Александр Сумбатов-Южин - Джентльмен
Кэтт. Видите, Ларя…
Из беседки выходит Остужев.
(Вздрогнув, но сейчас же овладев собой, слегка вскрикивает.) А!
Остужев. Не ждали?
Кэтт. Откуда вы? С неба свалились!
Рыдлов (с воплем восторга кидаясь к нему). Друг! Вот, действительно, дорогой подарок! Какое счастье…
Остужев. Ну, поздравляю, маркиз. Вас, Екатерина Вадимовна, тоже прикажете поздравить?
Кэтт. Освобождаю от этой церемонии.
Рыдлов. Друг, а сколько у меня накопилось литературного материала!
Остужев. Вот теперь твой литературный материал. Постарайся в нем разобраться. А теперь вели честь честью шампанского.
Рыдлов. Эй! шампанского!
За сценой пение «La donna е mobile». Люба и барышни кидаются туда.
Эмма Леопольдовна. Вокруг вас, Ларион Денисович, теперь любовь и дружба. Вы счастливы как рыба в воде.
Рыдлов. Именно! Эй, шампанского!
Остужев (Кэтт). La donna е mobile… Правда?
Кэтт (пожав плечами). А хоть бы и правда?
Подают шампанское.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Маленькая гостиная-будуар у Рыдловых. Три двери. Вся сцена заставлена изящной мебелью последней моды. Прошло полгода с первого действия.
Явление первое
На сцене Кэтт и графиня Люба.
Кэтт (ходит по комнате). И тебе не скучно?
Люба. Пока нет. Меня муж очень интересует: совсем правильный, как часы. Лег — значит спать, улыбнется — значит сейчас меня целовать. Но умен, ужасно умен. Книгу написал, да не то что твой Ларька: выпустил свою «Бездну» и продает по шести гривен. При своем-то богатстве! Мой граф напечатал всего 120 экземпляров, бумага как мрамор и книга называется: «Утренние размышления графа Остергаузена». Только очень важным лицам роздал, всего три экземпляра. Они у него по номерам. Теперь надеется место получить по благотворительной части. Вот хлопот мне будет да церемоний всяких. Прямо съест, ведь он требовательный.
Кэтт. Ого! уже требовательный.
Люба. Да ведь он как-то молча. Огорчится и молчит. Я к нему и так и этак. Молчит и вздыхает. Разве уж на третий день скажет: «Знаешь, я очень страдал!» — Что, милый, чем? — «Я был очень огорчен». И отчитает. Ты как думаешь провести лето?
Кэтт (пожав плечами). Как Ларион Денисович решит.
Люба. Послушай, Кэтт, зачем ты зовешь мужа Ларион Денисович?
Кэтт. А как прикажешь? Ларя? Illarion?
Люба. Нет, ты придумай как-нибудь сама. Ведь это совсем не нужно, чтобы было похоже. Я мужа зову Риц. Правда красиво?
Кэтт (с гримасой). На чей вкус. Но Риц похоже на Фриц, Фриц — Фридрих. А как же мне окрестить мужа?
Люба. Я его звала Плюшка. Он толстый был такой мальчиком, и когда садился, всегда как-то грузно — плюх! Ну вот и Плюшка!
Кэтт. Хорошо. Я ему предложу.
Люба. Нет, ведь для тебя это не годится. Ах, Риц!
Входит граф Остергаузен.
Явление второе
Остергаузен. Здравствуйте, Екатерина Вадимовна. Bonjour, komtesse.
Люба. Bonjour, comte. Как ваше настроение?
Остергаузен. Восхитительно. Я получил приятное известие. Меня представили. (Улыбается.)
Люба, подмигнув Кэтт, поднимает голову.
Люба. Что ж ты? Улыбнулся, а не целуешь?
Остергаузен (внезапно омрачился). Графиня, пора ехать.
Люба. Что с тобой?
Остергаузен (Любе, указывая на Кэтт). Графиня, я надеюсь, вы были у всех, кого я пометил в вашем carnet?
Люба. Кажется.
Остергаузен (еще более унывая). А вы не проверили этого «кажется» по записной книжке? (Кэтт.) Может быть, графиня, по свойственной ей рассеянности пропустила кого-нибудь из ваших соседей. — Дайте мне, дорогой друг, ваш carnet.
Люба. Я его… забыла дома.
Остергаузен, окончательно расстроенный, молча целует руку Кэтт, берет Любу под руку и уходит. Из дверей слева входит Рыдлов.
Явление третье
Рыдлов (берет жену за подбородок и звонко целует в губы). Здравствуй, mon ange. Два часа катался на велосипеде для убавления чемодана. И какая бодрость духа и жажда деятельности от физических упражнений! Прилив новых сил! Кто был у тебя?
Кэтт. Люба с мужем.
Рыдлов. Вот еще сокровище! Чисто свой собственный надгробный монумент. Я Любку знаю, — она на него поглядит-поглядит, да и заведет себе любителя.
Кэтт. Кого?
Рыдлов. Любителя. Ха-ха! Сам словечко пустил: верно и деликатно. И поделом будет графчику! (Подсаживаясь к Кэтт.) Кэтт! ведь правда, в муже должен быть прежде всего огонь, игра характера? По-моему, человек должен быть отзывчив ко всему.
