Александр Никонов - Листопад
- Я распоряжусь, вас отпустят через два часа. За это время мы успеем произвести все необходимые мероприятия в отношении вашей семьи. Ну и еще нескольких семей ваших коллег - Бусыгина, Кириленко, Золотова. А вот у молодого Филлипова семьи нет, повезло парню.
Напротив фамилии Филлипова в списках рабочих сортировочного узла рукой Козлова был поставлен знак вопроса.
Ковалев с усталым, хмурым лицом что-то написал на листке, захлопнул картонную папку, бросил ручку в стаканчик.
- Все... Конвой!!!
Вошел солдат.
Анциферов вцепился в край стола.
- Погодите, господин штабс-капитан...
- Увести.
- Погодите! - Анциферов был бледен. - Не надо этого. Не надо.
Ковалев встал и отошел к окну.
- Ваше благородие!!!
Конвойный оттащил рабочего от стола.
Может быть Анциферов и не до конца поверил Ковалеву. Может быть он даже подозревал, что расстрел члена семьи чреват нежелательными волнениями, и штабс-капитан в этом случае рискует погонами. Но он, Анциферов рисковал большим.
- Ваше благородие!!! - Анциферов вцепился в дверь.
Ковалев медленно обернулся, скользнул взглядом по лицу рабочего.
- Кто тебе дал листовки?
Услышав голос штабс-капитана, Анциферов рванулся в кабинет, будто в этом кабинете жило его спасение.
- Не губите, ваше благородие! Лучше меня кончайте!
Ковалев поморщился:
- Не то. Я задал другой вопрос., - он перевел взгляд на растерянного конвоира.
- Филлипов! Смена не его была, так он дал, просил меня пронести.
"Молодец Козлов. Правильный вопросик поставил." - Ковалев глянул в сразу на десять лет постаревшее лицо Анциферова, задавил в себе искру жалости.
- Подставил тебя, значит, товарищ. Кто еще?
- Не знаю. Он заводной. Остальные больше слушают, разговоры одни. Кто сочувствует, кто и боится.
Из глаз сортировщика вдруг градом покатились слезы. "Сломался", подумал Ковалев, а вслух сказал:
- Ладно, иди домой. И передай там всем, тебя послушают. Пока семьи арестовывать не буду. Но если вдруг какая катастрофа - арест семей, показательные расстрелы. Всем передай. И еще. Филлипова брать не будем. Незачем на него казенный хлеб переводить. Вы его не переубедите, у него семьи нет, пеший конному не товарищ. Сядь, успокойся. Выпей воды и слушай внимательно.
Ковалев кивнул конвоиру, солдат ушел осторожно прикрыв дверь. Штабс-капитан налил из графина воды в стакан, протянул сгорбленному, раздавленному человеку. Сортировщик выпил, стуча зубами о стекло.
- Слушай. Сейчас же пойдешь и все рабочим расскажешь. Филлипов не поймет, будет подбивать к вредительству. Песочку там в буксу и так далее. Увидев, что не слушают, он может решиться на крайний шаг и сделать большую диверсию. Может?
Анциферов кивнул, его губы тряслись, но взгляд был осмысленным. "Все-таки крепкий мужик, - подумал Ковалев, - Я бы на его месте на семье тоже сломался и собирался бы потом гораздо дольше."
- Ну вот. И тогда - неизбежно - арест семей и расстрелы. Он ведь запросто может подставить, подвести вас всех под монастырь. Детей ваших ни в чем неповинных погубить. Так?
- Да.
- Повторяю: я его арестовывать не буду. И других, если таковые объявятся. Вы его сами, от греха, ради своих детей потихоньку пристукнете. Понял?
- Анциферов метнул на Ковалева затравленный взгляд.
- Понял, спрашиваю?! В ваших же интересах.
Рабочий кивнул. Ковалев черкнул пером.
-Иди. Вот пропуск.
Когда Анциферов ушел, Ковалев сел на стул и долго отрешенно смотрел в стену, потом потер руками лицо, тяжело вздохнул и возле знака вопроса у фамилии Филлипова нарисовал небольшой могильный крестик. Пусть знает Козлов, что и он не лыком шит. Поймет, когда услышит, что Филлипов случайно под колеса упал.
...Депо, цех ремонта, завод, теперь вот сортировочная станция в легкой форме. Где еще вылезет?,.
x x x
"Любитель целоваться.
Говяжий язык.
Улитка, слизняк.
Удар хлыстом.
Бегство.
Лакомка.
Какое-то растение.
Кто же? Кто? Кто? Кто? Кто? Кто?
Я найду тебя, Лизун."
x x x
За окном было темно, а Ковалев все не уходил домой. Перед ним на столе лежали два списка. Список фамилий. И список значений слова по Далю.
Ежевский. При встрече со старыми приятелями и однокашниками, однополчанами целуется. Любитель целоваться. Лизун.
Капитан Стылый. Ну, несколько медлителен. Улитка? Интересно, любит ли он сладкое?
Ефим Крайний. Говяжий язык что ли? Чепуха. Он казак. Может, удар хлыстом? В смысле, нагайкой.
