Гесериада - Автор Неизвестен -- Мифы. Легенды. Эпос. Сказания

— Отца твоего башку! — выругался тот. — Разве мужественный человек показывает свою доблесть на птице? Разве ты не говорил только что, будто на тебе обет поста? Зачем же ты уверял, что никого не можешь лишать жизни? Или твой лама, налагавший на тебя пост, говорил, что убивать птиц — ничего? Смотри же теперь ты, негодный трус!

— Вон там, к северу, на вершинах гор находится три оленя. Олень западной горы — святыня матери, олень восточной горы — святыня отца: поэтому я буду стрелять в оленя средней горы. Но, намечая стрелять в оленя средней горы, я не буду стрелять и по нем, а прострелю гору от ее основания до вершины, и олени западной и восточной горы упадут по обе стороны. Только ты, негодный, смотри хорошенько! И взяв лук наизготовку, он молит-заклинает свои лук и стрелы:

— Не из рога ли оленя верхние наконечники у моего лука, не из рога ли белого цзерена его нижние наконечники? Не цвета ли печени оба внутренние его бока, не бела ли, как морская раковина, его рукоятка, не голуба ли, как радуга, его тетива? Да хранят будды десяти стран света моего Гесер-хана, да хранят эти будды верхние его наконечники; да хранят четыре великих драконовых хана нижние его наконечники, да хранят четыре великих тэнгрия-махараджи оба внутренних его конца! Тетиву да хранит голубая радуга, а рукоять удержу я сам, Банджур — богатырь! Подними ты, стрела моя, желто-пыльный вихрь! И он, пустив стрелу, прострелил гору по самую вершину, и вот олень восточной горы повалился по сю сторону, а олень правой — по ту сторону, и вихрем от полета стрелы подняло пыль. Оробел Цзурган-эрэхэйту, и, едва удержавшись за гриву коня, озирается во все стороны, а Банджур взял свою стрелу и двинулся вслед за своим табуном.

Нагоняет его Цзурган-эрэхэйту и говорит:

— Не ты ли зовешься Банджуром? Не следует спорить с мудрецами, сокровищами земли; не следует противиться могучим ханам и нойонам. И с тобой я не стану больше тягаться волшебством, а буду лишь просить отдать наш табун.

— Ну, знатный человек, придется, видно, мне забрать твой табун, сначала прикончив тебя, тогда незачем будет и отдавать тебе.

— Ах, Банджур! Как говорится, павлина узнают по его хвосту, а мирского доброго человека, — по доброй славе. Отдай мне, по крайней мере, двух моих коней, белого и шелковисто-вороного, а я покажу тебе еще одно диво!

Рассердился Банджур и говорит:

— Ты только что стрелял и хвалился, что вот оно диво. Теперь же выпрашиваешь пару коней и опять собираешься подивить дивом: какое же у тебя настоящее диво? Убить бы тебя, ничтожного, но кто же тогда расскажет ширайгольским ханам о доблестном муже? Но если пошло на дружбу, то отдай мне буро-серого аргамака, который под тобой: он будет под пару бурому коню моего Цзасы. Я же отдам тебе трех лошадей, которых ты просишь, и сверх того, еще одну девятку коней: пусть это будет моею придачей.

— Ну-ну! — отвечает тот. — Отдав тебе своего буро-сивого аргамака, что я скажу своим?

— Значит, ты, — говорит Банджур, — ты собираешься забрать мое обманом? В таком случае я заберу твое убийством: чей же будет буро-сивый аргамак?

— Эх, Банджур, к чему сердиться? Я отдам!

И Шестипалый отдал ему своего буро-сивого аргамака, а Банджур дал ему взамен тех двух лошадей и еще девять коней и, поручив ему хорошенько рассказать о своих делах трем ханам, поехал дальше. Вернувшись домой, Цзурган-эрэхэйту обо всем подробно рассказал трем своим ханам, которые заметили на это:

— Если у них один-единственный богатырь простреливает гору, то что же у нас останется, когда их будет тридцать?

Приезжает домой и Банджур. Буро-сивого он поднес своему Цзасе и, по прошлому примеру, правильно распределил табун, но Цотона опять обошел.

7

Единоборство Красноглазого с Шимцу

Теперь отправляйся на поиск ты, Сумуев сын, мой Улан-Нидун-Красноглазый! — сказал Цзаса.

Улан-Нидун седлает рыже-чалого коня, надевает свой скрытый белый панцирь, берет свои заранее приготовленные доспехи и, подъехав к своему Цзасе, задает ему тот же вопрос, что и перед тем Банджур. И Цзаса велит ему обернуться с быстротою кречета, поражающего хармай у истоков реки Хатунь. Отправившись Улан-Нидун, по примеру Банджура, совершил налет на Шара-герту-хана и возвращается с таким же успехом и добычей, как и Банджур. Преследовать его пустился по назначению Шара-герту хана, Ай-Хонхоров сын, Шимцу, который и настиг его при спуске с Элесту-улы. Едет он вслед за Красноглазым и в тех же словах, как перед тем Шестипалый, высказывает свои сетования:

— Ладно, — заключил он. — Если ты не согласен возвратить наш табун, то как богатырь становись: я как искусный стрелок буду стрелять! А нет — стану как богатырь я: стреляй ты как искусный стрелок!

— Одобряю! — отвечает Красноглазый. — И, чтобы ты не счел меня трусом, пусть я буду стоять перед тобой как богатырь, а ты стреляй как искусный стрелок. И он остановился с видом богатыря, но едва, лишь Шимцу, с видом искусного стрелка натянул свой лук и стал целиться, как Улан-Нидун раскрыл свою пасть величиною с большую сковороду и, вращая своими красными, огромными, как суповые чашки, глазами, разразился громким хохотом:

— Ну-ка, стреляй! Ха-ха-ха!

У Шимцу дрогнуло сердце, и стрела его пролетела над головой Красноглазого.

— Так-то, негодный, не за мной ли теперь очередь? — говорит Красноглазый. — Отойди на расстояние замедления скорости моей стрелы. Я сорву тебе маковку, и ты, негодный, умрешь только тогда, когда, опрокинувшись, поднимешься, поедешь и подробно расскажешь о моих делах трем ширайгольским ханам. Тут только настигнет тебя яд моей стрелы!

Улан-Нидун выстрелил и попал так, как и говорил. Шимцу упал, поднялся и, безумно озираясь и цепляясь за гриву своего коня, доехал домой, подробно рассказал о поступке Красноглазого и умер, едва проговорив:

— Не настиг ли уж меня яд стрелы этого проклятого?

Красноглазый, следуя предыдущим примерам, разделил и роздал свою добычу, обделив только Цотона.

8

Двойное единоборство Нанцона с Арамчжу и Турген-Бироа

Стали они бросать жребий, кому идти на смену караула, и жребий пал на восьмидесятилетнего старца, Царкина.

— За милого