Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь
И были в этом саду мандарины и померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:
О мандарин! Ладони не хватает, Чтоб охватить твой снег и твой огонь! И что за снег — он от тепла но тает, Что за огонь — он не палит ладонь!
А другой сказал и отличился:
О померанец — с ветки он смеется. А ветвь подобна стану девы чудной. Когда она под легким ветром гнется, Плод — мяч златой под клюшкой изумрудной.
И были в этом саду сладкие лимоны с прекрасным запахом, подобные куриным яйцам; и желтизна их — украшение плодов, а запах их несется к скрывающему, как сказал кто-то из описывающих:
Взгляни: лимон нам приоткрыл лицо. Он радует сияньем постоянным, Похожий на куриное яйцо, Которое раскрашено шафраном.
И были в этом саду всякие плоды, цветы, и зелень, и благовонные растения — жасмин, бирючина, перец, лаванда и роза во всевозможных видах своих, и баранья трава, и мирта, и все цветы полностью, всяких сортов. И это был сад несравненный, и казался он смотрящему уголком райских садов: когда входил в него больной, он выходил оттуда, как ярый лев. И не в силах описать его язык: таковы его чудеса и диковинки, которые найдутся только в райских садах; да и как же нет, если имя его привратника — Ридван! Но все же между этими двумя садами — различие.
Сказка о Нур ад-Дине и Мариам-кушачнице
И когда дети купцов погуляли по саду, они сели, погуляв и походив, под одним из портиков в саду и посадили Нур ад-Дина посредине портика…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда сели под портиком, посадили Нур ад-Дина посредине портика на ковре из вышитой кожи, и он облокотился на подушку, набитую перьями страусов, верх которой был из беличьего меха, и ему подали веер из перьев страуса, на котором были написаны такие стихи:
О веер — нет тебя благоуханней, Воспоминанием о счастье дунувши, Ты веешь щедростью благодеяний, Как ветерок над благородным юношей.
А потом юноши сияли бывшие на них тюрбаны и одежды, и сели, и начали разговаривать, и вели беседу, и каждый из них вглядывался в Hyp ад-Дина и смотрел на красоту его облика. И когда они спокойно просидели некоторое время, приблизился к ним черный раб, на голове которого была кожаная скатерть для кушанья, уставленная сосудами из хрусталя, так как один из сыновей купцов наказал перед уходом в сад своим домашним, чтобы они прислали ее. И было на этой скатерти то, что бегает, и летает, и плавает в морях, — ката[155], перепелки, птенцы голубей, и ягнята, и наилучшая рыба. И когда эту скатерть положили перед юношами, они подошли к ней и поели вдоволь, и, окончив есть, они поднялись от трапезы и вымыли руки чистой водой и мылом, надушенным мускусом, а потом обсушили руки платками, шитыми шелком и золотыми нитками. И они подали Нур ад-Дину платок, обшитый каймой червонного золота, и он вытер руки, а потом принесли кофе, и юноши выпили сколько кому требовалось и сели за беседу.
А потом садовник принес скатерть для вина и поставил между ними фарфоровую миску, расписанную ярким золотом, и произнес такие стихи:
Заря провозгласила свет — так напои нас чудным Вином, что трезвого дарит порывом безрассудным. Его прозрачность так нежна и так прояснена, Как будто вне стекла оно, а кубок без вина.
Потом садовник этого сада наполнил и выпил, и черед сменялся, пока не дошел до Нур ад-Дина, сына купца Тадж ад-Дина. И садовник наполнил чашу и подал ее Нур ад-Дину, и тот сказал: «Ты знаешь, что это вещь, которой я не знаю, и я никогда не пил этого, так как в нем великое прегрешенье и запретил его в своей книге[156] всевластный владыка». — «О господин мой Нур ад-Дин, — сказал садовник сада, — если ты не стал пить вино только из-за прегрешения, то ведь Аллах (слава ему и величие!) великодушен, кроток, всепрощающ и милостив и прощает великий грех. Его милость вмещает все, и да помилует Аллах кого-то из поэтов, который сказал:
Кем хочешь, тем и будь, Аллах простит всегда. А если согрешишь — и это не беда. И только двух грехов не совершай вовеки: Язычником не будь и не плоди вреда.
