Сказки и легенды - Музеус Иоганн

Бдительный гонец графини Оттилии все еще находился там. Бесплодность поисков не отбила у него охоты жить на готовом графском содержании и усердно расспрашивать всех прибывающих из Леванта путников. Он как раз находился на своем посту, когда граф с прекрасной Мелексалой сошли на берег. Он так хорошо помнил лицо своего господина, что смело узнал бы его из тысячи незнакомых лиц. И все же иноземная одежда и несколько изменившиеся за семилетнее отсутствие черты вызвали у него на несколько мгновений сомнение. Желая убедиться, действительно ли перед ним его господин, он приблизился к прибывшим чужеземцам и, подойдя к верному оруженосцу, спросил:

— Скажи, приятель, откуда вы прибыли?

Ловкий Курт был рад встретить земляка, заговорившего с ним на его родном языке, но счел опасным пускаться в разговоры с незнакомым человеком и коротко ответил:

— Из-за моря.

— Кто тот величавый человек, которого ты сопровождаешь?

— Мой господин.

— Откуда он приехал?

— С Востока.

— А куда держите путь?

— На Запад.

— Куда именно?

— На родину.

— Где она?

— За сотни миль отсюда.

— Как тебя зовут?

— Удалой головушкой зовут меня люди; почет — мой меч; время — моя жена; поздний рассвет — моя служанка; скромность и честность — мои слуги; ветер крестил мое дитя; костлявый лентяй — мой конь; звон шпор — его бег; адской пастью я кличу собаку; скрип флюгера — мой петух; прыгает в соломе — моя блошка. Ну, теперь, приятель, ты знаешь меня с женой, детьми и всю мою прислугу.

— Ты, я вижу, бездельник.

— Я не бездельник, потому что мне и делать нечего!

— Ответь мне еще на один вопрос.

— Говори.

— Не слышал ли ты на Востоке чего-либо новенького о графе Эрнсте фон Глейхене?

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому.

— Потому, посему, а почему — потому?

— Потому что я послан его женой, графиней Оттилией, узнавать по белу свету, жив ли ее супруг и в каком конце земли он находится.

Ответ этот привел ловкого Курта в замешательство и заставил призадуматься.

— Погоди, земляк, — сказал он, — может быть, мой господин что-нибудь знает о нем.

Он тотчас же пошел к графу и прошептал ему на ухо только что услышанную новость, вызвавшую у того одновременно противоречивые чувства: радости и испуга. Он понял, что сон или неправильное толкование обманут его и план женитьбы на прекрасной сарацинке теперь придется скорее всего отменить. Он не мог сразу, на ходу, сообразить, как ему поступить при таких запутанных обстоятельствах. Однако желание узнать, как обстоят дела у него дома, превозмогли все другие соображения. Он подозвал гонца графини и признал в нем своего старого слугу, который, орошая радостными слезами руку своего вновь обретенного господина, повел длинную речь о том, как обрадуется графиня Оттилия, когда получит счастливую весточку о возвращении любимого супруга из святой земли. Граф приказал слуге следовать за ним в гостиницу, где он, стараясь разобраться в своем смятенном душевном состоянии, принялся серьезно раздумывать над судьбой прекрасной сарацинки. Прежде всего он отправил бдительного слугу гонцом к графине с посланием, в котором правдиво рассказал о своих злоключениях, о рабстве и освобождении от него при содействии дочери египетского султана, которая из любви к нему покинула трон и отечество в надежде, что он женится на ней; о том, как он обещал ей это, введенный в заблуждение привидевшимся сном. Этим письмом он пытался не только подготовить свою супругу к принятию второй жены на графское супружеское ложе, но даже, ссылаясь на особые обстоятельства, получить согласие ее на это.

Графиня Оттилия стояла как раз у окна, в накинутом на плечи вдовьем покрывале, когда посланец в последний раз пришпорил взмыленного коня и рысью поднялся по крутой дороге к замку. Она своими зоркими глазами еще издали узнала его, а так как и он был не близорук, ибо в эпоху крестовых походов таковые вообще были редки, то и он узнал графиню и, высоко подняв над головой дорожную сумку, как флагом помахал ею в знак доброй вести. И она поняла этот знак так же хорошо, будто была знакома с тайнописью, изобретенной в Ханау.

