Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
— Ты не веришь в бессмертие в раю или осуждаешь его? — удивленно спросил Мухаммед.
Вестник Аллаха в ответ лишь усмехнулся, но, чтобы не показаться обиженным, ответил:
— Ты меня неправильно понял. Как всякий начинающий пророк, ты не до конца освоился со своей ролью. И посему путаешься в определениях… Я имел в виду, что люди поверят в бессмертие на земле, в свое физическое бессмертие и возомнят, что им все под силу. Они впадут в такое радостное заблуждение, что попытаются опровергнуть и самого Аллаха и сочинить собственные правила и уставы, сотворить собственный рай и ад. Человек самонадеян. За двумя-тремя цветущими деревьями он не заметит мертвого леса и в поисках дороги к раю забредет в ад. И вместо отведенного ему срока двенадцать тысяч лет, до седьмого и последнего Судного дня, — он попадет в ад уже сегодня… если Азраил вовремя не напомнит о себе… Впрочем, — с печалью в голосе молвил Джабраил, — и его полет на землю за каждой душой ничему не научил людей… Вся надежда теперь на него, — Джабраил снова кивнул в сторону фигуры, бредущей по мосту Сират. — Врата, к которым он придет через долгий изнурительный путь, покажут, правильный ли выбор сделал Аллах, когда назначал тебя своим послом на земле…
Мухаммед, все это время летевший точно бесчувственный, лишь слабо реагируя на увиденное, вдруг ожил после слов Джабраила.
— Аллах никогда не ошибается, — с раздражением сказал Мухаммед, глянув на него холодными глазами, от стального блеска которых Джабраил невольно сжался.
— Да, Аллах не ошибается, — тихо молвил Джабраил, и летевшие сзади ангелы навострили уши, чтобы лучше слышать спор. — Но ошибиться можешь ты. И жестоко ошибиться. И тогда князья, полковники и аятоллы земель Аллаха, начертав свое имя на зеленом знамени, поведут толпы прямо в ад. Не обижайся, но я могу напомнить тебе несколько фактов, которые должны тебя предостерегать в будущей твоей миссии…
— Говори, я слушаю, — сказал Мухаммед, хотя и боялся, что летевшие с обеих сторон ангелы могут узнать неприятное из его жизни и разнести сплетню по всему мирозданию.
— Ты, бедняк и сирота, женился на богатой Хадиче, имевшей до тебя двух мужей, только ради того, чтобы поправить дела и войти в клан богатых. Ты забыл, кем родился и кем был… Помнишь, на ярмарке в Ятрибе ты с раздражением отвернулся, когда к тебе приблизился нищий бродяга по имени Музейма и протянул руку для милостыни? Прости, что я говорю тебе обо всем этом! Если я не буду откровенен с тобой, так кто же?! У кого еще есть безошибочный дар предвидения?!
Мухаммед снова почувствовал приступы удушья и, боясь вывалиться, крепко ухватился за шею Бурака. Заметив, как Джабраил подлетает к нему, чтобы поддержать в воздухе, сказал хриплым голосом:
— Да… мое место в аду…
Джабраил подтолкнул его за локоть и сказал миролюбиво:
— Не отчаивайся. Нет святости без греха. Думаю, что Аллах не зря избрал тебя из всех смертных, ибо услышал твои молитвы и раскаяния из пещеры горы Хира… Смотри, вон уже и рай виден…
Мухаммеду почудилось, что повеяло прохладой. И он увидел: по правую сторону от небесного трона, где кончался мост Сират, протянулись ряды стен, между которыми зеленели сады. Слышно было, как между деревьями журчат родники и всюду щебечут птицы. Подавленный зрелищем ада, Мухаммед с облегчением всматривался в территорию рая.
— Ты ведь догадываешься, что это рай шестого по счету Судного дня, напомнил ему недремлющий Джабраил. — Рай, который от имени Аллаха, ты пообещаешь праведникам… последний, седьмой рай человечества может быть совсем иным, чем этот. Он и должен быть иным, ведь люди нового времени захотят видеть этот рай самым лучшим, совершенным из всех. Посуди сам, разве предки нынешних людей грешили бы, если бы довольствовались раем, который ты видишь с высоты, если бы считали его самым совершенным за всю историю? Нет, конечно! Мне даже кажется, что отцы специально грешат, чтобы сыновья их были наследниками более лучшего рая… Так что знай, пророк, рай, о котором ты так красочно расскажешь верующим, должен быть и вправду самым лучшим, самым совершенным раем, ибо он последний. Исправлять его и переделывать уже не будет возможности… Поэтому я думаю, что и попасть в этот последний рай будет труднее. Мост Сират по сравнению с дорогами в этот рай покажется прогулочной тропинкой… Да, несколько дорог будет вести в рай. Князья, полковники, аятоллы будут безраздельно хозяйничать со своими дружинниками на этих дорогах, высоко подняв зеленое знамя, где начертано твое имя. Они будут собирать дань с желающих. Высока будет плата, высока! Но всем она будет под силу — и беднякам и богатым, ибо речь идет о плате за рай… князья, полковники, аятоллы — каждый будет называть свою дорогу единственно верной, ведущей безошибочно в рай. И поскольку рай этот последний, то усердие их можно понять. Но можно понять и растерянность праведников, у которых глаза разбегутся от множества дорог в рай. На какую из них ступить? За кем пойти? За князем? За полковником? Вот тогда аятоллы, полковники придумают чистилище. И поместят они его между адом и раем. Человека, заблудившегося в дороге и попавшего вместо рая в ад, они пообещают очистить, хорошенько промыть от скверны ада в чистилище и пропустить в рай. Так и будет…
— Помолчи, — прервал архангела Мухаммед, утомленный его скептицизмом, — я хочу все сам разглядеть в раю и понять, что он несовершенен…
В садах между тремя первыми стенами, возле одноэтажных домиков, окруженных заборами с ползучими вьюнами, прогуливались господа с сосредоточенными лицами. Ни улыбки, ни шутки, хотя именно они, живущие на полном довольствии и призванные заниматься лишь творчеством, философией и научным поиском, более всего и нуждаются в шутке и смехе.
