Алексей Ивакин - Кактусятина. Полное собрание сочинений
Он переселял латышей из две тысячи двенадцатого в сорок первый, спасая их от апокалипсиса по-майски, но потомки диких балтов немедленно своровали все, что можно было своровать в сталинском СССР и гордо присоединились к нацистам вместе со своим единственным танком, сломавшимся сразу по выезду из президентского гаража.
В конце концов, Кактусов даже свои Большие Крокодилы переселил в тридцать седьмой. Но этого никто не заметил ни в том мире, ни в том. Разве что губернатор Большекрокодильской области стал истовым большевиком, после чего с удовольствием пересадил все местное отделение КПРФ за «двурушничество, троцкизм, оппортунизм и шпионаж в пользу Уругвая».
В конце концов, Кактусов не выдержал и переместил весь земной шар в одна тыща четыреста девяносто год нашей эры.
На страницах книги советские подводные лодки старательно мешали Колумбу открыть Америку, американцы через суды решали правовой вопрос о будущей продаже Аляски, немецкие скинхеды призывали к «усилению работы инквизиции по отношению к понаехавшим тут сарацинам», японцы медитировали на тему введения сёгуната, китайцы методично искореняли у себя императорских предков, арабы с гиканьем копали нефтяные ямы, евреи же, заламывая руки, кричали Небу:
«Яхве, опять весь этот гешефт им? Мы таки не договаривались!»
И только сомалийские пираты продолжали грабить проплывающие мимо танкеры с каравеллами. Им-то какая разница, кого грабить? Через месяц читатели плакали, но читали очередной шедевр Кактусова, а его кот мирно доедал под столом очередного голубя…
Писатель Кактусов и встреча с читателями
В целях промоушена, пиара и маркетинга Кактусова как-то вызвали на встречу с читателями. Ее устроило издательство, сообщив Пете об этом, почему-то, официальным заказным письмом, отправленным через «Почту России». Так как та работала крайне флегматично — письмо писатель получил за двенадцать часов до встречи.
Пришлось срочно собирать вещи, бежать на вокзал и отправляться в путь дальний. Хорошо, что Большие Крокодилы находились от Москвы не так далеко.
Перед уходом Петр попросил кота не водить кошек, закрывать балкон и не жрать валерианку.
Кот промолчал в ответ, а, значит согласился с указаниями. Как только закрылась дверь, Лаврентий плотоядно облизнулся и ушел на кухню — взламывать шкаф, в котором «Тот Самый Корень» неизвестно зачем хранился. Кактусов не употреблял этот продукт вообще. А тогда какой в нем смысл? Впрочем, оставим кота в покое…
Утром Кактусов вышел на перрон одного из московских вокзалов. Что и отметил шавермой. А где шаверма — там и пиво. А где пиво — там и туалет. А где туалет — там и бумага. А где бумага — там и писатель. Сидя в кабинке, Кактусов внезапно родил гениальную строчку: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете…». Бумага полетела в черную дыру, а Кактусов помчался на Лубянку.
Да. На Лубянку.
Именно там издательство решило провести встречу. В вагоне метры перед выходом Кактусова предупредил ласковый женский голос:
«Станция „Лубянка“. Граждане! При выходе из вагона не забывайте свои вещи!».
Книжный магазин Петя искал недолго. Чего его искать-то? Слева — кровавые застенки, справа — книжный магазин.
На входе Кактусова внезапно обыскали. Охранники объяснили сей процесс эгрегорным влиянием дома через дорогу.
«Плохое начало!» — чуть позже подумал помрачневший Кактусов, виляя бедрами между гигантских стеллажей с книгами конкурентов. «Кстати, надо уточнить — что такое эгрегорное влияние?»
На встречу он успел вовремя. В небольшом зале сидела творческая интеллигенция с книжками Кактусова наперевес.
Кактусов, пряча перегарчик полувдохами, стеснительно уселся за столик. На столике лежали стопками его книги.
Аудитория уставилась на него с каким-то нехорошим выжиданием.
Кактусов в ответ уставился на аудиторию.
«И чо?» — подумали все, в том числе и Петя.
Внезапно, вскочил какой-то чувак в очках и в бороде. Борода была черной и с проседью.
— Дорогие друзья! — сказал вскочивший. — Фамилия моя, как вам известно, Чернобородов…
«Надо же!» — восхитился Кактусов. «А ведь если я такого опишу — скажут рояль в кустах!»
— И, как вам известно, я уполномочен вам представить одного из великих — я бы сказал, величайших! — писателей современности! Писателя! Да! Я не оговорился! Именно Писателя с большой буквы «Пе» Кактусова Петра. Причем не просто Петра! А еще и Сергеевича! Пушкин и Горбачев в одной, так сказать… То есть флаконе. А не бутылке, я хотел сказать!
Чернобородов говорил долго и убедительно. В результате, аудитория убедилась, что Кактусов — велик. В смысле величия, а не велосипед.
