Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь
И Далила приняла ходатайство халифа, и взяла блюдо, одежду, и трость, и золотые цепочки, и написала договор Зейнаб с Али, и написала также договор с ним дочь старьевщика, и невольница, и Камар, дочь еврея.
И халиф назначил Али жалованье и велел давать ему трапезу к обеду, и трапезу к ужину, и довольствие, и кормовые, и наградные. И Али каирский начал приготовления к свадьбе, и пришел срок в тридцать дней, а потом Али каирский послал своим молодцам в Каир письмо, в котором упомянул, какое ему досталось у халифа уважение, и он говорил в письме: «Вы неизбежно должны явиться, чтобы застать свадьбу, так как я женюсь на четырех девушках».
И через небольшое время его сорок молодцов явились и застали свадьбу, и Али поселил их в казарме и оказал им величайшее уважение, а затем он представил их халифу, и халиф наградил их. И служанки стали показывать Али каирскому Зейнаб в той прекрасной одежде, и он пошел к ней и нашел ее жемчужиной несверленой и кобылицей, другими не объезженной, а после нее он вошел к трем другим девушкам и увидел, что они совершенны по красоте и прелести.
А потом случилось, что Али каирский бодрствовал у халифа в какую-то ночь, и халиф сказал ему: «Я имею желание, о Али, чтобы ты рассказал мне обо всем, что с тобой случилось, с начала до конца». И Али рассказал ему обо всем, что случилось у него с Далилой-хитрицей, Зейнаб-мошенницей и Зурейком-рыбником. И халиф приказал это записать и положить в казну царства. И записали все, что произошло с Али, и положили запись в числе рассказов о народе лучшего из людей. И затем все они жили в приятнейшей и сладостнейшей жизни, пока не «пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний, а Аллах (велик он и славен!) лучше знает истину».
Сказка о Нур ад-Дине и Мариам-кушачнице
«Рассказывают также, — начала новую сказку Шахразада, — что был в древние времена и минувшие века и годы один человек — купец в земле египетской по имени Тадж ад-Дин, и был он из числа великих купцов и людей верных и благородных, но только он увлекался путешествиями во все страны и любил ездить по степям, пустыням, равнинам, и кручам, и морским островам, ища дирхема и динара. И были у него рабы, невольники, слуги и рабыни, и долго подвергал он себя опасностям, и терпел он в путешествиях то, от чего седыми станут малые дети, и был он среди купцов того времени богаче всех деньгами и прекраснее всех речами. Он обладал копями, и мулами, и верблюдами, двугорбыми и одногорбыми, и были у него кули, мешки, и товары, и деньги, и материи бесподобные — свертки тканей из Химса[149], баальбекские одежды[150], куски шелкового полотна, одеяния из Мерва[151], отрезы индийской материи, багдадские воротники, магрибинские бурнусы, турецкие невольники, абиссинские слуги, румские рабыни и египетские прислужники, и были мешки для его поклажи — шелковые, так как у него было много денег. И был он редкостно красив, с гибкими движениями и, изгибаясь, вызывал желание.
И был у этого купца ребенок мужеского пола по имени Али-Нур ад-Дин, и был он подобен луне, когда она становится полной в четырнадцатую ночь месяца, редкостно красивый и прекрасный, изящный в стройности и соразмерности. И в один из дней этот мальчик сел, по обычаю, в лавке своего отца, чтобы продавать и покупать, брать и отдавать, и окружили его сыновья купцов, и стал он между ними подобен луне средь звезд, с блистающим лбом, румяными щеками, молодым пушком и телом, точно мрамор, как сказал о нем поэт:
Молвил красавец: «Ты красноречив, Изобрази меня кратко и ясно!» Все, что я думаю, в строчку вместив, Я говорю о нем: «Все в нем прекрасно!»
