Обручение с вольностью - Леонид Юзефович
Секретарь усердно скрипел пером, и от скрипа этого еще более усиливалось раздражение, испытываемое Христофором Екимовичем.
— Таковое взыскание, — продолжал он, — было бы несправедливо и несообразно с пятьсот семьдесят шестой статьею девятого тома Свода Законов. Тем более, во-первых, что вместо того, дабы подвергнуть сих людей следствию и суду на месте без всяких издержек, от воли правительства зависело перевезти их за две тысячи с лишним верст, и, следственно, происшедшие для сего расходы должны падать на счет казны. Во- вторых, я и брат мой лишились семи человек, которые находятся теперь в военной службе, не получив за них рекрутских квитанций. И потому покорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство благоволить учинить со стороны Вашей распоряжение о справедливом нас удовлетворении. С совершенным высокопочитанием и преданностью имею быть...
Христофор Екимович взял у секретаря перо и подписался. В его руке перо почему-то не скрипело.
По поводу прошения помещиков Лазаревых министр внутренних дел входил в совещание с шефом жандармов, и в результате этого совещания решено было означенные деньги в сумме 2810 рублей и 28 копеек взыскать с бывшего управляющего лазаревской вотчиной в Пермской губернии, купца третьей гильдии Поз- деева.
Рекрутские квитанции, однако, выданы не были, согласно высочайше утвержденному мнению Государственного Совета о том, что поступающие в военную службу преступники из крепостных людей владельцам их за рекрут не засчитываются.
ЭПИЛОГ
Тринадцатого марта 1861 года высочайший «Манифест о вольности» был оглашен всенародно с амвона чермозской церкви Рождества Богородицы вместе с «Дополнительными правилами о крестьянах и работниках, отбывающих работы при пермских частных горных заводах и соляных промыслах».
Подписанный государем еще 19 февраля, манифест был доставлен в Пермь лишь 11 марта. Напрасно несколько суток доверенные чиновники дни и ночи просиживали возле электрикомагнетического телеграфного аппарата. В Петербурге, по всей видимости, телеграфу не доверяли. Флигель-адъютанты и свитские генералы развозили манифест по губерниям.
В Пермь его доставил князь Багратион.
А уже через день о нем узнали в Чермозе.
Проживавший в Чермозе отставной поручик Алексей Ширкалин еще до обеда успел по этому случаю распить бутыль мятной водки со своим соседом, служителем вотчинного правления. В разговоре, состоявшемся между соседями, Ширкалин неоднократно подчеркивал, что его лично царский манифест не касается, поскольку он, как имеющий офицерский чин, к крепостному сословию не принадлежит. Но выражал при этом готовность радоваться вместе с уважаемым соседом, который, несмотря на свой сюртук и жену, знающую взаимное обхождение, до сего дня оставался у помещиков Лазаревых дворовым человеком.
Сосед между тем не очень-то радовался и даже высказывал кое-какие печальные предположения отно-
сительно своей и семейства своего дальнейшей судьбы.
Это сердило поручика.
— Холуй ты, — говорил он соседу. — Вся порода твоя холуйская!
Жена соседа пыталась перевести разговор на другую тему.
— Нет, Алексей Терентьич, только по правде, — наклонялась она к поручику, — вы Шамиля видали?
— Как вас, сударыня, — отвечал Ширкалин. — Истинный крест!
Его рука пьяно чертила в воздухе расползающийся крест.
Вернувшись домой, Ширкалин долго спал и проспал весь шум и все торжества. Все это к нему, как заслужившему офицерский чин, отношения не имело. Лишь к вечеру он сунул припрятанную от жены другую бутыль мятной водки под старую бурку, приводившую в восхищение чермозских мальчишек, и вышел на улицу.
Прихрамывая, двинулся к заводской плотине.
Раненая нога не то чтобы болела или ныла, а будто мерзла в бедре. В том месте, где двадцать лет назад в сражении под Гимрами ему разворотила кость чеченская пуля. Он часто рассказывал об этом и всегда с удовольствием повторял про чеченскую пулю. Лишь недавно, после Севастопольской обороны, он стал говорить про английскую пулю. Пуля и в самом деле была английской, как сказал извлекавший ее полковой лекарь. Шир- калин еще тогда, в палатке лазарета, подумал о том, как долго шли они по свету друг навстречу другу — он и эта пуля. Он вырос на диких склонах Рифейских гор, а оттуда, через Петербург, был отправлен на еще более дикие склоны Кавказа. Пулю же отлили где-нибудь в Ноттингаме или Манчестере, на корабле доставили в Турцию, а оттуда, кочермой или фелукой, к Шамилю. И под Гимрами она встретила рядового Алексея Ширкалина.
Теперь поручик Ширкалин вернулся туда, откуда начал свой путь.
А пуля вот не вернулась.
На улице было шумно и много пьяных. Его несколько раз окликали, но он не отвечал. Один раз схватили сзади за известную всему заводу бурку:
— Глотни, 1 поручик! Никак воля вышла... Гуля-а-ем!
Он даже не смотрел, кто зовет его. Те, кого он хотел бы
сегодня видеть, не могли его позвать. Их не было в Чермозе. В походе генерала фон Клюгенау сорвался в ущелье брат Матвей. Погиб Мишенька Ромашов. Умер от лихорадки Степа Десятов. В дальних гарнизонах запропал Федор Наугольных, дослужившийся вроде до офицерского чина. А о тех, кого из Петропавловской крепости отправили не на Кавказ, а в финляндские арестантские роты, о них Ширкалин и вовсе ничего не знал. Не знал даже, живы они или нет их уже на этой земле.
И никто в Чермозе двадцать пять лет ничего о них не слышал.
Неподалеку от плотины, обшитый недавно свежим тесом, стоял дом, где двадцать пять лет назад жил с отцом Петр Поносов. Вскоре после ареста сына старик умер, и дом достался старшему брату Петра, Николаю.
Нащупав под буркой бутыль, Ширкалин вошел во двор и поднялся на крыльцо. Дверь была заперта. Он постучал — твердо, но не кулаком, а костяшками паль- цев.« За дверью завозились, и мужской голос спросил:
— Кто?
— Открой, Никола, — сказал Ширкалин. — Алексей это!
— Какой Алексей?
— Ширкалин Алексей... Поручик.
— Чего надо-то? — спросили за дверью.
— Выпить сегодня надо, — объяснил Ширкалин.— За Петра надо выпить. Слышь? Сегодня его праздник!
За дверью стало тихо.
— Да ты не бойся, Никола, — уже громче повторил Ширкалин. — Теперь смело можно за него выпить. Хоть на улице,
