Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
— Перестаньте, шут! — прервал его Ницше. — Это запрещенный прием в полемике — всякие угрозы, запреты, переводы за четвертую стену и так далее. Конечно же настоятель нашей половины рая станет на вашу сторону, господа ученые, я знаю! Ибо и он, как человек с государственным мышлением, воспитанный у вас в городе-государстве Афинах, он, конечно, станет на вашу сторону против художников и святых. Но я повторяю, рай, откуда изгоняют художников, — это ад. И таким адом сделали его вы, Сократ, отдавая предпочтение разуму перед живыми чувствами, а разум породил химер. И, ничего вам брать под защиту господ фон Брауна и Теллера и компанию…
— Господа, господа… — из-за деревьев послышался умоляющий голос настоятеля „духовной половины рая“. Показался небольшого роста человек, шагающий вразвалку; с помятым котелком на голове, вертящий трость в левой руке, а в правой сжимающий кувшин, — сам Чарли Чаплин. — Сколько раз я просил вас, господа, не проводить время Ъ бесплодных спорах… вместо того чтобы трудиться на благо… Вот вы, господин Вольтер, сколько страниц из сорок пятого тома „Кандида“ вы написали до обеда? Уверен, опять не выполнили норму, ходили к четвертой стене, чтобы поглядеть, что там делается, в „веселой половине рая“… Снова попросите часть недоделанной сегодня нормы оставить на завтра…
Пока Чаплин говорил все это назидательным тоном, Вольтер пятился, пытаясь скрыться за спинами собравшихся.
— И вы, господин Ницше, я уверен… хотя все ждут к сроку очередной том „Несвоевременных размышлений“… Ну, а о Сократе и говорить нечего, он любитель полениться, уклониться, пожаловаться на сухость в горле… хотя иной раз не отгонишь его от Платона, когда делается говорливым…
Все слушали Чаплина, как провинившиеся дети, опустив головы и не смея возразить. А он подошел к источнику, зачерпнул в кувшин воды и подошел к Ницше:
— Попейте еще из источника Сальбасил. Видно, мы рано отменили процедуру. В складках вашей души остались ненависть и зависть. Назначаю повторно тридцать промываний… Пейте, пейте прямо из горла… У меня на складе не осталось ни одной чашки. Солидные люди, а уносите куда-то копеечную дрянь…
Ницше дрожащими руками взял кувшин и отпил глоток, и с лица его тут же сошло напряжение.
— Вы не забыли, что после воды из Сальбасила надо с полчаса полежать, чтобы дошла она, промыв сердце и душу, до желудка и вышла с нечистотами?
— Нет, не забыл, — с покорностью ответил Ницше и отошел, направляясь в сторону своего домика.
— После Ницше я не буду пить, — запротестовал Сократ, отталкивая протянутый Чаплиным кувшин. — У него зараза на губах. Вы что, хотите, чтобы и я заразился СПИДом — болезнью, которой награждают красотки в лучших домах Берлина?! Никогда! Лучше я снова приму яд! Пусть пьет господин Вольтер они, поэты, очень любят заражать себя подобными болезнями, чтобы творить в экстазе, в эйфории, в безотчетном тумане и бреду. Нам, ученым, нужна ясность ума.
— Перед тем как пустить господина Ницше в рай, мы удостоверились, что вода Сальбасила вылечит его от той болезни, о которой вы, Сократ, говорите. Так что пейте. Ницше уже физически здоров, хотя так же, как и вы, еще полностью не излечился духовно…
— Ну, если вы гарантируете, — пожал плечами Сократ и, взяв кувшин, не прикоснулся к его горлу губами, а, подняв высоко, влил струю себе в рот.
— Браво! — похвалил его Чаплин. — Жаль, что я не знал о вашей изобретательности раньше, иначе предложил бы вам роль метрдотеля или сутенера в фильме „Графиня из Гонконга“…
Сократ сделал вид, что не понял, и отошел, передав кувшин Спинозе, а тот, в свою очередь, Нильсу Бору…
— Господа, — поторапливал их Чаплин, — ровно в восемь вечера приму у вас то, что вы сочинили за полный рабочий день. И строго, по весу исписанного, выдам чистую бумагу для завтрашней работы, ни листа больше. На складе у нас учет и строгая экономия…
Уже перелетев третий сад и приближаясь к четвертой стене рая, где начиналась его „веселая половина“, Джабраил пояснил сосредоточенно-задумчивому Мухаммеду:
— Настоятель унесет потом сочиненное гениями за день на склад, положит листы под пресс и выдавит из бумаги всю воду и чернила. Из каждого труда получится маленький, размером с ноготь, кубик. И он бросит куда-нибудь на полку среди других кубиков и этот… А ночами — в этой части рая есть и день и ночь — сторожа играют, подбрасывая кубики вверх, чтобы попасть в лунку…
— Сон гениев слушал… Ужели не знают они, что Бог знает и то, что утаивают они, и то, что открывают? Между ними есть невежды, которые знают не писание, а одни только вымыслы… Горе им за то, что приобретают они! — прошептал Мухаммед непроизвольно, за что Джабраил тут же похвалил его:
— О, ты уже цитируешь Коран наизусть! Истинно, Аллах в тебе не ошибся!