Кэтт. Пожалуй.
Рыдлов. Я в обществе джентльмен, а дома я могу быть натуральным. N'est ce pas?
Кэтт. Да.
Рыдлов. Конечно, все зависит от настроения. Я, например, совершенно иначе смотрю на вещи. Если у меня желудок работает неправильно, я тогда более склонен к сдержанности… Но когда я в цвете сил, я оживлен. А он всегда одинаковый, черт его… Виноват, сорвалось… (Позируя.) В наш нервный век потребности духовной жизни чрезвычайно разнообразны… Кэтт, отчего ты так рассеяна? Ты не разделяешь моих взглядов?
Кэтт (усмехнувшись). Жена должна все разделять с мужем.
Рыдлов. Я тебе вечером прочту начало моей новой повести на эту тему. Я желаю написать серию очерков в смысле анализа современного общества. Ведь от нас, третьего сословия, теперь вся Россия ждет спасения. Ну-ка, мол, вы, миллионщики, обнаружьте ваш духовный капитал. Прежде дворянство давало писателей, а теперь, уж извините, наша очередь. (Загибая пальцы.) Позвольте, во-первых, за нами свежесть натуры. Мы не выродились, как дворяне. Во-вторых, обеспеченность, это тоже важное условие: творить человек может только на свободе. А какая же это свобода, ежели у человека — pardon! — и подметки даже заложены? Наконец, я так свою книгу издам, что одной внешностью всякого ушибу. Вот и выходит, что сливки-то общества теперь мы. Дудки! нас уж не затрешь. Теперь вокруг капитала все скон-цен-три-ровано.
Кэтт. Пожалуй.
Рыдлов (азартно). Нет, не пожалуй, а, уж поверьте, так. Я чувствую в себе честолюбие и обширные планы. Я себя испробовал — и что же оказалось? Я могу быть, и критиком, и музыкантом, и художником, и актером, и журналистом. Почему? Потому что я русский самородок, но смягченный цивилизацией. У меня только в том и затруднение, что меня от одного на другое тянет, потому что я чувствую избыток сил. Котик, раздели со мной мою славу! Прогремим, будь покойна! (Обнимает и целует Кэтт.)
Кэтт. Ради бога, не так свирепо…
Рыдлов. Что это Вадим Петрович пропал? Вот человек, который может меня постигнуть. Послушай, Кэтт, у него, кажется, в кармане-то не густо? Так мы, пожалуйста, скажи ему, чтобы он не стеснялся. Я ему всегда с удовольствием помогу. Я даже, если хочешь, положу ему определенное…
Кэтт (побледнев). Ларион Денисович, кажется, вы очень распустили свой избыток сил.
Рыдлов. Будь покойна, Кэтт! Я это могу сделать чрезвычайно изящно.
Кэтт. Надеюсь, вы ему ничего подобного не скажете?
Рыдлов. Отбрось ложное самолюбие, Кэтт. Ты способна от природы, но жизни не знаешь. А я всю психологию человека прямо насквозь постигаю. Конечно, это уж такой дар от рождения. Этому не научиться. Я видал таких благородных, таких гордых, ну совершенно джентльменов, — а как до денег, так сейчас и кикс. Я тебя не обвиняю, но женщина историческим ходом событий задержана в своем интеллектуальном развитии. А ты, главное, следуй моему влиянию. Я расширю твой горизонт. Жизнь, знаешь, сложная штука. Где ж вам, женщинам, ее понимать — много надо и ума, и работы, и природного этого… Вот чего-то… Вот гения… Вот. Но ты не огорчайся, душка. Я завершу твое образование и подниму тебя до своего уровня, насколько это возможно. Начнем читать. Хоть мои вещи… Ты ведь до сих пор…
Входит лакей.
Лакей. Сергей Павлович Боженко и Егор Егорович Лебедынцев.
Рыдлов. Проси!
Кэтт. Я тебе очень благодарна, мой друг, за твои заботы о моем развитии, только, пожалуйста, исполни мой каприз и не заикайся отцу про деньги. А то, поверь, тебе же будет хуже.
Рыдлов (галантно). Извольте-с Да я ведь много и не собирался.
Входят Лебедынцев и Боженко. Все здороваются.
Явление четвертое
Лебедынцев (здороваясь с Кэтт). Ларион Денисович, попались, батюшка, попались? Читали?
Рыдлов. Что? Где?
Боженко. В двух газетах. Во-первых, в «Ведомостях московской полиции».
Лебедынцев. Приказ по полиции. Оштрафованы на сто рублей за быструю езду. Так прямо и сказано: «Потомственный почетный гражданин Ларион Денисович Рыдлов на сто рублей за быструю езду».
Боженко. А в «Московской почте» изругали. Это уже не за быструю езду, а за «Бездну». Да вот, не угодно ли? (Читает.) «Мы бы прошли молчанием новое произведение одного из литературных Недоносковых, если бы не были возмущены теми необычайными претензиями, с которыми автор не только печатает свои измышления, но еще рассылает их с письмами самого возмутительного содержания. В этом препроводительном — «в кавычках» — послании заявляет надежду, «что наша редакция отметит новую эпоху в истории русского натуралистического и психологического романа». Ну и отмечает!
