когда пассажиры решили, что пробил их смертный час, психолог А достал бутылку коньяка, налил себе и психологу В, с удовлетворением сказав: «Наконец-то этот Б долбанется». А способны ли практические психологи на подобную принципиальность?

Еще одно важное психологическое отличие академических психологов от их практических собратьев по профессии (опять можно сказать: практически собратьев) состоит в умении мечтать. Мечтают они в основном о том, что станут академиками, причем не какой-нибудь доморощенной, которых сейчас более ста, а одной из «настоящих» академий — РАН или, на худой конец, РАО. Подобные мечты являются отличительной особенностью всех представителей академической науки. Они сбываются очень редко, поскольку средний возраст членов РАН давно перевалил за 70, это особая каста людей, которым свойственно выходить в шкафы вместо дверей, падать с трибун, забывать свои имена, и, чтобы пробиться в эту касту, надо достичь такого же состояния тела и духа. Но недостижимость мечты только делает ее еще более привлекательной. Практически все академические ученые мечтают стать академиками, чтобы они не говорили по этому поводу и как бы не ругали самих академиков. А некоторые доктора наук, предприняв пару неудачных попыток приобщиться к этому лику святых, повторно защищают докторские диссертации (по смежным наукам) — подобно тому, как растение, лишенное возможности расти вверх, начинает прорастать в стороны.

Вообще психологи-исследователи имеют типовые качества, которые отличают их от психологов-практиков и одновременно являются психологическими особенностями ученых. Среди таковых обычно отмечается явная или скрытая мегаломания — надежда на то, что их теории и открытия перевернут мир. Эта мегаломания имеет две составляющие. Во-первых, типовой ученый верит в то, что рано или поздно совершит выдающееся открытие, и эта вера рациональна, поскольку плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Во-вторых, он обычно бывает убежден, что после этого открытия жизнь человечества круто изменится и непременно в лучшую сторону. Некоторые из ученых к тому же убеждены, что и их собственная жизнь радикально изменится от сделанных ими открытий: что их признают, щедро вознагрядят и т. д.

История науки учит, что подобные надежды утопичны. И дело даже не в том, что лишь немногие из ее скромных тружеников совершают что-либо выдающееся, мало кто, получив, скажем, Нобелевскую премию, уже может пожаловаться на отсутствие денег или на недостаток внимания (Нобелевские лауреаты не совершают повторных открытий именно из-за того, что им все время приходится где-нибудь выступать, и времени на работу уже не остается). А в том, что даже самые эпохальные научные открытия облагораживающего влияния на человечество не оказывают, да и вообще, как правило, не идут ему на пользу. Человечество либо вообще не замечает их, либо использует, как атомную энергию, себе во вред. И симптоматично, что самое выдающееся открытие двадцатого века — теория относительности — ему вообще не пригодилось, если не считать научно-фантастические фильмы и романы, где пространство непрерывно переходит во время и наоборот. Тем не менее большинство ученых упорно лелеет свои мегаломанные мечты, в чем и состоит одно из их главных отличий от нормальных людей.

Мегаломания, впрочем, не так уж вредна, а иногда и выполняет психотерапевтические функции. Так, например, в современной России, где ученые забыты и обездолены, а надежд на возрождение былого величия отечественной науки у них нет, любому из них остается только одно утешение. Вера в то, что им будет совершено выдающееся открытие, которое мир признает и воздаст должное — славой и деньгами — его автору.

Есть у академических ученых и другие родовые психологические свойства. Так, исследования демонстрируют, что представители этой породы людей очень любят спокойствие и безопасность и избегают тех ситуаций, которые сопряжены с риском, нарушают размеренное течение жизни и мешают сосредоточиться на научных проблемах. Поэтому в быту они — тихие и спокойные люди, вымещающие все комплексы в научных дискуссиях, а не в ссорах с женами. Хотя случаются, конечно, и такие исключения, как А. Эйнштейн, который совсем затиранил свою супругу. По этой же причине настоящие ученые не проявляют интереса к одной из наиболее мятежных и беспокойных сфер человеческой деятельности — к политике, и никогда ею не занимаются. Обилие же научных сотрудников, метнувшихся в политику в современной России, не должно вводить в заблуждение. Отсутствие интереса к политике является специфическим свойством настоящих ученых и их главным отличием от тех, кто оказался в науке случайно. Поэтому одним из ключевых вопросов теста на Настоящего Ученого, который, вне всякого сомнения, вскоре будет разработан, должен стать вопрос: «А интересует ли Вас политика?»

Глава 5. Мифология науки

Можно смело сказать, что превращение неофита в настоящего ученого начинается с разрушения вынесенных им со студенческой скамьи (нередко это — единственное, что он оттуда выносит) мифов о том, как проводятся исследования и вообще что такое наука. Психология — и здесь не исключение.

Всех студентов, в том числе и студентов-психологов, учат, что в науке теории выводятся из фактов, факты подтверждаются или опровергаются эмпирическим опытом, полученным в условиях строго организованных экспериментов, из двух соперничающих теорий всегда побеждает та, которая больше соответствует этому опыту и т. п. Принято вычленять шесть основных слагаемых соответствующего образа науки, который, как будет показано ниже, так же далек от реальности, как миф о коммунизме от советских очередей за колбасой.

1. Научное знание основано на твердых эмпирических фактах.

2. Теории выводятся из фактов и, следовательно, вторичны по отношению к ним.

3. Наука развивается посредством постепенного накопления фактов.

4. Поскольку факты формируют основания нашего знания, они независимы от теорий и имеют самостоятельное значение.

5. Теории и гипотезы последовательно выводятся из фактов посредством рациональной индукции.

6. Теории и гипотезы принимаются или отвергаются исключительно на основе их способности выдержать проверку экспериментом.

Одно из ключевых отличий состоявшегося ученого от неофита состоит в том, что второй верит во все это, а первый знает, что все перечисленное — полная чушь, а в реальной науке все происходит по-другому. Например, в науке о самой науке — в науковедении — широко известен т. н. тезис Дюгема-Куйана, гласящий, что если теории противоречат фактам, тем хуже для фактов, о чем, впрочем, писал еще И. Кант. А Б. Махони дает ряд полезных советов тому, кто не хочет отказываться от любимой теории под давлением противоречащих ей фактов.

1. Отрицайте валидность фактов (вследствие артефактов, невоспроизводимости, плохого измерения, методологических недостатков, сомнений в профессионализме экспериментатора и др.)