Лион Измайлов - Лион Измайлов
Через некоторое время Юдович с Марой приехали в Москву, и как раз вышел журнал «Новый мир» с катаевским «Кубиком».
Прут не знал, что делать. А Юдович сразу спросил:
— Где Катаев? Я хочу с ним увидеться.
Прут сказал:
— Он болен.
Однако Юдович настоял на встрече. И Катаев сам подарил ему книгу с надписью: «Если можете, простите».
Юдович, естественно, читать по-русски не стал.
А Мара прочла и сказала мужу:
— Ты мне веришь?
— Верю.
— И без вопросов?
— Без.
— Тогда я тебе скажу: Катаев — чужой нам человек.
Прут, когда после этого был в Париже, вдруг сказал Юдовичу, показав на подвал:
— Ты здесь покончил с собой?
— С чего это? — удивился Юдович. — Ты что, с ума сошел?
Прут понял, что он ничего не знает.
Однажды Прут встретил Катаева. Тот, улыбаясь, протянул Пруту руку. Прут руки не подал и пошел дальше.
Пастернак с Сельвинским шли по Переделкину. Навстречу Катаев, подал руку Сельвинскому, потом пожал руку Пастернаку.
Когда Катаев отошел, Пастернак спросил:
— Кто этот господин?
— Катаев, — ответил Сельвинский.
Пастернак пришел домой и написал Катаеву письмо: «Извините, я не знал, что это вы, иначе руки бы вам не подал».
Маленькие девочки, внучки известных писателей, спросили Иосифа Леонидовича:
— Дедушка Прут, почему вы не ходите в ту аллею?
Прут сказал:
— Потому что там Мариэтта Шагинян караулит Катаева, чтобы его убить. Вдруг она перепутает и по ошибке убьет меня.
Тут же в аллее появилась Мариэтта Шагинян. Девочки побежали к ней и закричали:
— Тетя Мариэтта Сергеевна! Это не Катаев, это дедушка Прут!
Иосиф Леонидович Прут с Жискаром д’Эстеном, президентом Франции, снимались на Красной площади для французского телевидения.
Речь шла о Бородинском сражении. Ж. д’Эстен сказал, что правым флангом командовал маршал Понятовский, чей потомок является теперь министром в правительстве Франции. И что он стал маршалом в числе двенадцати знаменитых — Мюрата и так далее.
Прут сразу понял ошибку, но ни слова не сказал. Однако потом режиссеру объяснил, что французский президент допустил две неточности. Понятовский в Бородинском сражении был генералом, а маршалом стал через год, когда во время сражения прискакал к Наполеону в крови. Наполеон спросил: «Вы ранены?»
Понятовский ответил: «Я убит», — и упал замертво.
Посмертно получил маршала.
Режиссер спросил Прута, где он хочет получить деньги — во Франции или в СССР. Прут захотел во Франции.
Когда он был там, его двоюродный брат, много лет живущий в Париже, сказал:
— За восемь минут интервью с президентом ты должен получить десять тысяч франков.
Сын брата поправил:
— Думаю, только пять тысяч.
Второй сказал:
— Радуйтесь, если получите три тысячи.
Прут взял такси за 35 франков, выпил с режиссером за 35 франков и получил за интервью ровно 70 франков.
Он заявил:
— Можете свернуть эти семьдесят франков и сунуть их в задницу президенту телекомпании.
Через некоторое время в посольство Франции в Москве пришел перевод на 200 франков.
Когда-то Прут дружил с Горьким и даже считал себя его учеником.
Я спросил Прута, был ли Горький человеком эрудированным.
Прут сказал:
— Не очень. Он, Горький, любил цитаты, но часто произносил их невпопад и неточно.
Однажды приятель Прута, корреспондент «Правды», попросился на обед к Горькому. Прут передал просьбу Алексею Максимовичу.
Тот поинтересовался:
— Ему что, нечего есть?
— Нет, он просто хочет с вами познакомиться.
Приятель был приглашен. Во время обеда Горький сказал:
— Как говорил Франциск Второй… — и дальше шла цитата.
Прут ошибку заметил. Но промолчал. А приятель громко заявил:
— Эта фраза принадлежит Франциску Первому.
Воцарилась тишина.
— Нет, Второму, — сказал Горький. Больше приятеля в гости не звали.
Прут заметил, что в путеводителе по городу Калининграду есть фраза: «В городе Калининграде родился великий немецкий философ Иммануил Кант».
Выступая в Доме литераторов на вечере Академии наук. Прут рассказал про своего друга академика, что в его трудах нашел фразу, которая одна уже увековечила ее автора. И процитировал:
— «В Ленинграде на Дворцовой площади стоит колонна…»
— Ну и что? — спросил академик из первого ряда. — Все правильно.
— Я не закончил, — невозмутимо продолжал Прут. — «А на ней изображение ангела в натуральную величину». Получается, что моему другу известна натуральная величина ангела.
Эстрадный артист, куплетист Н. Рыкунин когда-то отдыхал в «Империале». Вышел на улицу и увидел, как к санаторию подъехал шикарный автомобиль. Из него вышел молодой человек и спросил:
— Вы, наверное, русский? Только русские так рассматривают автомобили.
— Да, — признался Рыкунин, — я из Москвы.
— А вы знаете Прута?
— Это мой друг, — сказал Рыкунин. Молодой человек отдал Рыкунину свою машину на целый месяц.
Это был сын школьного друга Иосифа Леонидовича Прута.
Когда Прут однажды приехал в Лозанну, местная газета написала: «Из Советского Союза приехал господин Прут. Не вздумайте говорить при нем тайное по-французски. Он этот язык знает лучше нас».
Прут сказал мне:
— Никита Богословский у меня вот здесь, — и показал кулак.
— Почему?
И я услышал такую историю.
Однажды Пруту позвонил Павел Лисициан и попросил послушать его концерт, который будет по радио после двенадцати ночи.
— Тебя, — сказал Прут, — я готов слушать и после двенадцати.
Прут сел в кресло и стал слушать. Объявили «Вступление к трем неаполитанским песням» и заиграли мелодию песни «Темная ночь».
Прут тут же позвонил Богословскому и объявил:
— Ты говно.
— Кто это говорит? — спросил спросонья Богословский.
— Весь город говорит. Я только что слушал «Вступление к неаполитанским песням».
А дальше Прут сказал мне:
— Хорошо ему теперь знать, что Прут у него всегда в тылу? Это даже немцам не нравилось.
А это четверостишие Прут сам сочинил и спел в ОДРИ в присутствии Соловьева-Седого на мотив «Хризантем»:
Соловьев, Соловьев, Соловьев ты седой,
Только песни твои вот с такой бородой.
В восемьсот девяносто четвертом году
Отцвели уж давно хризантемы в саду.
В «Империале» одна женщина пожаловалась Пруту, что не может здесь спать, поскольку фонари ночью с улицы светят ей прямо в окно.
Прут сказал мне:
— О, это то, что я себе сам сделал в Москве. У нас возле дома не горели фонари. Я позвонил начальнику милиции и сказал ему, что, если мне ночью встретится академик из соседнего подъезда, я его зарежу.
— Почему? — спросил начальник.
— Я буду думать, что это бандит, а отвечать
