Сказки и легенды - Музеус Иоганн

Как ни очевидны были особые причины, приводимые графом, дабы побудить папу сделать для него исключение из общего закона о браке, ничто не помогло. На сей раз ему не удалось уговорить этого владыку примерной святости закрыть глаза своей совести и дать требуемое разрешение, что доставило графу много забот и огорчений.

Тем временем его хитроумный поверенный в делах, ловкий Курт, придумал верный способ, как графу обвенчаться с прекрасной новообращенной, чтобы ни папа, ни все достойное христианство не могли ни слова возразить против этого. Он только не отваживался сказать об этом графу, из опасения вызвать его гнев. Наконец он выбрал подходящий момент и обратился к нему со следующими словами:

— Дорогой господин, — сказал он, — не огорчайтесь чересчур упрямством папы. Если не удалось подойти к нему с одной стороны, то надо попытаться подойти с другой. Не одна тропинка ведет в лес. У святого отца слишком чувствительная совесть, и он не хочет разрешить вам иметь двух жен, но и у вас может быть такая же чувствительная совесть, хотя вы всего только мирянин. Совесть что плащ, он прикрывает наготу и притом еще имеет то удобство, что развевается по ветру. Теперь, когда ветер дует не в вашу сторону, вы должны вывернуть плащ наизнанку. Посмотрите, не состоите ли вы с графиней Оттилией в запрещенной для брака степени родства? А если это так, что легко можно выяснить, то, поскольку и у вас чувствительная совесть, я считаю, дело ваше в шляпе. Достаньте разводное письмо, и тогда кто может запретить вам жениться на девушке?

Граф слушал мудрого оруженосца до тех пор, пока смысл речи не дошел до его сознания. Тогда он коротко и ясно ответил ему двумя словами:

— Замолчи, негодяй!

И в тот же миг ловкий Курт очутился за дверью и растянулся на полу в поисках нескольких зубов, потерянных при таком поспешном перелете.

— О, мои прекрасные зубы, — воскликнул он за дверью, — вот награда за верную службу и усердие!

Этот монолог о зубах напомнил графу его сон.

— Ах, тот проклятый зуб, что я потерял во сне, — гневно воскликнул он, — причина всех моих невзгод!

Сердце его рвалось на части; с одной стороны — упреки совести в неверности любящей супруге, с другой — запретная любовь к прелестной Анжелике; оно напоминало колокол, стенки которого издают звон, когда он приведен в движение. Больше, чем вспыхнувшее любовное пламя, жгла и мучила его невозможность сдержать данную принцессе клятву и возвести ее на брачное ложе. Все эти треволнения привели его, между прочим, к правильному выводу, что делить свое сердце надвое — не такая уж большая радость и что любящий мужчина в таких обстоятельствах чувствует себя почти так же, как Буриданов осел[219] между двумя охапками сена. От всех этих невзгод граф совсем потерял свойственную ему жизнерадостность и стал похож на человека, пресыщенного жизнью, которого гнетет атмосфера пасмурного дня, нагоняя на него хандру. Анжелика заметила, что ее любимый выглядит не так, как вчера и позавчера. Она огорчилась и решила сама попытаться переубедить папу, надеясь добиться большего успеха. Плотно закутав, по мусульманскому обычаю, лицо вуалью, она потребовала, чтобы совестливый папа Григорий выслушал ее.

Пока еще ни один человек в Риме не видел принцессы, за исключением священника Иоанна Крестителя[220] во время обряда крещения. Папа принял новообращенную дочь церкви с надлежащим почтением и протянул ей для поцелуя вместо надушенной туфли кисть правой руки.

Обворожительная чужестранка слегка приподняла покрывало, чтобы коснуться губами благословляющей руки папы. Затем она заговорила, облекая свою просьбу в самые трогательные выражения. Однако ее вкрадчивая речь, попав в папское ухо, казалось, запуталась в лабиринте внутренних органов верховного владыки церкви, ибо, вместо того чтобы идти к сердцу, вылетела через другое ухо обратно.