— Прошу вас, Петр Сергеевич! — захлопал Чернобородов и сел.
Повинуясь гению магнетизма, захлопала и аудитория. Большинство — ладошами. Некоторые — крышками ноутбуков.
Сначала Кактусов подумал, что его просят налить и сказать тост. И даже потянулся было к рюкзаку. Потом одернул себя и встал.
— Ну… Насчет гения слегка преувеличено, — застеснялся он по привычке.
— А я про гениальность еще ничего не говорил! — снова вскочил Белоусов, ой то есть Чернобородов. На него немедленно зашикали всей компанией.
— Скажете еще, — двусмысленно ответил Кактусов. — Впрочем, я не об этом… Я хотел задать вопрос — какие вопросы у вас есть?
— А как вы пишете? — спросил какой-то дядька в бороде и с очками.
«Начинается…» — тоскливо подумал Петя. И ответил:
— О! Какой хороший вопрос! Я погружаюсь в инфернальную ткань повествования и воспринимаю сигналы Космоса для погружения в глубь тайн Первоздания. Ибо писатель — это отражение Творца, ибо творит то, что не подвластно Нетворцу, так как…
Тут Кактусов запутался. Спасла его какая-то румянощекая девица:
— А скажите, как это — спать с писателем?
Кактусов покраснел одновременно с девицей.
«Поменять билеты?» — подумал Кактусов.
«А вдруг он поменяет билеты?» — подумала девица.
— Ну я ни разу с писателями не спал… — отшутился Кактусов. — С поэтессами было дело. Они каждую фрикцию рифмуют. Впрочем, это не относится к нам с вами.
— Это еще почему? — возмутилась девица. — Я, между прочим, тоже стихи пишу!
Кактусов хотел было поднять вопрос о рифмах, но не успел, потому как вместо вопроса встал Чернобородов. Кактусов плотоядно раздвинул ноги, а Чернобородов перевел дискуссию в нужное ему русло:
— Петр Сергеевич! Красной нитью в вашем творчестве проходит судьба маленького человека. Неправда ли то, что вы продолжаете великие традиции Достоевского, Чехова и Толстого?
Петя изумился. С этими монстрами его еще не сравнивали, поэтому он замялся.
— А почему я задал этот вопрос? — хитро прищурился Чернобородов.
«Я откуда знаю?» — мрачно подумал Кактусов, но вслух ничего не сказал, потому как и на Петю иногда сходило озарение здорового смысла.
— А вопрос я этот задал, потому как мы решили вам вручить премию! Да! — Чернобородов так заулыбался, что его выражение лица можно было на хлеб намазать.
— Ахренеть! — возбудился Кактусов. Премия — дело такое, значимое финансово, рекламно, да и вообще. Возбуждение Кактусова утонуло в жидком прибое оваций.
Кактусов смущенно встал, предвкушая вечерний разгул в ресторане «Астория». Или в погребке «Три поросенка». Ну, хотя бы в закусочной на Казанском вокзале. Смотря какая премия.
— Итак… Литературная премия… Имени Антона Николаевича Достаевского… Да, да товарищи! Имени Достаевского! Именно через «а»! Присуждается… Внимание…
Зал замер. Кактусов поднял кустистые брови и ощутил себя графом, только что вернувшимся с Сахалинской каторги, на которую был осужден за убийство беса-процентщика.
— Петру Сергеевичу…
Где-то зажужжала муха.
— Каааааак… Тусову!
Премия представляла собой медальку из нержавейки. Денег не дали.
Чернобородов ласково предложил лауреату выступить ответно.
Кактусов встал в позу футболиста, скрестив руки там, где положено.
Сначала он открыл рот, потом запахнул его обратно.
На него смотрели десятки глаз. Серые, карие, зеленые, большинство — красные.
По извилинам писательского мозга пробежалась мягкими лапами одурманивающая мысль — «Интересно, а за сколько можно медаль заложить?». Кактусов мысль отогнал и выдал самую длинную речь в своей жизни:
— Писателей не будет. Если не будет читателей. Если не будет читателей — мне кушать будет нечего. Спасибо вам большое…
Потом он подписывал книги, стараясь в каждой книге написать что нибудь оригинальное каждому. Из всего оригинального в голову лезло только одно:
«Москва. Лубянка. Петр Кактусов».
А поэтесса сама ему вручила свою книжку, отпечатанную на цветном принтере. С подписью «От дикции до фрикции один лишь шаг длинной в экватор. Так сократим же расстоянье, ведь есть куда и есть откуда. И пусть мой переулок (Москва, переулок Хачатуряна, дом шесть „в“, корпус восемь, строение пять, двенадцатый подъезд, третий этаж, двести восемнадцатая квартира, аптека во дворе.) взрыл страстью экскаватор. Нам не зачем спеешит раз восемь. До семи утра»