И сыновья купцов пригласили его и сказали: «О господин наш Hyp ад-Дин, мы хотим сегодня погулять с тобой в таком-то саду». И юноша ответил: «Я только спрошусь у отца: я могу пойти лишь с его позволения». И когда они разговаривали, вдруг пришел его отец, Тадж ад-Дин, и его сын посмотрел на него и сказал: «О батюшка, дети купцов приглашают меня погулять с ними в таком-то саду. Позволишь ли ты мне это?» — «Да, о дитя мое», — ответил Тадж ад-Дин. И затем он дал сыну немного денег и сказал: «Отправляйся с ними». И дети купцов сели на ослов и мулов, и Hyp ад-Дин тоже сел на мула и отправился с ними в сад, где было все, что желательно душе и услаждает очи. Там были высокие колонны и строения, уходящие ввысь, и были у сада сводчатые ворота, подобные портику во дворце, и лазоревые ворота, подобные вратам райских садов, привратника которых звали Ридван[152], а над ними было сто палок с виноградными лозами всевозможных цветов: красных, подобных кораллам, черных, точно носы негров, и белых, как голубиные яйца. И были там сливы, гранаты и груши, абрикосы и яблоки — все это разных родов и разнообразных цветов, купами и отдельно…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что дети купцов, войдя в сад, увидели в нем полностью все, чего желают уста и язык, и нашли там и виноград всех сортов, купами и отдельно, как сказал о нем поэт:
Гроздь — вина нежней и слаще, Цветом — ворон поднебесный. Между листьев в темной чаще Светит, как рука невесты.
И потом юноши пришли к беседке в саду и увидели Ридвана, привратника сада, который сидел в этой беседке, точно он, Ридван, — страж райских садов. И они увидели, что на этой беседке написаны такие стихи:
Да освежит Аллах плоды и гроздья В саду где ветви клонятся к ногам! Их украшает каплями предгрозье, Подобно влажным свежим жемчугам.
И были в этом саду плоды разнообразные и птицы всех родов и цветов: вяхири, соловьи, певчие куропатки, горлинки и голуби, что воркуют на ветвях, а в каналах его была вода текучая, и блистали эти потоки цветами и плодами услаждающими, подобно тому как сказал поэт:
Ветерок пролетел — ветки стали похожи На девиц, что запутались в складах одёжи, И, подобно мечам, извлеченным из ножен, Ручейком засверкали под небом погожим.
И были в этом саду яблоки — сахарные, мускусные и даманийские, ошеломляющие взор, как сказал о них поэт:
В яблоке сошлись два цвета — Два влюбленных на свиданье, Яркий блеск весны и лета, Темный блеск похолоданья. Стала алою подруга, Он же — зелен от испуга.
И были в этом саду абрикосы, миндальные и камфарные, из Гиляна[153] и Айн-Таба, и сказал о них поэт:
Прости мне, абрикос, что ты уподоблен Влюбленному близ той, в которую влюблен. Все признаки в тебе любовного страданья: Лицом ты желтоват, а сердцем изъязвлен.
И были в этом саду сливы, вишни и виноград, исцеляющий больного от недугов и отводящий от головы желчь и головокружение, а смоквы на ветвях — красные и зеленые — смущали разум и взоры, как сказал о них поэт:
Плоды смоковницы сверкают в вышине Бело-зеленые в листве темно-зеленой, Они как караул на городской стене, Что полночью не спит, неся дозор бессонный.
И были в этом саду груши — тирские[154], алеппскне и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала восемьсот шестьдесят пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что сыновья купцов, когда пришли в сад, увидали там плоды, которые мы упомянули, и нашли груши тирские, алеппские и румские, разнообразных цветов, росшие купами и отдельно, желтые и зеленые, ошеломляющие взор. И поэт сказал о них:
Отведай эту грушу на здоровье, Она, как лик влюбленного, желта, Ее скрывают листья, как фата Девицу, истомленную любовью.
И были в этом саду султанийские персики разнообразных цветов, желтые и красные, как сказал о них поэт:
Вот персики — как будто кровь драконова Покрыла их, растущих близ лужка. Они — орехи золота червонного, Где темной кровью тронута щека.
И был в этом саду зеленый миндаль, очень сладкий, похожий на сердцевину пальмы, а косточка его — под тремя одеждами творением владыки одаряющего, как сказал поэт:
Три одеяния на теле свежем, Три разные — они нерукотворны. И все равно конец их неизбежен Прохладным утром или ночью черной.
И были в этом саду мандарины и померанцы, подобные калгану, и сказал о них поэт, от любви обезумевший:
О мандарин! Ладони не хватает, Чтоб охватить твой снег и твой огонь! И что за снег — он от тепла но тает, Что за огонь — он не палит ладонь!
А другой сказал и отличился:
