Ты тоже видишь смерть - Морита А
Я не перебивая слушал, что Канадзаки скажет дальше.
— Я нашел его могилу всего несколько лет назад. Ничего про него не знал, только фамилию и дату смерти, но этого оказалось достаточно. Решил, что если встречу кого-то из родственников, то обязательно расскажу все как есть.
Он снова попросил прощения и поклонился, чем еще больше меня смутил, поэтому я поспешил его заверить, что все в порядке.
— Я надеялся, что встречу его родных в годовщину смерти или на Обон. Но внук! Какое счастье, что наконец выговорился… — признался Канадзаки со слезами на глазах.
Он долго нес этот груз на душе в одиночку. Я его отчасти понимал. Меня тоже тяготила совесть перед родными и близкими всех, кому я не помог. Они не из-за меня погибли, но я терзался виной за то, что отворачивался от них и делал вид, будто ничего не вижу.
Поэтому я ни в чем не упрекнул Канадзаки.
Мы присели на лавочку неподалеку и разговорились.
— Я так благодарен Кавахараде-сану. Если бы не он, и дочка бы моя не родилась! — признался Канадзаки и показал мне фотографию на телефоне — по всей видимости, со дня рождения: на ней радостная маленькая девочка задувала три свечи на торте. Совершенно очаровательное создание.
В груди разлился жар. Благодаря дедушке родился новый человечек, который иначе никогда бы не появился на свет. Настоящее чудо.
Где-то через полчаса Канадзаки пообещал, что снова придет в будущем году, и ушел, кивнув на прощание. Я же вернулся к могиле дедушки и поклонился ему со всем почтением.
Если сегодня выживу, обязательно попрошу, чтобы мы сюда сходили с мамой и бабушкой. А пока что я снова пустился в дальний путь.
Интересно, сколько я за сегодня прошел? Под конец пути у меня болели икры и сбились ступни. Когда силы меня почти покинули, я наконец начал узнавать район.
На часах — восемь вечера. Я и не думал, что прогуляю столько времени. Осталось четыре часа — еще всего четыре часа!
Наконец я дотащился до дома…
И вдруг услышал за спиной шаги. Я обернулся, вглядываясь в темноту, весь сжался, как пружина: вдруг явился маньяк по мою душу? Но увидел не незнакомца, а Куросэ.
— У меня сейчас… ноги отвалятся! — слабо прошептала она и осела на землю.
— Ты что, ходила за мной? — спросил я, бросаясь к ней.
— Угу, — коротко призналась она, растирая бедра прямо сквозь черное пальто. По-моему, она неловко улыбалась.
Нет, я, конечно, уже понял, что эта девица — тот еще фрукт, но это ж надо! Потащиться за мной в такую даль! Вот, получается, чей взгляд я периодически чувствовал затылком.
И тут я обратил внимание, что в свете вечерних фонарей над головой Куросэ больше ничего не раскачивалось. Она сбежала от смерти.
Какое счастье! Теперь мне не о чем жалеть. Раз Куросэ будет жить, то мне и умереть не жалко.
— А я тебе говорил, чтобы не ходила за мной.
— Ну как ты это себе представляешь? Я не могу сидеть сложа руки, когда твоя жизнь висит на волоске.
Она подняла голову, и я увидел, что у нее покраснели щеки и нос, а глаза блестели, как у маленькой девочки.
— Ой! Исчезло… — Когда девушка взглянула мне за спину, то страшно удивилась. — Ура… Ура!
Она зажала рот ладонями и расплакалась, так и не вставая с земли.
Едва я услышал ее, как бросился домой — к зеркалу в ванной. Включил свет и уставился в пространство над головой в отражении.
Цифры, которые сводили меня все это время с ума, исчезли.
— И правда… — пробормотал я и шумно выпустил из легких воздух.
Секунд пятнадцать я разглядывал отражение, а потом вернулся к Куросэ. Она так и не поднялась с земли и только тихо плакала.
— Убежал… Спасся… — повторял я, пока еще не до конца осознавая.
Куросэ кивала, все так же утирая слезы.
