Пьесы - Шоу Бернард Джордж
ПИКЕРИНГ. Лучше подождите, пока вам принесут новое платье.
ХИГГИНС. И потом – нехорошо отворачиваться от своих друзей, когда достигаешь более высокого положения в обществе. Это называется снобизмом.
ЭЛИЗА. Нет уж, мне теперь такие друзья ни к чему. Было время, они меня по всякому пустяку насмех подымали, а теперь вот я с ними посчитаюсь. Но если я получу новые платья, можно и подождать. Миссис Пирс говорит, что вы мне купите разные: одни днем носить, а другие надевать на ночь, в постель; только, по-моему, что ж зря деньги тратить на такое, в чем никому показаться нельзя? А потом, как же это – зимой, в холод, и вдруг все с себя снимать?
МИССИС ПИРС (возвращаясь). Идемте, Элиза. Там принесли платья, их нужно примерить.
ЭЛИЗА. У-у-ааа-у! (Опрометью бросается из комнаты.)
МИССИС ПИРС (следуя за ней). Не так быстро, не так быстро, моя милая. (Выходит и затворяет дверь.)
ХИГГИНС. Нелегкое дело мы с вами затеяли, Пикеринг.
ПИКЕРИНГ (твердо). Да, Хиггинс. Очень нелегкое.
Действие третье
Приемный день у миссис Хиггинс. Гостей еще нет. Гостиная в ее квартире на набережной Челси – большая комната с тремя окнами, выходящими на реку; в доме такого же типа, но более старом, потолок был бы выше. Окна французские, до полу; они раскрыты, и виден балкон, уставленный цветами в горшках. Слева, если стать лицом к окнам, – камин; справа в глубине – дверь.
Миссис Хиггинс – женщина, воспитанная на Моррисе и Берн-Джонсе; и ее квартира, совершенно не похожая на квартиру ее сына на Уимпол-стрит, не загромождена лишней мебелью, полочками и безделушками. Посреди комнаты стоит широкая тахта; ее подушки и парчовое покрывало, вместе с ковром на полу, моррисовскими обоями и моррисовскими же кретоновыми занавесками на окнах, составляют все декоративное убранство комнаты; и оно настолько красиво, что жаль было бы прятать его под массой бесполезных мелочей. На стенах несколько хороших картин, выставлявшихся в галлерее Гросвенор лет тридцать тому назад (берн-джонсовской, а не уистлеровской школы). Пейзаж только один: это Сесиль Лоусон в масштабах Рубенса. Здесь же портрет миссис Хиггинс в молодости, одетой, наперекор моде, в один из тех прелестных россетиевских костюмов, карикатурное подражание которым со стороны людей ничего не смыслящих привело к безвкусному эстетизму, популярному в семидесятых годах. Сама миссис Хиггинс – теперь ей за шестьдесят, и она давно уже избавила себя от хлопотливого труда одеваться не по моде – сидит в углу, наискось от двери, у простого и изящного письменного стола; тут же под рукой у нее пуговка звонка. Между столом и ближайшим к нему окном – чиппендейлевское кресло. Другое кресло, елизаветинское, с грубой резьбой во вкусе Иниго Джонса, стоит ближе к правой стене и дальше от окон. С этой же стороны рояль в узорном чехле. В углу между камином и окном – диванчик, обитый моррисовским кретоном. Время – пятый час дня. Дверь резко распахивается: входит Хиггинс в шляпе.
МИССИС ХИГГИНС (испуганно). Генри! (С упреком.) Зачем ты пришел? Ведь сегодня у меня приемный день, ты же обещал не приходить. (Он наклоняется поцеловать ее, она в это время снимает у него с головы шляпу и подает ему.)
ХИГГИНС. Ах ты господи! (Швыряет шляпу на стол.)
МИССИС ХИГГИНС. Иди сейчас же домой.
ХИГГИНС (целуя ее). Я знаю, мама. Я нарочно пришел.
МИССИС ХИГГИНС. И совершенно напрасно. Я не шучу. Генри. Ты отпугиваешь всех моих знакомых; встретившись с тобой, они перестают у меня бывать.
ХИГГИНС. Глупости! Я, правда, не умею вести светские разговоры, но это никого не смущает. (Усаживается на тахту.)
МИССИС ХИГГИНС. Ах, ты так думаешь? Светские разговоры! Интересно, как назвать разговоры, которые ты умеешь вести? Нет, серьезно, милый, ты лучше уходи.
ХИГГИНС. Не могу. У меня к вам дело… связанное с фонетикой.
