Рейнские легенды - Екатерина Вячеславовна Балобанова
Стали понемногу собираться недовольные рыцари со всей Германии в замок Вальтера. Слушали они пламенные речи старика, и сердца их разгорались местью и старой отвагой.
Молодые рыцари, преданные слуги императора, старались помирить недовольных, но... подливали они только масла в огонь. Шотт и Либи расстались. Вальтер сказал жениху своей дочери, что в роде его еще не бывало зайчат.
Грустно преклонил голову Грюнштейн и вышел из замка Вальтера, а Либи умела только молиться и плакать.
Но вот издал архиепископ новый эдикт: еще строже и суровее отнесся он к рыцарям Трансильвании, и в замке Вальтера собралось еще больше недовольных. Вышел старик, потрясая эдиктом, и в пламенной речи излил все, что накипело в душе его за долгие годы страданий.
— Благодаря папе и императору бросали мы свою родину, жен и детей, — говорил он, — и шли на долгие годы биться с неверными в далекой стране. Вернувшись израненными, бессильными, старыми, мы видим, что замки наши разграблены, жены убиты, дети воспитались рабами вроде Шотта Грюнштейна, и за все это нам говорят: «время другое — надо смириться: пока вы проливали свою кровь в Палестине, разбогатели мещане; правда, они разбогатели грабежом, но торговля есть торговля — она есть главная сила, а потому смиритесь!»
— Стары мы, Вальтер, — отвечал один из его товарищей, — что можем мы сделать? а наша молодежь — желтоносые цыплята, и не понимают они, что новые времена создаются старыми людьми.
— Не вся молодежь такова, как Шотт Грюнштейн, — возразил один из рыцарей и, подняв кубок, вскричал: — Пью за восстановление рыцарства!
Кубки пошли вокруг стола. Миннезингеры запели о старинных рыцарских подвигах; старики стали рассказывать о том, что пришлось испытать им в своей жизни; горячие головы воспламенились... и дня через два Кёльнский архиепископ был убит.
Вознегодовала вся Германия на это злодейство, и император потребовал строгого следствия. Открыли, что архиепископ пал от руки рыцаря жертвой заговора, во главе которого стоял старый Вальтер.
Не знал ничего об этом слепой старик — не вызывали его в суд, не спрашивали его и на следствии: лежал он больной, а Либи сидела с ним и читала ему Библию. Но вот вбежал Шотт с зажженным факелом и закричал:
— Спасайся, Либи, и спасай отца! Император приказал сжечь ваш замок и не оставить в нем камня на камне. Я захватил первый факел, чтобы успеть предупредить вас!
— Да? Ну так ты один из первых поджигателей, Шотт! — грустным голосом сказал старик, а Либи, не взглянув даже на своего жениха, встала, молча взяла отца под руку и вывела его через подземный замковый ход в лесную чащу. Вскоре зарево пожара осветило им путь. Либи нашла глубокий грот в одной из скал над рекой и поместилась там с отцом; в том же лесу жила кормилица Либи, и с ее помощью доставала она необходимую для старика пищу.
Иногда выводила Либи своего отца из глубокого грота и сидели они на скале: смотрела девушка на белые паруса, мелькавшие мимо них на Рейне, на отдаленные замки, и старалась развеселить старика рассказами о том, что она видит. Слеп был Вальтер, не мог заметить он, как худело и бледнело лицо его Либи, но чуткое ухо его давно слышало, как с каждым днем слабел ее голос и какая тоска выражалась в нем.
Так жили они далеко от света, забытые даже врагами, и надежда на лучшее все слабела и слабела в их душах.
Раз сидели они на скале — было жаркое летнее утро, на горизонте виднелась свинцовая туча и слышались отдаленные раскаты грома. Тяжело было дышать старику и Либи кормила его земляникой, чтобы немного освежить его. Но вот в кустах увидала она Шотта: он стоял и печально смотрел на нее. Забилось сердце Либи, и хотела она подозвать его, но вспомнила, что и он враг их — он поднял зажженный факел, чтобы зажечь их родовой замок, и в эту минуту она почувствовала, что мера ее страданий переполнилась...
— О, Господи! — вскричала она, протягивая руки к небу, — если согрешили мы, прости нам и прекрати наши страдания! о, прекрати их, Господи, хотя бы небесной стрелой из надвигающейся тучи!
— Аминь! — сказал старик, складывая с надеждой и верой руки и поднимая свои незрячие глаза к небу.
В ту же минуту сверкнула молния и страшный треск громового удара, повторенный эхом долин, потряс всю окрестность. Шотт упал на колена и когда поднялся, то увидал неподвижно лежащих Вальтера и Либи. Бросился рыцарь к своей невесте:
— Либи, Либи, дорогая моя, прости меня, взгляни на твоего Шотта! — Но ответа не было: Либи перестала страдать: молния поразила обоих несчастных.
На той же скале похоронили отца с дочерью, и Шотт поставил над ними часовню.
Теперь эта часовня превратилась в развалины, но время пощадило алтарь, под которым покоится тело Либи: можно еще разобрать на камне начало имени Lib... остальное все стерлось. Развалины обросли диким плющем и виноградом и образовали над могилой Либи род цветущего грота.
Скала эта до сих пор носит название Трейенфельса, т. е. Утеса верности.
Гутенфельс
Добрался в Кёльне на пышные празднества ко двору епископа весь цвет рыцарства и все красавицы Германии. Три дня, от зари до зари, бились рыцари на турнире, целую неделю продолжались пиры. Трубадуры и миннезингеры воспевали победителей, а монахи занесли все подробно в анналы. Долго потом считали в Германии, что было до Кёльнского турнира и что было после него.
Все это можно прочитать в хрониках XIII века.
Много красавиц собралось тогда ко двору епископа, но всех прекраснее была Гута, сестра барона Фалькенштейна, из замка Шоб. Когда, краснея и улыбаясь, под руку с епископом вошла она в свою ложу, все рыцари подняли забрала и прокричали ей hoch, старонемецкое hoch!
— Избираем мы тебя царицей турнира, — сказал ей епископ.
— Но сестра моя слишком молода, — возразил ее брат, — и не обучалась светским манерам и хорошему обхождению. Сиротами росли мы с давних пор: в Шобе жил у нас один почтенный аббат, обучил он сестру школьной
