Время вороньих песен - Мара Вересень
– Ну-ну…
– Мне все время хочется пнуть вас чем-нибудь тяжелым.
– Если это доставит вам удовольствие.
– В чем подвох?
– Я сильнее. И ваши пинки закончатся примерно тем же, с чего все сейчас началось. Вы посмотрите, я вас прижму… куда-нибудь и… вы снова будете говорить, что ненавидите меня.
– Я вас ненавижу.
– А я о чем.
– Вы испортили мне единственное приличное платье, – шнуровка едва держалась, и я решила на всякий случай не делать резких движений.
– Скорее неприличное… Купить вам новое?
– Еще не хватало, чтоб вы мне платья покупали.
– Как хотите. Можете снова надеть мой пиджак.
– И что обо мне подумают, если я выйду в вашем пиджаке?
– Все уже все подумали, когда вы только в зал вошли. А кто не успел, подумали после того, как я вас унес, потому что нас нет уже больше часа. – Пешта направился к столу, забрал что-то из верхнего ящика, сунул в карман брюк, вернулся, набросил мне на плечи свой пиджак и шагнул к двери.
– Вас домой отвезти или здесь заночуете?
Я решила, что лучше промолчу. Просто возьму и молча пойду следом, а все, что я тут натворила, пусть тут и останется. Да, так будет правильно. И когда калач явится с инспекцией, за порцией крови или еще за каким-то демоном, просто сделаю вид, что ничего не было. Совсем. Ничего. Не было. Я молча спускалась за ним по служебной лестнице, цепляясь за перила и упрямо игнорируя его руку, пока он не поступил со мной, как в доме. В холле он взял мое пальто, и я молча его надела и так же молча села все в тот же экипаж, и мне было начхать, какая у возницы шляпа. Я снова сделала это с Пештой! А ведь он мне даже не нравится! Или нравится? Черт… Черт… Черт…
– Стадия уничижения уже дошла до мыслей о самоубийстве?
– Вам бы в радость, не так ли?
– Признаю, это избавило бы меня от множества хлопот. Вы самое невыносимое наказание, которое я когда либо получал.
– И чем же вы так провинились? Нахамили, кому не следует?
Пешта хмыкнул. Кажется, я угадала. Тьма… Я же собиралась молчать… Ну вот и помолчу. Потом мы приехали. Дом приветливо зажег свет на первом этаже. Мне подали руку, чтобы выйти. Когда я утвердилась на земле обеими ногами, Пешта потянул воздух носом, дернул бровью.
– В чем дело?
– От вас бренди пахнет, – заявил калач, полез в карман, и протянул мне жестянку с пастилками. На крышке среди колючек и листьев порхали колибри, а внутри были маленькие красноватые леденцы.
– Это барбарис, – сказала я.
Пешта кивнул и похабно ухмыльнулся. Блестели темные глаза-бусины, клювом выдавался острый нос, ветерок ерошил жесткие черные волосы-перья.
– Я вас ненавижу.
Я содрала с руки браслет, пришлепнула ему на грудь, развернулась и ушла, не заботясь, успел он подхватить украшение или нет. А поорать и внутри можно, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Дом услужливо приглушил мои вопли. Надеюсь, что приглушил.
5.6
Пешта не появлялся два дня ни в одной из своих ипостасей. Я вела себя примерно: не шлялась безнадзорно по свиданиям, не хамила (не кому было), не нарушала правил. А единственным событием, хоть как-то похожим на магический дебош, были перепутанные печати на распределительном щитке. Полдня я любовалась светящимся полом и грелась от светсфер, вместо горячей воды текла холодная, а вместо холодной горячая. Дом потешался и показывал язык лестницей на мансарду. Набив шишек – лестница опускалась внезапно – я забежала к Норкинсам, и старательный Труфл мне все поправил. Заодно и белье забрала.
У меня теперь была вывеска. Жена пекаря не просто приютила корзины с цветами, но и выгодно сбагрила их знакомой цветочнице, а в благодарность договорилась со своим родичем, плотником и предметным магом. На вывеске значилось, светилось и разлеталось бабочками “Чудесные мелочи”. Я повесила снаружи колокольчик, смастерила табличку “открыто-закрыто” и теперь важно ее поворачивала, когда уходила или была занята.
На третий день рано утром явился посыльный со значком стажера УМН и пригласил меня в морг. Повесткой для разнообразия. У них для каждой процедуры отдельная процедура? На бумажке внизу имелась невнятная квадратная печать и размашистая угловатая подпись, колючая и надменная. Я сходу присвоила ее Пеште.
Позавтракала. Затем пришел нерешительный покупатель и долго маялся у витрин. А может ему просто скучно было так же как и мне. Потоптался и ушел.
Обедать было рано. И кажется, вообще не стоило. Именно после обеда мне надлежало любоваться на извлеченного из могилы Огаста, и вряд ли он стал симпатичнее, пролежав столько времени в земле. Поэтому я неспешно собралась и вышла, решив до визита в Управление прогуляться по парку.
То ли кусты стали гуще, то ли наблюдающий более умелым, но никаких таинственно следующих за мной фигур я не обнаружила, был только ненавязчивый взгляд в спину, от которого иногда хотелось почесать между лопаток.
В десяти минутах ходьбы от УМН я попалась. Эльфье дитя обхватило меня за талию и ткнулось золотисто-каштановой макушкой под грудь.
– Что ты делаешь тут один, светлячок?
– Я сбежал, пока грымза Теллуме зазевалась на витрину с платьями, – ничуть не раскаиваясь признался эльфенок и потянул меня за собой к мини-скверику из трех карликовых деревьев и скамейки, разбитому у одной из лавок. – Почему светлячок? Я похож на жука?
– Нет, потому-то такой же волшебный, как они.
– Ничего они не волшебные. Обычные букашки. Я их видел днем. Фу.
– А ты ночью смотри. Чтобы увидеть волшебный свет, нужно смотреть в темноте.
– Вот зачем ты прячешь свой? Чтобы в темноте было видно?
– Разве во мне он есть?
– Оооочень много, – зашептал он, – но я понимаю, что это секрет.
– А почему тогда никто, кроме тебя не видит?
– Арен-Фес часто говорит, что нужно просто взглянуть под другим углом. А я думаю, что кто не хочет видеть, тот и не видит. – Он был такой трогательно серьезный, сидел и сиял невозможно бирюзовыми глазищами, потом вздохнул, спрятал бирюзу в ресницах, будто собирался сказать что-то неприятное,