Резуха. И фамилия-то у него дурацкая. Малоросская что ли? Что такое резуха? Даже интересно.
Горелов. Ну это слизняк, конечно. Тоже Лизун. Пол-управления - лизуны.
Ковалев засмеялся. Пол-управления лизунов. Завтра он всех арестует. Каждого лизуна.
Ковалев сидел и смеялся. Один в пустом здании. Нет, не один. Внизу часовые, но они не слышат...
Последним по списку шел Козлов. Невычеркнутый. Вся информация исходит от него. И о проверке его самого, Ковалева, и о Боровом, и о Лизуне. А что если Козлов завел его не туда? И штабс-капитан бредет сейчас по темному лабиринту совсем в другую сторону. Как можно проверить Козлова?
Почему мог бы работать на красных Козлов? За деньги? За деньги работают на англичан. За идею? Ковалев изучил дело Козлова вдоль и поперек. Нет пятен. Негде было сыну военного атташе во Франции набраться красноты. Приехал сюда в прошлом году, вместе с отцом. Отец лично знаком с Деникиным... Хотя, конечно, в Париже Ленин был и прочее, но если так рассуждать, то, скорее уж он, Ковалев шпион, поскольку Ленин тоже учился в Казанском университете.
Ковалев зевнул и вновь уставился в список.
Ежевский.
Стылый.
Крайний.
Резуха.
Горелов.
Козлов...
Кто?
x x x
"Уйдя из управления, я пошел в веселый дом мадам Желябовой. И это удивило меня самого. Во-первых, мне нужно было выспаться. Глянул в зеркало лицо осунулось, под глазами темные круги. Во-вторых...
Во-вторых, я думал, что ноги моей там больше не будет. Но меня потянуло к Кате-Катюше. Кроме нее не было у меня во всем городе никого. Вот, правда, в последние месяцы я прикипел к Козлову. Но после того, как он появился в моем списке, словно что-то выросло между мной и им. Преграда какая-то.
Мне хотелось простого человеческого тепла. Я устаю.
Я шел по черным ночным улицам, вынув на всякий случай наган из кобуры и сунув его за ремень на пузе. Так и вошел к мадам, грохнув дверью.
Катя-Катюша была занята. Я даже не подумал об этом. Собрался уйти. Толстая Желябова, видя, что ни на кого другого я не соглашусь, тяжело вздохнула.
- Погоди, может, что и придумаем.
Кряхтя и ворча, накинув платок на плечи, она поднялась наверх по скрипучей лестнице.
Наверняка ведьма уже подкатилась к Кате-Катюше со своим бабским любопытством. Интересно, что ей Катя рассказала? А, впрочем, что мне за дело...
Спустились обе. Катя увидела меня. Не сказать, чтоб просияла, но улыбнулась искренне.
- Здравствуй!
У нее в городе тоже, кроме меня, никого.
- Мне сказали, что ты занята.
- Мой-то уже дрыхнет, все дела справил, теперь сопит перегаром.
Видимо, она заметила тень неудовольствия на моем лице, сказала просто:
- Я же проститутка. Не бойся, я сейчас помоюсь пойду, а тебя проводят.
Я не успел ничего сказать, как она умчалась подмываться, а меня взяла за руку Желябова.
- Пойдем, офицер. Есть свободная комната. Пистолет-то вынь.
- Черт, - я сунул наган в кобуру.
- Так-то лучше. Расплатишься утром. - Она открыла дверь в какую-то каморку, где, кроме стула и койки ничего не было. - Ишь, надо же, знакомую встретил...
Она подтолкнула меня в комнатку:
- света нет. Без него найдешь, куда чего.
Я шагнул внутрь, грохнув сапогом о деревянный пол.
И вдруг Желябова сказала:
- У меня тоже сын где-то сейчас воюет, если жив.
Я и не знал, что у мадам могут быть дети.
... Эта ночь была ночью из прошлого. В темноте я почти не видел ее лица, остались лишь звуки и ощущения. Будто и не было этих лет разлуки. Я все помнил. Те же струны, та же музыка. Мои руки, губы - я играл тот же кружащий голову вальс на ее теплом нежном естестве. Живая флейта. На какие-то мгновения я проваливался туда, в блиндаж и вновь выплывал здесь, в ночи.
Все было как когда. Те же ноты и отклики. Только она стала смелее. Профессиональнее.
Я обнимал и целовал не тело, а своего единственного в городе человека. Я в сотый раз целовал небольшой неровный шрам на ее боку, куда угодил осколок. Этот шрам тоже объединял нас. Мы знали, откуда он.
Однополчане. Обыкновенная горько-радостная встреча с человеком. Только хвастать нам друг перед другом нечем. Она здесь, в веселом доме. Я в контрразведке. Кому хуже? Она в чужой молофье, я - в чужой крови и слезах...
Закончив, я мгновенно уснул.
Проснулся, когда уже было совсем светло. Потянулся, вынул из кармана своего Буре. Мама моя! Уже почти девять! А где Катя-Катюша?