МИССИС ХИГГИНС. Ничего не выйдет, милый. Мне очень жаль, но я никак не могу осилить твои гласные; я очень люблю получать от тебя хорошенькие открытки, стенографированные по твоей системе, но мне всегда приходится обращаться к подстрочнику, который ты так предусмотрительно посылаешь с той же почтой.
ХИГГИНС. Но мое дело не связано с фонетикой.
МИССИС ХИГГИНС. Ты ведь сам сказал.
ХИГГИНС. То есть оно связано, но не для вас. Я тут подобрал одну девушку.
МИССИС ХИГГИНС. Ты хочешь сказать, что одна девушка подобрала тебя?
ХИГГИНС. Ничего подобного. Любовь здесь ни при чем.
МИССИС ХИГГИНС. Как жаль!
ХИГГИНС. Почему?
МИССИС ХИГГИНС. Ты ни разу еще не влюбился в женщину моложе сорока пяти лет. Пора уже заметить, что среди молодых женщин тоже попадаются прехорошенькие.
ХИГГИНС. Ну, я не могу возиться с молодыми. Мой идеал – это женщина, во всем похожая на вас. Молодые женщины мне никогда не будут нравиться; есть привычки, слишком глубоко вкоренившиеся, чтоб их можно было изменить. (Вскакивает и принимается шагать из угла в угол, побрякивая ключами и мелочью в кармане.) К тому же они все дуры.
МИССИСХИГГИНС. Если ты меня действительно любишь, Генри, ты должен сделать для меня кое-что.
ХИГГИНС. Ах ты господи! Ну что? Жениться, вероятно?
МИССИС ХИГГИНС. Нет. Вынуть руки из карманов и перестать маршировать по комнате.
Он повинуется с жестом отчаяния и садится на прежнее место.
Вот умница. А теперь расскажи мне про девушку.
ХИГГИНС. Она сегодня придет к вам в гости.
МИССИС ХИГГИНС. Не помню, когда я ее приглашала.
ХИГГИНС. Вы и не приглашали. Я ее пригласил. Если б вы ее знали, вы бы ее ни за что не пригласили.
МИССИС ХИГГИНС. Вот как! А почему?
ХИГГИНС. Понимаете, дело вот в чем… Она простая цветочница. Я ее подобрал на улице.
МИССИС ХИГГИНС. И пригласил ко мне в мой приемный день!
ХИГГИНС (встает и подходит к ней, стараясь уговорить ее). Все будет очень хорошо. Она уже вполне вошла в роль, и я дал ей строгие инструкции, как себя держать. Ей разрешено касаться только двух тем: погода и здоровье. Сегодня прекрасный день и как вы поживаете – вот и все, никаких общих разговоров. Это совершенно безопасно.
МИССИС ХИГГИНС. Безопасно! Она будет говорить о нашем здоровье. О наших внутренностях! Может быть, даже о нашей внешности! Как можно было сделать такую глупость, Генри!
ХИГГИНС (нетерпеливо). Но надо же ей о чем-нибудь говорить! (Вовремя овладевает собой и садится.) Да вы не беспокойтесь; все будет хорошо. Пикеринг тоже участвует в этом деле. Я с ним держал пари, что через полгода сумею выдать ее за герцогиню. Я уже не первый месяц над ней работаю, и она делает прямо сногсшибательные успехи. Пари можно считать выигранным. У нее прекрасный слух, и с ней гораздо легче, чем с моими учениками из буржуазных кругов, потому что ее учишь всему с самого начала, как учат чужому языку. Она сейчас говорит по-английски – примерно как вы по-французски.
МИССИС ХИГГИНС. Что ж, это не так плохо.
ХИГГИНС. И да и нет.
МИССИС ХИГГИНС. Не понимаю.
ХИГГИНС. Видите ли, произношение я ей уже поставил; но с этой девушкой приходится думать не только о том, как она произносит, но и о том, что она произносит; и вот тут-то…
Их перебивает появление горничной, докладывающей о гостях.
ГОРНИЧНАЯ. Миссис и мисс Эйнсфорд Хилл. (Уходит.)
ХИГГИНС. Ах ты черт! (Вскакивает, хватает шляпу со стола и спешит к двери, но не успевает дойти, как мать уже представляет его.)
Миссис и мисс Эйнсфорд Хилл – те самые мать и дочь, которые прятались от дождя на Ковент-гарден. Мать тактична, хорошо воспитана, но в ней чувствуется постоянная напряженность, свойственная людям с ограниченными средствами. Дочь усвоила себе непринужденный тон девицы, привыкшей к светскому обществу: бравада прикрашенной нищеты.