Заложив руки за спину, вокруг маленького пятачка палисадника ходил взад-вперед Галилей, иронически повторяя: „А все-таки она вертится… вертится, господа, вертится…“
Хотя и повторял это Галилей еле слышно, но, должно быть, поняв слова его по движению губ, постоялец из соседнего домика, тоже вышедший погулять, гражданин рая по имени Ницше, презрительно бросил в сторону Галилея реплику:
— Сократический человек! — И, сорвав какой-то цветок, поднес было к носу, но нервно отшвырнул в сторону.
На крик Ницше, в предвкушении скандального развлечения, вышли из своих домиков Сенека, Джордано Бруно, Спиноза, Гегель, повторяющий уже каждый день: „Чистый, не знающий пределов разум есть само божество…“, а минуту спустя — торопливо и протопоп Аввакум, за ним — Вольтер и последним — с заспанным лицом — Сократ.
Каждый из них, привыкший к таким представлениям, делал вид, что оставил работу и вышел просто прогуляться. Притворно смотрели по сторонам, гладили деревья по стволу, черпали ладонью воду из источника, чтобы протереть глаза.
— Да перестаньте бубнить одно и то же! — крикнул Галилею через забор Ницше, весь багровый от возмущения. — Вы мешаете мне закончить сотый том „Несвоевременных размышлений“. Вы — холодный, трусливый, рациональный, сократический… Рай, где предпочтение отдается ученым перед философами и художниками, — это не настоящий рай для великих умов! Это ад!
Галилей открыл рот, не зная, что сказать в ответ, и повернулся к Сократу, как бы ища у него поддержки.
Сократ, нахмурившись, кашлянул и сказал хрипло, потирая горло:
— Видно, тот яд, который заставили меня выпить господа типа Ницше, еще долго будет першить в горле. — И посмотрев холодным взглядом в сторону Ницше, спросил: — Чем не нравлюсь я, Сократ, вам? Сократ один, и второго Сократа мир уже не родит, сколько бы вы с господином Шопенгауэром ни рассуждали о том, что человечество лишь песок, из которого надо намыть несколько золотых крупинок, то есть гениев… И Галилей — один, и второго физика Нильса Бора из песка не намоешь. И при чем здесь отец ракеты фон Браун; и Теллер ни при чем — прародитель атомной бомбы. Каждый — уникум, в единственном экземпляре, и я не понимаю, почему вы, в своем болезненном воображении, всех обобщаете, называя „сократическими людьми“, хотя, признаться, мне, Сократу, это и льстит…
Ницше слушал Сократа с заносчивым видом, покручивая ус и обдумывая убедительный ответ.
— И вообще не понимаю, как это господин Ницше оказался среди нас? Если он в восторге от „дионисийского человека“, то не лучше ли перевести его за четвертую стену рая, где он мог бы проводить время среди вечного танца, пения и развлечений с — ха-ха! — красотками! — сказал Сократ, обращаясь к своим ученым собратьям, комично топнув ногой и щелкая пальцами, как кастаньетами. — Надо попросить настоятеля нашей половины рая, чтобы он немедленно избавил нас от певца гимнов в честь Дионисия…
— Перестаньте, шут! — прервал его Ницше. — Это запрещенный прием в полемике — всякие угрозы, запреты, переводы за четвертую стену и так далее. Конечно же настоятель нашей половины рая станет на вашу сторону, господа ученые, я знаю! Ибо и он, как человек с государственным мышлением, воспитанный у вас в городе-государстве Афинах, он, конечно, станет на вашу сторону против художников и святых. Но я повторяю, рай, откуда изгоняют художников, — это ад. И таким адом сделали его вы, Сократ, отдавая предпочтение разуму перед живыми чувствами, а разум породил химер. И, ничего вам брать под защиту господ фон Брауна и Теллера и компанию…
