Алехандро Касона - Деревья умирают стоя

МАУРИСЬО. Совершенно серьезно. Какая-то птичка… Какая бы она чудесная ни была, ей не сравняться с артистом.

ИЗАБЕЛЛА. Тогда, значит, ты, правда, веришь, что искусство важнее, чем жизнь?

МАУРИСЬО. Это всегда так. Посмотри на тот палисандр, там в саду. Он теперь значит что-то, потому что от него тень и он цветет. А завтра он умрет, как умирают деревья: стоя и молча, и никто не вспомнит о нем. Вот если бы его написал великий художник, он жил бы вечно. Ты еще что-нибудь хочешь спросить?

ИЗАБЕЛЛА. Нет, ничего. Это все, что я хотела знать. (Идет к лестнице.)

МАУРИСЬО. Постой! До сих пор я указывал на ошибки. Будет несправедливо, если я не скажу об удачах.

ИЗАБЕЛЛА. Удачи тоже были? Ну что ж, это неплохо.

МАУРИСЬО. Одна особенно: этот трюк, чтоб не играть на рояле.

ИЗАБЕЛЛА. А, раненая рука… Тебе понравилось?

МАУРИСЬО. Я бы и сам не сделал лучше. Чем ты нарисовала кровь? Помадой?

ИЗАБЕЛЛА. Помадой.

МАУРИСЬО. Я сразу догадался. Поздравляю! (Пожимает ей руку.) Что с тобой?

Изабелла вскрикивает, отдергивает руку. Маурисьо смотрит на нее удивленно.

ИЗАБЕЛЛА. Ничего… так, нервы. (Идет к лестнице.)

Маурисьо резко останавливает ее и сдергивает повязку.

МАУРИСЬО. Постой! Ты правда порезала руку?

ИЗАБЕЛЛА. Мне не пришло в голову, как еще можно сделать. Ведь ложь надо придумать. А правда — это так легко. Спокойной ночи. (Завязывает руку и идет по лестнице.)

МАУРИСЬО. Ты не обидишься, если я тебе кое-что скажу?

ИЗАБЕЛЛА. Говори.

МАУРИСЬО. У тебя слишком много сердца. Ты никогда не будешь настоящей актрисой.

ИЗАБЕЛЛА. Спасибо. Это самое лучшее, что ты сказал мне за сегодняшний вечер. (Идет по лестнице, останавливается.) А ты не обидишься, если я тебе тоже кое-что скажу?

МАУРИСЬО. Говори.

ИЗАБЕЛЛА. Если когда-нибудь исчезнут все деревья, и останется только одно… я бы хотела, чтобы это был тот палисандр. Прощаешь?

МАУРИСЬО. Прощаю.

ИЗАБЕЛЛА. Спокойной ночи, Маурисьо.

МАУРИСЬО. До завтра… Марта-Изабелла. (Опершись на перила, смотрит ей вслед. Наверху бьют часы.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Та же комната. Прошло несколько дней. Вечер. Сцена пуста. Телефонный звонок, вбегает горничная. Маурисьо спускается по лестнице.

ФЕЛИСА. Алло! Что? Да нет же, сеньора, вы опять ошиблись. Не стоит.

МАУРИСЬО. Кто это?

ФЕЛИСА. Ошиблись номером. Вот уже третий раз — один и тот же голос, и все одних спрашивает.

МАУРИСЬО. Что-нибудь на линии. Кого они спрашивают?

ФЕЛИСА. Да улицу Аромос два, четыре, четыре, восемь. Подумать только, совсем в другом конце!

Маурисьо берет яблоко из вазы, вытирает рукавом и ест.

Сеньору что-нибудь нужно?

МАУРИСЬО. Нет, спасибо.

ФЕЛИСА. А то я принесу ножик и тарелку.

МАУРИСЬО. Что вы! Если его резать и есть на тарелке, это будет блюдо. А так — это неживая природа. Натюрморт.

ФЕЛИСА. Как вы сказали?

МАУРИСЬО. Неважно, Фелиса. Можете идти.

ФЕЛИСА. К вашим услугам, сеньор.

Маурисьо ждет, пока она выйдет, потом идет к телефону. Говорит, не переставая есть яблоко.

МАУРИСЬО. Алло! Элена? Ну, конечно, я понял. Есть новости? Ага! Надеюсь, Ф-48 доволен, что прибывают эти два греческих судна. Его любимый язык. Только, ради бога, пусть не говорит матросам о Парфеноне! Тут все превосходно. Кроме первого вечера. Да, были ошибки. Но теперь — как по маслу! Бабушка просто прелесть. Лучше не выберешь. Кто, Изабелла? Счастлива, и с каждым днем работает все лучше. Будет прекрасный работник. Она бы хотела, чтобы мы тут навсегда остались. Но, по-моему, вполне достаточно. Пришло время опустить занавес. Приготовьте телеграмму из Канады. Диктую текст: «Проект дешевые дома рабочий квартал принят точка необходимо присутствие срочно». Подпись… Гамильтон. Повторите. Так. Пусть придет завтра пораньше… А к вечеру — два фальшивых билета на самолет. Больше ничего. Спасибо, Элена. До завтра. (Вешает трубку, идет в сад, насвистывая свою песенку.)

Слева входит бабушка, она очень взволнована. За ней идет Хеновева.

БАБУШКА. Нет, нет. Хеновева, этого не может быть! Сколько я ни думаю, никак не могу поверить. Ты не ошиблась?