А потом один из сыновей купцов сказал: «Заклинаю тебя жизнью, о господин мой Hyp ад-Дин, выпей этот кубок!» И подошел другой юноша и стал заклинать его разводом, и другой встал перед ним, и Hyp ад-Дин застыдился, и взял у садовника кубок, и отпил из него глоток, но выплюнул его и воскликнул: «Оно горькое!» И садовник сказал ему: «О господин мой Hyp ад-Дин, не будь оно горьким, в нем не было бы этих полезных свойств. Разве ты не знаешь, что все сладкое, что едят для лечения, кажется вкушающему горьким, а в этом вине — многие полезные свойства, и в числе их то, что оно переваривает пищу, прогоняет огорчение и заботу, прекращает ветры, просветляет кровь, очищает цвет лица и оживляет тело. Оно делает труса храбрым и усиливает решимость человека к совокуплению, и если бы мы упомянули все его полезные свойства, изложение, право бы, затянулось. А кто-то из поэтов сказал:
Мы выпили… Ну что ж, простит Аллах. Я исцелился и отвечу судьям: Пусть грешен я, но божьи на губах Моих слова: «Сие полезно людям!»
Потом садовник, в тот же час и минуту, поднялся и, открыв одну из кладовых под этим портиком, вынул оттуда голову очищенного сахару и, отломив от нее большой кусок, положил его в кубок Hyp ад-Дина и сказал: «О господин мой, если ты боишься пить вино из-за горечи, выпей его сейчас, — оно стало сладким». И Hyp ад-Дин взял кубок и выпил его, а потом чашку наполнил один из детей купцов и сказал: «О господин мой Hyp ад-Дин, я твой раб!» И другой тоже сказал: «Ради моего сердца!» И поднялся еще один и сказал: «Ради Аллаха, о господин мой Hyp ад-Дин, залечи мое сердце». И все десять сыновей купцов не отставали от Hyp ад-Дина, пока не заставили его выпить десять кубков — каждый по кубку.
А нутро у Hyp ад-Дина было девственное — он никогда не пил вина раньше этого часа — и вино закружилось у него в мозгу, и опьяненье его усилилось. И он поднялся на ноги (а язык его отяжелел, и речь его стала непонятной) и воскликнул: «О люди, клянусь Аллахом, вы прекрасны, и ваши слова прекрасны, и это место прекрасно, но только здесь недостает хорошей музыки. Ведь сказал об этом поэт такие стихи:
Вино по кругу! Стар и млад пусть пьет! Пускай луна нам чашу подает! Не пей без музыки — пьют даже кони, Когда подсвистывает коновод!
И тогда поднялся юноша, хозяин сада, и, сев на мула из мулов детей купцов, скрылся куда-то и вернулся. И с ним была каирская девушка, подобная свежему курдюку, или чистому серебру, или динару в фарфоровой миске, или газели в пустыне, и лицо ее смущало сияющее солнце: с чарующими глазами, бровями, как изогнутый лук, розовыми щеками, жемчужными зубами, сахарными устами и томными очами; с грудью, как слоновая кость, втянутым животом со свитыми складками, ягодицами, как набитые подушки, и бедрами, как сирийские таблицы, а между ними была вещь, подобная кошельку, завернутому в кусок полотна. И поэт сказал о ней такие стихи:
Язычникам когда бы показалась, Превыше всех богов бы им казалась, За ней отшельник — труженик пророка — На запад повернулся бы с востока, А если б в море горькое упала, От уст ее вода бы сладкой стала. А другой сказал и отличился: О, бедер полнота, о, стана абрис юный! Глаза ее дарят забвенье и восторг, Уста похожи на рубин и лепесток. До пят волос поток течет утяжеленный. Но берегись! Счастлив не будешь ты, влюбленный! Жестокости одной душа ее верна, Гранитная скала влюбленному она. Не знает промаха ее бровей излука, Влюбленного она разит стрелой из лука. О, красота ее превыше красоты. И людям не даны подобные черты.
И эта девушка была подобна луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь, и было на ней синее платье и зеленое покрывало над блистающим лбом, и ошеломляла она умы и смущала обладателей разума…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что садовник того сада привел юношам девушку, о которой мы говорили, что она до предела красива, прелестна, стройна станом и соразмерна, и как будто о ней хотел сказать поэт:
