Карл Мунк - Один
– Что за песню поешь ты, Хейд? – мелодия уводила от дневных забот, причудливо петляла, была похожа на дождь сквозь солнце. Рождала незнакомые ощущения, от которых хотелось то ли взвыть, то ли бежать из этой хижины.
– Это песня народа, который когда-то мне поклонялся, – отозвалась девочка. – Было это далеко отсюда. Море там ласковое, дни щедрые. Народ был богат и славен в работах и ратных подвигах. А над ясным миром царила моя госпожа и повелительница…
– Значит, ты обманула вначале? – уличил Один. – Кто же она, твоя госпожа?
– Ты хочешь знать или видеть?
– Есть разница?
– Конечно, – убежденно встряхнула девочка кудрями. – Знание опустошает сердце, но заполняет разум.
– Ты мудра не по летам, – Один привлек Хейд к себе. Усадил на колени.
Хейд, безвольная и равнодушная, по-прежнему рассматривала нечто, видимое лишь ей.
– Ты странная, – Один провел ладонью по гладкой щеке ребенка. Песня Хейд умиротворила желания, примирила Одина с недоступностью такой близкой плоти. Покой, доселе неведомый асу, коснулся души. – Ты похожа на сон, – добавил он.
– Может, я и есть сон, но мало кому удается проснуться, – губы приоткрылись в полуулыбке. – Знаешь, великий, отчего погиб тот славный народ?
– Землетрясение? Ураган? – наудачу гадал Один.
– Нет, всего-навсего песок.
– Песок? Эти маленькие песчинки? – Один не поверил. Да мало ли какие фантазии роятся в головке хорошенького ребенка?
Да, – Хейд легко поднялась. Тоненькая в лунном свете, закружилась, подняв соприкасающиеся кончиками пальцев кисти к потолку. Тотчас хоровод лунных песчинок стал осязаемей. Сгустился. Золотая пыль струилась через оконный проем, оседая на волосах и коже Хейд. Слоем ложилась на пол. Хейд наклонилась. Беспечно сгребла ладошкой золотой песок, дунула.
– Ты что? – Один знал цену золоту, перехватил тонкое запястье.
– Видишь, великий? – Хейд смотрела с непонятной печалью, – ты тоже погибнешь, погребенный песком!
– Я так и знал! – вспыхнул Один. – Сокровища Асгарда ты сначала превратила в ничто, засыпав улицы золотым песком. Ты разве не знаешь, что золото – лишь символ, придуманный и обусловленный обычаем?
– Я-то знаю, – прищурилась Хейд, – не знает небесный Асгард…
– Хейд! – понурился Один. – Гляжу на тебя – одно вижу, а послушаешь твои лукавые речи – будто с ведьмой толкую.
И, словно безумный, прижался лицом к груди Хейд, зарывшись в одежды: Хейд вновь облачилась в сорочку.
– Великий ас, – отстранилась девочка. – Разве не о том я тебе говорю: доверься моей повелительнице – на твоем веку не будешь знать ни поражений, ни недостатка ни в чем.
– Да ты, никак, купить меня хочешь, смешная девчонка? – улыбнулся Один. – Я ведь и так во всем первый: у меня лучший дворец, самые богатые охотничьи угодья, я собрал дружину, впору завидовать.
– Слишком поздно, – Хейд смахнула прядь с виска. – В этом городе теперь слишком много асов, которые могут похвастать роскошью и богатством, куда большими, чем у пресветлого Одина.
Луна сместилась. Теперь фигуру Хейд заливал лимонный свет. Луна, первая среди светил, залила комнату желтым свечением, делая ее непритворно жутковатой. Луна исказила даже черты чаровницы. Один пригляделся, Хейд по-прежнему была хороша, даже словно бы развилась, налившись в бедрах теплой полнотой.
Ее наивность сменилась несдержанностью. Улыбка утратила свежесть, словно и Хейд торопилась напиться из того же источника, и Один едва узнавал скромницу. С внезапной энергией, бросив взгляд на луну через плечо, Хейд накинулась на Одина со страстью, которую и подозревать трудно в такой хрупкой оболочке.
Один, словно прозрев, с силой прижал Хейд к себе. Тотчас смертная мука исказила прекрасные черты девочки. Из уст, сгущаясь облаком, потянулось что-то черное.
– Душа ведьмы! – ахнул Один.
Он никогда не доверял поверью, что ведьму всегда можно распознать в полнолуние, если попробовать уничтожить тело, в которое ведьма вселилась. Хвала предкам, что над Асгардом в этот раз сиял полный диск.
Душа ведьмы, ища щель, заметалась по комнатам. На руках Одина осталось лишь беспамятное тело старухи, в которую в одночасье обернулась Хейд.
Бросив старуху на один из сундуков, Один первым достиг порога хижины. Нарисовав в воздухе магические руны, притворил за собой дверь: теперь ведьме, как ни сильно ее колдовство, как не велика власть золота, из запертой заклинанием хижины не выбраться.
А Асгард, отупевший от попоек и к утру полусонный, разбредался по двое-трое по палатам. Среди мужских фигур вихрились юбки валькирий – на эту часть ночи у юных прелестниц были спутники.
Один бросался то к одной, то к другой группе пошатывающихся асов:
– Ведьма! Нужно убить ведьму!
Но встречавшиеся глядели на Одина красными и туманными глазами. Отмахивались:
– Какая тебе еще ведьма? Иди проспись! Лишь один юный воин, коротко стриженный, сочувственно похлопал великого Одина по плечу:
– Что? И тебе, брат, плохо? Ну, ведьма – хоть не страшно, а то мне на втором бочонке дракон привиделся! Вот чудище-то!
– И как ты с ним разделался? – машинально спросил Один, отцепляя повисшего пьянчужку.
– А я его в третьем бочонке медовухи утопил! – радостно захохотал парень.
Один, сняв руки юноши со своих плеч, перевесил малого через чей-то плетень. Ярость захлестывала Одина. Била по вискам.
– Ну, погодите! – грозил великий светлому Асгарду. – Вам это еще припомнится!
Но Асгард вряд ли был в состоянии помнить что-то, кроме того, что всегда любые хлопоты можно решить, не двинувшись с места. За те-то деньги, что были у асов? Да десяток бедолаг кинутся мух отгонять, найдется охотник и ведьму ловить. Так отвечали самые рассудительные из ошалелых асов.
Солнце вставало над Асгардом. Золотило купола и зубцы башен. Чисто голубой свет неба смешался с золотом. Асгард предстал перед Одином, словно в волшебной дымке. Дворцовые стены с колоннами скрыли хижины, в которых обитали простые воины и прислуга.
Это был город, которым Один гордился: его детище и слава. И этот город больше ему не повиновался. Безумие бросилось в голову асу.
– Погодите! Еще немного! – шипел Один, выдирая мох из расщелин между бревнами хижины Хейд. Чиркнул кремнем, высекая огонь. Ветер гасил слабое пламя. Один укрыл клочок мха полой плаща. Защищенный, огонек живо вскинулся язычком. Захрустели ветки. Один сунул горячий клок под кровлю. Вначале, кроме дыма, огонь не подавал признаков жизни. Потом осмелел. Глянул рыжим взором: тут я, жив! И побежал, пожирая солому.
Внутри, метаясь и припадая к окнам, рвала на себе волосы ведьма. Волшебные руны не пускали ее – спасения не было: огонь уже охватил хижину жарким объятьем. Вспыхнули кусты в палисаднике. Огонь подбирался к соседней ограде, отделенной от хижины Хейд полосой кошеной травы, когда сонный крик: «Пожар!» – разбудил близлежащие хижины.
Из захлопавших дверей, кто с ведром, кто всего лишь с ковшиком, кинулись асы и прислужники из смертных.
– Не подходи! Ведьма должна сгореть! – безумствовал Один, размахивая выдернутой из изгороди штакетиной.
Лишь дюжина рослых мужиков аса скрутила, связала. Окатили из кадки холодной водой. Пламя, словно испугавшись натиска, отползло. Но спасать на пожарище уже было нечего: хижина Хейд сгорела до чернеющих угольев.
Хижина сгорела. Как только рухнули стены, запертые волшебными рунами, ведьма хмыкнула и, сделавший на время невидимой, взмыла в воздух.
Один, после вспышки ярости, уснул в своей опочивальне. Даже не уснул – забылся тяжелыми видениями. Очнулся лишь на закате. Голова гудела. Вчерашняя девочка и поджог, который ас учинил, казались частью кошмара. Хотелось побыть одному, но у изголовья сидела пожилая валькирия, время от времени поднимавшая голову от рукоделья и пристально и сурово смотревшая на Одина.
– Ишь, что удумал, – бурчала старуха. – Город спалить. А до прочих и дела нет? О чем думал-то, великий ас?
– Отстань! – отмахнулся Один. – И без тебя тошно.
Валькирия отложила холстину, воткнув в ткань иголку с красной шерстяной ниткой. Дотянувшись, поднесла к губам Одина ковшик.
– На-ка, попей! Да я тебя понимаю: неведомые бесчинства творятся в Асгарде. На моем веку, а пожила я долго, не бывало еще такого, чтобы мужчины буйствовали дни напролет во хмелю, а девушки, всякий срам потеряв, развлекались в пьяных сборищах.
И глянула исподлобья:
– Делать что будешь, великий ас? Голова, тяжелая, гудела. Один приподнялся:
– А ты что посоветуешь, старая? – пошутил.
– Что ж теперь локти кусать? Незачем было шататься от вотчины, к чему оставил правление Асгардом на помощников? Сам не углядишь, кому другому дело?
– Но это не совет – ругать себя и сам смогу, – хмыкнул Один: старуха была занятной.
Раньше он мало внимания обращал на прислужниц-валькирий, разве что мелькнет среди них больно хорошенькая да ладная. Старуха говорила так, словно она была господином, а Один – неразумным юношей, которому только и слушать советы.