ХЕНОВЕВА. Сама бы не хотела верить. Но когда я вам говорю, что видела своими глазами…

БАБУШКА. Почему ты мне раньше не сказала?

ХЕНОВЕВА. Правду сказать, побоялась. Дела-то такие деликатные. Если бы сеньора меня совсем не замучила вопросами, я бы ни словечка не вымолвила.

БАБУШКА. И очень плохо. Это надо сразу выяснить, и чем скорее, тем лучше.

ХЕНОВЕВА. А, может, я впрямь ошиблась?

БАБУШКА. Не одна ты заметила. Я все эти дни наблюдаю, и все выходит одно. Мне сердце говорило, у нас что-то неладно.

ХЕНОВЕВА. Так сеньора тоже замечала?

БАБУШКА. С первой же ночи. Знаешь — тут посмотрит не так, там слово какое-нибудь. Но я что угодно могла подумать, только не это. Где Изабелла?

ХЕНОВЕВА. Хотите с ней говорить?

БАБУШКА. Да, и сейчас же. По-твоему, я способна выслеживать, подсматривать из-за дверей? Где Изабелла?

ХЕНОВЕВА. Гортензии поливает.

БАБУШКА. Позови ее.

ХЕНОВЕВА. Сеньора, пожалуйста, вы подумайте еще…

БАБУШКА. Я тебе сказала, позови ее!

ХЕНОВЕВА (высовывается в сад, зовет). Изабелла! Доченька! Изабелла! Вот она идет.

БАБУШКА. Оставь нас.

Хеновева идет в кухню. Входит Изабелла с огромным букетом гортензий.

ИЗАБЕЛЛА. Вы меня звали?

БАБУШКА. Подойди ко мне. Посмотри мне в глаза и отвечай честно. Что ты от меня скрываешь все эти дни?

ИЗАБЕЛЛА. Я?

БАБУШКА. Вы оба.

ИЗАБЕЛЛА. Бабушка!

БАБУШКА. Не отводи глаза. Отвечай!

ИЗАБЕЛЛА. Я вас не понимаю.

БАБУШКА. Очень хорошо понимаешь. И больше нечего притворяться. Я знаю, это слишком интимное признание, может быть, тебе будет больно. Но я с тобой говорю не как бабушка с внучкой. Я говорю, как женщина с женщиной. Что происходит у тебя с Маурисьо?

ИЗАБЕЛЛА. Ради бога, что вы подозреваете?

БАБУШКА. Это не подозрение, девочка. Это правда. Сегодня утром, когда Хеновева принесла вам завтрак, ты была одна в комнате. Маурисьо спал в соседней. Можешь ты мне объяснить, что это значит?

ИЗАБЕЛЛА (с облегчением). Комнаты?.. И это все? (Нервно смеется.)

БАБУШКА. Не вижу, что здесь хорошего. А этот нервный смех тоже ничего не значит?

ИЗАБЕЛЛА. Ну, конечно, это я просто… Вы со мной так говорили… как будто узнали что-то ужасное.

БАБУШКА. Этого мало, по-твоему? Если супруги не спят вместе, это безнравственно. Но может быть хуже. Может быть, нет любви.

ИЗАБЕЛЛА. Нет, нет, бабушка! Как вы могли даже подумать?

БАБУШКА. Разве у меня не было оснований?

ИЗАБЕЛЛА. Никаких, правда. Просто там из сада много москитов… Маурисьо не может спать.

БАБУШКА. А ты можешь? Что ж это за супруги, которые способны расстаться из-за москита?

ИЗАБЕЛЛА. Там не один, их целая куча!

БАБУШКА. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, меня не могли бы оторвать от мужа все десять казней египетских. Ты должна мне обещать, что больше так не будет.

ИЗАБЕЛЛА. Не беспокойтесь. Больше не будет. Но разве имеет какое-нибудь значение такая маленькая разлука?

БАБУШКА. Меня не одна эта ночь тревожит. Меня тревожит вся ваша жизнь. В моем возрасте — одно счастье: смотреть на счастье других. И было бы очень печально, если бы вы притворялись, чтобы не огорчать меня.

ИЗАБЕЛЛА. Вы решили, что мы с Маурисьо не любим друг друга?

БАБУШКА. В моем присутствии, даже слишком. Но потом. Вчера, когда вы пили чай в саду, я стояла у окна. Вы ни слова не сказали, даже не посмотрели друг на друга. Он думал о чем-то, ты помешивала чай, опустив глаза. Когда ты стала пить, чай был совсем холодный.

ИЗАБЕЛЛА. Но ведь молчание ничего не значит! Столько есть способов быть вместе…

БАБУШКА. Можешь ты мне поклясться, положив руку на сердце, что ты совершенно счастлива?

ИЗАБЕЛЛА. Почему вы спрашиваете меня?

БАБУШКА. Не знаю… Что-то не так у вас. Ты как будто робеешь перед ним, как будто он хозяин… А когда любовь настоящая — никто не хозяин, оба подчиняются.

ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо выше меня во всем! Ему и не нужно приказывать, я всегда счастлива подчиняться.

БАБУШКА. Плохо, что ты так думаешь. Дай только бог, чтобы он об этом не знал, не то ты пропала. Я всегда говорила, что любовь похожа на коляску рикши — один так удобно сидит, а другой тянет. Вижу, тебе приходится тянуть коляску.

ИЗАБЕЛЛА. Какое это имеет значение, если в коляске — он! Пусть она будет еще тяжелее, и путь труднее, только бы заслужить к концу пути!