Обручение с вольностью - Леонид Юзефович
В один из июльских дней вывели его из суда под двойным караулом и повели не обратно, в острог, а на Монетный двор, где распоряжением майора Неймана была для него приготовлена отдельная камера. Там он с прочими бунтовщиками сообщаться не мог... Камера Косолапову сразу глянулась. И солдатик понравился, которого в первый день к камере приставили. Косолапов с ним через дверь говорил, и тот, когда не было рядом никого, отвечал потихоньку. Ефимом его звали...
На другой день пришли в камеру двое судейских чинов. Но Косолапов с ними говорить не стал — выдумали, тоже, в камере допрос вести! Нет, пущай хоть по улице прогуляют до суда. Но прямо этого не сказал, сказал, что неприлично без царского Зерцала разбирательство чинить. Во всех, мол, судебных местах висит в тройной рамочке, за стеклом, Зерцало с указами царя Петра, наверху орел двуглавый. И не зря висит, конечно. Не просто так. Перед ним и допрос вести следует. «Которая молитва крепче, — спросил, — при иконе или без нее?»— «При иконе», — сказали чиновники. «А для мирского дела,— объяснил Косолапов, — Зерцало та же есть икона!»
И лег на нары, ничего больше говорить не стал.
Чиновники переглянулись, вышли, а наутро, глядь, принесли двое солдатиков судейское Зерцало, прислонили к стенке. Косолапов, признаться, сильно удивился — не слыхал он про такое дело, чтобы Зерцало по камерам носили.
Но говорить согласился.
Сперва начали чиновники про «казенную контору» •спрашивать — как она составилась, из кого и для каких дел. Косолапов отвечал — в который раз уже! — что составил он эту контору с Терентием Устиновым, Силантием Рыбиным, Устином Дайбиным и еще с другими мужиками, кто побойчее и побашковитее. Все дела в
заводе та контора сама решала, ни у кого не спрашивала, и люди к ней веру имели. А прежних приказчиков никто слушать не хотел. «Казенной» же нарекли ту контору потому, что хотели, дабы Кыштымский завод в казенное управление перешел. Исправника, думали, пришлют, а всеми делами сами бы заправлять стали, как государству прибыльнее и мастеровым не обидно. От владельцев-то, Расторгуевых, одну лишь заботу и видели— как мошну набить, а о царском деле никакой заботы не было. В двенадцатом году и после, когда с французом воевали, ни один заказ в срок не исполнили. Да и о работных людях никакого попечения не было. Исчаялся народ, его дожидаючись. Платы денежные куда как малы. Кузнецу, к примеру, восемь рублей в месяц, ан и то по книгам только. Другим и того меньше. Хлеб же в прошлом году по три рубля с полтиною за пуд шел, никакую семью не прокормишь. А еще надо соль покупать и прочие припасы, и одежу рабочую — запоны и вареги, и шляпы суконные. По закону при хлебной дороговизне положено владельцам выдавать два пуда мастеру с женой, да на детей и стариков па пуду. Только где они, те пуды? Расторгуевы провиантские склады разорили, а на сенокосную и жнитвенную работу работным людям шабашных дней не давали. Кузнецов, ежели криц нет, посылали в кабанную работу—угли жечь. Девок молодых, четырнадцати годочков всего, и то к дровосушке гоняли. А когда Егор Седельников за свою дочь постоял, его под плети да в- Сибирь... Поневоле о своей власти задумаешься, коли ниоткуда помощи нет.
Старший судейский покивал — вроде с сочувствием даже, а потом спросил, зачем Косолапов украл указ берг-инспектора Булгакова о наказании зачинщиков.
— К такому указу, — сказал Косолапов, — вероятия- иметь нельзя.
— Почему же? — удивился чиновник.
Косолапов поморщился — сто раз он уже про это. объяснял, а они все удивляются. Но еще объяснил:
— Указ тот был не печатный, бумага не обрезана, золотых литер не видать. Вот и нельзя!
— А спрятали его зачем? — спросил писарь.
Он только недавно в суде появился, этот писарь, и; ему Косолапов все растолковал спокойно:
— Потом государю показать, какие фальшивые указы его слуги делают...
Судейский вздохнул:
— А в церкву зачем входил со своими соумышленниками и попа грозился под стражу взять?
— Он Шудрова укрывал, — сказал Косолапов.
— Шудров — земский исправник, самим государем над вами поставленный! — произнес судейский.
— Не государем, а такими ворами, как он сам!
— Умный ты мужик, Косолапов, — сказал судейский,— а того не понимаешь, что бунт, он всегда против государя. Думаешь, против Расторгуева с Шудровым только бунтовал, а выходит, против государя. Потому как все устройство жизненное от него и ему виднее. За то и наказан будешь!
Косолапов положил на стол с бумагами огромную свою ладонь:
— Наказание, которое положили неправдою, на вас и обратится!
Когда чиновники ушли и солдатики унесли Зерцало, он стукнул в дверь, позвал:
— Ефим!
— Чего тебе? — отозвался караульный.
— Ничего... Как служба-то?
— Идет помаленьку. Тут не служба, службишка. Не то что в Семеновском полку. Там, как ученье делают или даже репетичку, хуже нет. У меня раз в кивере рожок с табаком нашли, уж чего не натерпелся! Догола раздели, ноги в лубки и с ружьем цельный день на плацу простоял... Командир у нас был зверь. Сам зубы выбивал солдатам, усы выдергивал. Вот и взбунтовались]
— Эх, Ефим! — сказал Косолапов. — Командир-то ваш сам по себе свинья, конечно. Но и от жизненного устройства он тоже свинья. Шибко большую власть господа над нашим братом взяли!
— Так-то оно так... — отвечал караульный и умолк: то ли не знал, чего дальше сказать, то ли заприметил кого.
XX
Лишь через полмесяца после совещания у губернатора составлена была наконец комиссия, которой пред-
стояло отбыть в Нижнетагильские заводы для расследования прошений отставного штабс-капитана Мосцепанова.
В нее вошли два человека — советник губернского правления Васильев и протоиерей Петропавловского собора Капусткин.
. Полагаю, что вполне можно пренебречь именами и отчествами членов комиссии, дабы не загромождать повествование излишними подробностями. К тому же в последующей официальной переписке по делу Мосцепанова эти два лица так и фигурировали — без имен, отчеств и даже без обозначающих имя-отчество прописных букв с точками.
Не заслужили, видать.
Васильев был относительно молодой человек из числа тех не
