Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте
Как начнут они селедку на кухне жарить - хоть из дома беги. Вонь стоит - адская! А готовить они любят не спеша, чтоб вкусно было, часа по два, по три, такое у них длительное искусство приготовления пищи ритуал... А нам от этого искусства - деваться некуда! В пору водку запить. В общем, пропахла вся кухня их вьетнамскими запахами основательно. Но им-то он, запах жареной селедки, - самый наилучший и приятный, запах сытости и счастья. Пытались им объяснять, чтоб хоть как-то они аккуратней жарили, без запаха, что ли... а они не понимают. Только улыбаются в ответ, говорят что-то на своем птичьем языке и головой кивают, что согласны... И продолжают жарить селедку эту в лоханях... Горе одно с этими вьетнамцами. Не будешь же их бить за это, они - наши друзья
Нет, все-таки странные они люди! И жизнь у них очень странная! Порой даже кажется совершенно бессмысленной, как у насекомых: букашек каких-нибудь или муравьев... Ну, у муравьев-то она, допустим, как раз не бессмысленная, а - наоборот, с большим смыслом и сверх того. Наверное, и у этих так же, просто мы этого не понимаем, не доросли еще.
Есть среди них одна вьетнамочка. Сама - небольшая, если по-русски: от горшка два вершка, карапетка, ножки - короткие, слегка кривенькие. Считается у них красавицей. Ну, по их меркам она, может, и красавица, а по нашим не шибко, мы у себя гораздо красивее видели. Волосы, правда, у нее красивые: тяжелые, черные, толстые, как конские, и блестящие. До пояса. Такие на руку наматывать хорошо.
Живет она вместе со своим братом, как с мужем. Он тоже учится. Ходит в шляпе, всегда вместе с ней, с сеструхой. Ну, наверное, он все-таки не родной ее брат, а двоюродный. Ничего страшного. Это у нас считается, что нельзя сестре с братом, как с мужем, жить - нехорошо, противоестественно, а у них все проще - можно жить, наоборот - очень даже хорошо, самый смак.
Ладно, живут и живут. Нам то что? Кому это в диковинку, а у них - в порядке вещей. Так и ходят вместе в институт, в магазин за рыбой... Он шляпу наденет, возьмет ее под ручку, и двинут... Иногда исчезают ненадолго, куда-то уезжают, может, в гости к братьям-вьетнамцам.
И вот как-то раз возвращались они поездом, предположительно из Минска, и влюбился во вьетнамочку рослый мужественный парень - белорус. Она дала ему адрес. И он не замедлил скоро появиться в общежитии. Стали они вначале втроем жить, потом - вдвоем. Брата вьетнамца - отшили. Вначале вроде даже дрались, брат-то вьетнамский не хотел уступать, потом - сдался, отступил.
Стали влюбленные по коридору в обнимку ходить, не скрывая своего счастья... Так белорус с нее пылинки сдувал. Все никак наглядеться на нее не мог. Но самое смешное, или глупое, потом произошло. Белорус на ней женился! Дождался, пока она закончила институт, получила диплом, и укатил с ней во Вьетнам! Вот что любовь делает. А может, это и не любовь была, а что-то другое? Но бросил он ради нее и Белоруссию, и Россию.
Долго мы потом ломали головы, что же он там, бедолага, делать будет? Ну, бананы есть, жареных кузнечиков и тараканов, ну, на нее глядеть... Дальше-то что? Какой во всем этом умысел и промысел? Или все-таки это настоящая любовь, живая и трепещущая?.. Да, чужая душа - потемки, своя ночь черная...
КАК Я НЕМЕЦКОМУ ЯЗЫКУ УЧИЛСЯ
На вступительных экзаменах в Литинститут я по немецкому языку троечку получил. Сильно мне это не понравилось. "Как, - думаю, - так? В школе я твердым четверочником был, хорошистом, а тут мне троечку влепили... А вдруг да я с этой троечкой нужных баллов не наберу?" Так прямо и говорю преподавателю:
- Вот мы мне тройку вкатили, a вдруг да я из-за этой тройки не поступлю! Кто тогда виноват будет?
А он наклонился ко мне поближе, посмотрел на меня умными проницательными глазами и сказал доверительно:
- Не беспокойтесь... не беспокойтесь... Все у вас будет хорошо...
А я все возмущаюсь:
- Что значит - хорошо. Мне нужно поступить - и баста! Смотрите, подведете меня под монастырь... - вообще-то я вежливый, когда не пьяный, а тут - прямо наехал на него... А он все:
- Не волнуйтесь... не волнуйтесь... Все будет хорошо...
Понял я, что это слова не пустые, что это - скрытый намек, что вопрос о нашем поступлении уже решен и тройка по немецкому языку мне погоды не делает. А экзамен этот - последний был. Самые страшные экзамены - сочинение и история СССР были позади, а на них у нас много народу позавалилось.