Папа Григорий долго исповедовал прелестную просительницу и нашел в конце концов наилучший, по его мнению, способ, как, не преступая законов церкви, исполнить ее желание соединиться с возлюбленным. Он предложил ей небесного жениха, если она решится сменить свое мусульманское покрывало на монашеское. Это предложение внезапно вызвало у принцессы такой ужас ко всем покрывалам на свете, что она тотчас же сорвала свое и, полная отчаяния, бросилась к подножию трона, простерла к папе руки и, заливаясь слезами, стояла на коленях у его святых туфель и заклинала достопочтенного отца пощадить ее сердце и не принуждать отдавать его другому.

Ее красота оказалась красноречивее слов и привела в восторг всех присутствующих, а слезы, сверкавшие в ангельских глазах, падали как капли горящей смолы в сердце святого отца и, воспламенив ничтожные остатки еще тлевшего в нем земного огня, согрели его доброжелательностью к просительнице.

— Встань, возлюбленная дочь моя, — сказал он, — и перестань плакать. То, что предопределено на небесах, свершится на земле. Через три дня ты узнаешь, будет ли твоя первая просьба к святой церкви удовлетворена милосердной матерью божьей или нет.

Затем он созвал конгрегацию всех казуистов[221] Рима и велел дать каждому из них по небольшому караваю хлеба и кружке вина и запереть их в Ротонде, с предупреждением, что ни одного из них не выпустят оттуда, пока они не решат спорный вопрос единогласно. Покуда у почтенных отцов еще был запас хлеба и вина, в зале происходили такие бурные дебаты, что, соберись все святые в церкви, они едва ли могли бы поднять такой гвалт. Pro et contra[222] всячески взвешивались и колебались, как волны Адриатического моря при штормовом южном ветре. Но стоило заговорить желудку, все стали внимать только ему, и, к счастью, дело было решено в пользу графа, который по этому случаю заказал роскошный обед, пообещав накормить им все казуистическое духовенство, но, конечно, только после того, как с дверей Ротонды будет снята папская печать. Разрешительную буллу[223] заготовили по всей форме, но за приличную мзду, для каковой цели прекрасная Анжелика, правда без малейшего сожаления, глубоко запустила руку в сокровищницу Египта. Папа Григорий дал счастливой паре свое благословение и милостиво простился с нею. Они немедленно покинули папские владения, чтобы отправиться на родину графа и там совершить бракосочетание.

Когда граф очутился по эту сторону Альп и вновь вдохнул родной воздух отечества, сердце его растопила нежность, и он, вскочив на своего неаполитанца, рысью поскакал вперед, в сопровождении одного только туповатого рейтара, распорядившись, чтобы принцесса на другой день не торопясь выехала вслед за ним под охраной ловкого Курта. Сердце бурно забилось в груди графа, когда он увидел в голубой дали три глейхенских замка. Он думал поразить добрую графиню неожиданностью, но весть о его прибытии словно на орлиных крыльях летела впереди него. Жена выехала ему навстречу с сыном и дочерьми и увидела его на полдороге к замку, на цветущем лугу, который в память этой радостной минуты и по сей день называется «Долиной радости».

Встреча обоих супругов была такой сердечной и нежной, будто ни о каком разделении сердца и речи не было. Графиня Оттилия была образцом кроткой супруги и без рассуждений покорилась господней заповеди: «Да убоится жена мужа своего». Если сердце ее и начинало иногда немного бунтовать, она не била в набат, а накрепко запирала его двери и окна, чтобы никто не мог туда заглянуть и узнать, что там происходит. Она смиряла свои возмущенные страсти перед судом Разума и, покорившись Рассудку, налагала на себя добровольное покаяние. Она не могла простить себе, что роптала на появление побочного солнца, которому предстояло сиять рядом с ней на ее брачном горизонте, и, чтобы искупить свою вину, велела втайне изготовить трехспальную кровать на крепких сосновых ножках, окрашенную в цвет надежды, с круглым, выпуклым балдахином над ней, в виде церковного свода, украшенным крылатыми херувимчиками с пухлыми щеками. На шелковом покрывале, разостланном, для украшения, поверх пуховых перин, с художественным вкусом было вышито изображение архангела Рафаила, каким он привиделся ей во сне, и графа в одежде пилигрима. Это красноречивое доказательство супружеской предупредительности его нежной подруги тронуло графа до глубины души. Увидев, как она старается украсить его супружескую жизнь, он горячо обнял и расцеловал ее.