Вот и мои глаза обдало жаром. Я изменил судьбу! Пусть я не чувствовал никаких изменений, но цифры исчезли, а значит, сегодня я не умру.
Но еще больше меня радовало, что плачевной участи избежала Куросэ. Она нашла способ продлить мне жизнь, а я — спасти ее от смерти… Стоило на секунду зазеваться, как по щекам заструились теплые ручейки.
Ни слова ей не скажу о том, какая опасность над ней нависала. Ей незачем знать. Ведь это не я ее спас, а она — меня.
— Как же здорово. Как же хорошо жить! — Голос Куросэ дрожал от слез, и я крепко-крепко прижал ее к груди.
Наступило утро. Проснувшись и сев в постели, я взглянул на календарь. В сентябре я зачеркнул все дни после шестого декабря, поэтому сорвал испорченный лист и бросил его в мусорку. Надо скорее покупать календарь на будущий год. А пока что я сладко зевнул.
Наступило, хотя я этого уже совершенно не чаял, седьмое декабря — тихое, ничем не примечательное утро.
Как же давно я так крепко не спал. В голове разлилась блаженная пустота. С тех пор как три с небольшим месяца назад появились цифры, я ни разу не выспался.
Впервые за несколько дней я полностью распахнул шторы, и в комнату пролился солнечный свет.
За окном, на сколько хватало глаз, простиралось голубое небо, и меня такая погода в первый день новой жизни более чем устраивала.
Ополоснув лицо и вытерев его полотенцем, я поднял глаза на зеркало. Встретился взглядом со все таким же изнуренным парнем, но на лицо, кажется, вернулось немного красок. Нормальное, живое лицо. Наверное, разогнал вчера кровь долгой прогулкой.
Но главное отличие — над головой. Ненавистные цифры, на девяносто девять дней приставшие ко мне, как репей, наконец растворились. И, совершенно счастливый, я наконец улыбнулся своему отражению.
— Утречко! Я с сегодняшнего дня возвращаюсь в школу! — объявил я, как только вышел из ванной, маме, которая готовила завтрак.
На секунду у нее округлились глаза, а потом она расплылась в улыбке:
— Да? Тогда я сейчас состряпаю тебе с собой обед. Кстати, мне кажется, или к тебе немножко вернулся румянец?
— Может быть… А я вчера сходил к дедушке на могилу.
— А? На могилу? Чего это ты вдруг?
— Да просто подумал, что давно не был… Надо будет как-нибудь вместе наведаться, и, если получится, с бабушкой. — Я улыбнулся озадаченной маме и уселся за стол.
Надо будет с ними обеими поговорить по-человечески. Рассказать, как погиб дедушка.
Уверен, и мамино мнение о нем исправится, и бабушка обрадуется, узнав правду. И больше всего я радовался, что смогу рассказать им о той стороне его жизни, которую они обе не знали. Я уже предвкушал, как они удивятся, услышав, как на самом деле обстояли дела.
После завтрака я переоделся в форму и пошел в школу. Мышцы после вчерашнего ломило, так что я еле крутил педали, но от боли чувствовал себя только живее.
Наверное, прозвучит патетично, но каждая секунда дня, которого я не должен был увидеть, наполняла меня восхищением. Вон пролетела ворона, а вон стоит дерево с опавшими листьями, а навстречу дует такой приятный холодный ветер — я бы ничего этого не увидел, ничего не почувствовал, если бы умер вчера. Я снова от всего сердца обрадовался, что до сих пор жив.
Пока я крутил педали в переизбытке чувств, впереди показался мальчик с четырьмя портфелями. Один висел на спине, другой — на животе, еще два он нес в руках и каждый шаг пошатывался. Над головой горело 11.
Я уж было проехал мимо, но опомниться не успел, как нажал на тормоз. Обернулся. Мальчик натянул на глаза кепку, опустил голову и явно меня не замечал.
— Тяжелые, наверное, портфели! — обронил я, и мальчик испуганно вскинул заплаканное лицо. — Ну-ка, давай помогу.
Я спустился с велосипеда, забрал портфели у него из рук и снял тот, что висел спереди. И правда тяжеленные! А уж