Вышел я совершенно довольный, успокоенный, пошел пиво пить... Все еще волнуются, не знают: поступили они или нет, а я уже - проскочил! Только молчу, чтоб не сглазить.
И действительно - поступил, не обманул меня преподаватель. Я потом и в группе у него занимался, учился мудреному немецкому языку, звали его Эдуард Елизарович Иванов - благообразный такой дяденька был, с блестящей лысиной, вежливый - ужас. Мы его любили и звали про меж собой ласково "Елизарыч". А он к нам на занятиях строго по имени-отчеству обращался: Илья Алексеич. Павел Алексеич... И ко мне соответственно: Александр Владимирович... Такое уж у него было воспитание. "А вы, - говорит, - Александр Владимирович, что скажете?" Это он что-нибудь насчет урока спросит и смотрит так внимательно, испытующе... А от умных глаз - морщинки хитрые бегут, веселые, как у Ленина...
А что я могу ему сказать? Это, смотря о чем... Я, может, и много могу сказать, а может, и ничего вовсе. Сижу, ковыряюсь в парте, сам тоже улыбаюсь... Так все уроки и проходили у нас - весело, с шутками...
А потом Эдуарда Елизаровича попросили, чтоб, значит, место освободил.
Не знаю, что там у них произошло, чем он не угодил, но его не стало. И уходил он со слезами на глазах, очень обиженный. Мне его жалко было. По моему разумению - нельзя так. Раз человек хороший, то зачем с ним так поступать? Потом я уже понял, что просто подсидели его, а он завкафедрой был, а место это - теплое, почетное.
Пришла новая завкафедрой - Эльза Трофимовна. Очень уже немолодая, даже старенькая улыбчивая женщина, добренькая на вид. Ей уже давно пора на заслуженный отдых, чай с баранками пить, а она пришла учить нас немецкому уму-разуму. И преподавателей с собой привела новых, свою команду. Ну, тогда так было. Это сейчас, наверное, нет, сейчас - демократия, никто никого не подсиживает, все - честно.
Стал и у нас в группе новый преподователь - молодая такая бабеночка, светленькая "немочка". Стали мы у нее учиться, кто как... И я учился, как мог: ни шатко ни валко, ни хорошо, ни плохо, как всегда... А к концу года, чтоб все знания по немецкому языку подытожить, придумала Эльза Трофимовна что-то вроде серьезного зачетного экзамена, проверить нас на прочность.
Принимала его, естественно, сама Эльза Трофимовна, садила рядом с собой нашего преподователя и устраивала проверку на вшивость,
Ну, а нам какая разница, по большому счету? Так или иначе, тройку поставят, чтоб год перевалить, экзамен этот, по-немецкому, - не главный, главный в Литинституте - это творческая состоятельность. Ну, а у меня вроде ничего с творчеством было - немного состоятельно.
Пошел и я сдавать... Чего мне бояться? Сколько есть знаний по немецкому языку - все мои, чужого мне - не надо. А эта Эльза Трофимовна, хоть сама и божий одуванчик, а очень требовательная оказалась, даже категоричная. В общем, не сдал я экзамен, как ни крутился, завернула она меня... Другие проскочили, а я - нет. Один остался у разбитого корыта. А другие-то ничем не лучше меня, знаниями не блещут. Понимаю, что она меня за что-то невзлюбила и все. А за что? Убей - не знаю! Не дурней вроде других.
Пошел на следующий день сдавать проклятый немецкий - и опять не сдал, даже со второго раза!
Пошел еще через неделю - она сказала, чтоб подготовился основательно и опять нулевой результат. Не хочет она принять.
- Вы, - говорит, - Белокопытов, немецкий язык не знаете и, что самое страшное, - не хотите знать!
Вот те на! Как это не знаю?
- Как это, - говорю, - не знаю? Я и в школе по нему учился хорошо, твердым четверочником был. Не может такого быть в природе, что я его не знаю. Знаю - и не хуже других!
А она давай со мной перепираться:
- А вот и не знаете!.. Не знаете!.. - как в детском саду.
Я тогда быка за рога.
- Все равно ваш немецкий у нас не главный предмет! - А у нас действительно, помимо творчества, главными считались идеологические предметы, всякие там марксистско-ленинские философии, диаматы, истматы и эстетики. Тьфу - на немецкий! Наплевать и размазать.
А ее это вроде как сильно возмутило.
- Как это, - говорит, - не главный?! - Обидно ей стало за немецкий язык. - Теперь считайте, что он для вас самый главный стал! Идите, говорит, - на каникулы, готовьтесь... А осенью приедете, если не сдадите, я вас не переведу - и вас отчислят!
Ничего себе, думаю, заявочки, достал меня ваш немецкий язык! Устроила мне бабушка праздник! Я летом отдыхать привык, а она хочет меня в тележку запрячь, учить эту немецкую дурь! Да не буду я его учить, делать мне больше нечего! Мне уже двадцать семь лет! Все умные люди к этому возрасту уже умерли или погибли! А я все живу! Так она решила мне медленную казнь устроить!