Мухаммед не ответил, ибо в тот момент, когда он пролетал над третьей стеной, заметил в ней небольшую калитку, видно прорубленную самими обитателями рая, и возле нее фигуру Вольтера, толкающего плечом дверцу.
От четвертой стены, сверкающей вкрапленными в нее драгоценными камнями, до седьмой, последней, в садах белели шатры, всюду играла музыка и слышалось пение. Здесь ощущалась иная, чем в „духовной половине рая“, атмосфера легкости и веселья. Среди деревьев, в прозрачных нарядах, прохаживались девушки, в ожидании того часа, когда мужчины пригласят их к себе на пиршество в шатры.
В разных углах сада развлекали их своим пением Элвис Пресли и Фрэнк Синатра. Слушательницы Элвиса, каждый вздох его голоса встречали криками восторга, повторяя в экстазе движения его тела, тогда как собравшиеся вокруг хитро прищурившегося Синатры словно обволакивали дурманом его пения, переходящего от шепота до однотонного укачивающего, летающего замирания…
А поклонницы „Битлз“, поющих на ярко освещенной поляне, у источника Кафур, после каждого возбуждающего аккорда старались что-то вырвать себе на память у битлов — галстук-бабочку, цилиндр, сурдинку саксофона или сандалию с ноги.
Прошла где-то позади слушательниц Мэрилин Монро, переводя свой таинственный взгляд от одного шатра к другому. Мимо нее с понимающим видом легко прошагала Мэри Пикфорд, чуть лукаво улыбнувшись.
За шестой стеной, где летела с победным видом неотразимая Джина Лолобриджида, из шатра вдруг донесся мужской крик:
— Обман! Мне в раю была обещана непорочная дева! — И тут же из шатра выскочила вся взъерошенная, босая Брижит Бардо, и мужская рука, высунутая из шатра, бросила ей вслед сандалию…
Тут же из-за кустов выглянул Вольтер. Простодушный Кандид, неискушенный, цыканьем позвал к себе Брижит. Чуть не плача от досады, Брижит бросилась к Вольтеру, и тот, схватив ее за руку, укоряюще прошептал:
— Я ведь советовал тебе искупаться в воде источника Кафур — она сглаживает морщины… а уж потом, благоухающая, зашла бы к этому капризному старцу Казанове…
— Нечего мораль читать! — с раздражением перебила Вольтера Брижит. Пусть принимает меня такой, какая я есть! Я не могу выдавать себя за орлеанскую девственницу!
От слов этих горечью сжалось сердце Мухаммеда, ибо вспомнил он Ха-дичу, женщину, которая рядом с ним выглядела старухой и уже давно не привлекала, злясь и страдая от этого и укоряя совесть мужа.
Заметив перемену в его настроении, предупредительный Джабраил сказал:
— Я вижу, в тебе пропал интерес к райской жизни. Ты все увидел и понял, так что поворачиваем и летим обратно. Я провожу тебя к твоей пещере в горе Хира — нам все равно по пути… — И он дал знак, чтобы прочие ангелы отстали от них, разлетаясь по своим делам. И ангелы, приветственно помахивая крыльями Мухаммеду, улетели в разные стороны.
Без свиты Мухаммед верхом на нетерпеливом Бураке и Джабраил спускались кругами и быстро, отчего пророк чувствовал легкое головокружение. Не успел он как следует осмыслить увиденные картины ада и рая, как раскрылся ему внизу город фемудян, площадь с капищем и толпами людей вокруг святилища. Мухаммед уже был здесь когда-то и даже молился каменным истуканам, стоящим в обнимку, чтобы не возбуждать к себе ненависть Бабасоля и послушных ему фемудян.
Кто-то из толпы на площади заметил две летящие точки, которые, описывая круги, все увеличивались, излучая матовый свет. Фемудянин толкнул в бок своего соседа, показывая на него, и вскоре вся толпа уже следила за огненными шарами; наблюдали безо всякого напряжения и удивления, привыкшие почти каждый божий день видеть летящие огни, бороздящие небо в разных направлениях, кружащиеся над городом, а затем улетающие за горизонт. Лишь гадали они о происхождении странных огненных вспышек, ибо ни один из ангелов — ни Джабраил, ни Азраил, ловец душ, ни Исро-филь с длинной трубой — хранитель душ до Судного дня — не представал пред ними в своем обличье и всегда ходил невидимкой.