— Ты нашел его, друга моего сердца? — крикнула она навстречу прибывшему. — Скажи, где он сейчас, чтобы я могла поспешить к нему, утереть пот с лица и дать ему отдохнуть от трудного пути в моих верных объятиях?

— К счастью, — отвечал посланец, — супруг вашей милости жив и здоров. Я нашел его в приморском городе Венеции, откуда он послал меня к вам с письмом, написанным его собственной рукой и за его печатью, чтобы известить вас о своем прибытии.

От нетерпения графиня едва была в состоянии сломать печать на письме, а когда она увидела слова, начертанные рукой мужа, у нее захватило дыхание. Трижды прижала она его к своему трепещущему сердцу и трижды коснулась его жаждущими губами, и слезы радости обильным потоком полились на развернутый пергамент, когда она начала читать его. Однако чем дальше, тем скупее текли слезы, а под конец источник их совершенно иссяк. Не все в письме, естественно, могло понравиться бедной женщине. Предложение графа о контракте на раздел его сердца не встретило ее одобрения. Теперь, правда, случаи раздельного обладания все более учащаются и разделенная любовь и разделенная провинция стали отличительными признаками нашего века, но в старину на это смотрели иначе. Потому что тогда всякое сердце отпиралось только одним-единственным ключом, а тот, что отпирал их несколько, считался просто воровской отмычкой. Нетерпимость графини в отношении этого пункта была по крайней мере красноречивым доказательством ее неизменной любви.

— О гибельный крестовый поход, — воскликнула она, — ты единственная причина моего несчастья! Я одолжила святой церкви хлеб, а язычники вернули мне только корки!

Ночью у нее было видение, которое несколько смягчило ее сердце и дало ее мыслям иное направление. Ей приснилось, будто по извилистой крутой дороге, ведущей к замку, идут от святого гроба господня два пилигрима и просят у нее пристанища, и она радушно принимает их. Один из путников сбрасывает с головы капюшон и… оказывается, что это — граф, ее господин, которого она, обрадованная его возвращением, нежно обняла. Дети подошли к нему, и он заключил их в свои отцовские объятья, радуясь, что они так выросли и развились без него. Между тем его спутник открыл дорожный мешок и, достав золотые цепи и прекрасные ожерелья из драгоценных камней, надел их на шею малюткам, которым очень понравились блестящие игрушки. Графиня удивилась щедрости даров и спросила незнакомца в капюшоне, кто он таков, на что тот ответил:

— Я архангел Рафаил[218], покровитель любящих, и привел к тебе твоего супруга из далекой страны.

Одежда пилигрима исчезла, и перед ней очутился осиянный ореолом ангел в небесно-голубом одеянии с золотыми крыльями за плечами. На этом она проснулась и, за отсутствием египетской сивиллы, сама, как могла, растолковала себе этот сон. Она нашла много общего между архангелом Рафаилом и прелестной Мелексалой и не сомневалась, что это принцесса явилась ей во сне в образе ангела. К тому же она рассудила, что без поддержки принцессы ее супруг вряд ли когда-нибудь избавился бы от рабства. Поскольку собственнику, потерявшему вещь, надлежит делиться с честным человеком, нашедшим ее, ибо он мог бы присвоить ее полностью, графиня уже не видела препятствий к тому, чтобы добровольно уступить половину своих супружеских прав. Щедро наградив за службу моряка, не нюхавшего моря, она послала его обратно в Италию и отправила с ним мужу формальное согласие на тройственный брачный союз.

Теперь графа беспокоило только одно, даст ли папа Григорий свое благословение на этот противоестественный брак и будет ли склонен разрешить переплавить форму, сущность и церемонию таинства брака в пользу графа. Ради этого им пришлось совершить паломничество из Венеции в Рим, где Мелексала торжественно отреклась от корана и была принята в лоно церкви. Святой отец до того обрадовался вновь обретенной душе, будто этим разрушил все царство антихриста или подчинил его власти римского трона, и по совершении обряда крещения, на котором ее сарацинское имя заменили ортодоксальным именем Анжелика, велел отслужить торжественную мессу в храме святого Петра. Граф Эрнст решил, что нужно использовать благоприятный момент, прежде чем омрачится хорошее настроение папы. Не откладывая, он подал свою брачную петицию верховному главе церкви, но получил отказ. Благочестие обладателя трона святого Петра было столь строгим, что брачный трилистник он считал более грубой ересью, чем троебожие.