Автор неизвестен - Тысяча и одна ночь
И юноша обернулся к слуге, гневный, и воскликнул: «О седло для осла, этому препятствует длина пути, и я вспотел, когда пришлось по ступенькам вверх идти!» И Хишам вскричал (а гнев его увеличился): «О юноша, ты явился в день, когда пришла твоя пора, и одежда от тебя ушла, и жизнь твоя истекла!» — «Клянусь Аллахом, о Хишам, — воскликнул юноша, — если время мое суждено сократить, то срок уже нельзя продлить, и ни малым, ни многим не могут твои речи мне повредить!» — «Или ты достиг такой степени, о сквернейший из арабов, что ты отвечаешь повелителю правоверных на каждое слово словом?» — воскликнул царедворец, и юноша поспешно ответил: «Да поразит тебя наважденье и да не оставит мученье и заблужденье! Или не слышал ты, что сказал Аллах великий: «В тот день, когда придет всякая душа, оспаривая, чтобы защитить себя!» И тут Хишам поднялся, сильно разгневанный, и воскликнул: «Эй, палач, ко мне, с головой этого юноши! Он много говорит о том, чего никто не вообразит!»
И палач взял юношу, и привел его на ковер крови[71], и обнажил меч над его головой, и сказал: «О повелитель правоверных, это твой раб, сам собою кичащийся и к могиле своей стремящийся. Отрублю ли я ему голову, не ответственный за его кровь?» — «Да», — сказал Хишам. И палач спросил у него позволения второй раз, и Хишам ему позволил. И палач спросил позволения в третий раз, и юноша понял, что, если Хишам на этот раз позволит ему, палач его убьет. И он засмеялся, так что стали видны его клыки, и Хишам разгневался еще больше и воскликнул: «О юноша, я думаю, ты помешанный! Не видишь ты разве, что расстаешься с земной жизнью? Как же ты смеешься, издеваясь над собою?»
«О повелитель правоверных, — ответил юноша, — если жизни моей суждено продлиться, то ни малое, ни многое не может мне повредить! Но мне пришли на память стихи, — выслушай их, — убить меня ты успеешь». — «Подавай и будь краток!» — воскликнул Хишам.
И юноша произнес такие стихи:
Рассказывают: сокол над долиной Схватил пичугу хваткой соколиной. И птичка, зная, что идет к концу, Так обратилась к грозному ловцу: «Пусти меня, ловец, я так ничтожна, Что мной тебя насытить невозможно!» И сокол, возгордись, захохотал И птицу бедную терзать не стал.
И Хишам улыбнулся и воскликнул: «Клянусь моим родством с посланником Аллаха, — да благословит его Аллах и да приветствует! — если бы он произнес эти слова в первую же минуту и потребовал чего-нибудь, что меньше халифата, я бы, право, дал это ему! Эй, слуга, набей ему рот драгоценностями и дай ему хорошую награду!»
И слуга дал кочевнику великолепный подарок, и кочевник ушел своей дорогой».
Рассказ о Xаруне ар-Рашиде и Ситт-Зубейде
«Рассказывают также, что халиф Харун ар-Рашид любил Ситт-Зубейду великой любовью. Он устроил ей место для прогулок, и сделал там прудик с водой, и поставил изгородь из деревьев, и пустил в пруд воду со всех сторон, и деревья сплелись над ним так, что, если кто-нибудь подходил к этому пруду, чтобы помыться, его никто не видел из-за обилия листьев на деревьях. И случилось, что Ситт-Зубейда пришла однажды к пруду…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Когда же настала триста восемьдесят шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ситт-Зубейда однажды пришла к пруду и стала смотреть на его красоту, и ей понравилось его сверканье и то, как сплелись над ним деревья. А было это в очень жаркий день, и Ситт-Зубейда сняла одежду, и вошла в пруд, и встала там (а вода не покрывала того, кто стоял в ней) и стала наполнять серебряный кувшин и поливать на себя. И Халиф узнал об этом, и вышел из своего дворца, чтобы подсмотреть за ней из-за листвы деревьев, и увидел ее голую, и было видно у нее то, что бывает закрыто. И когда Ситт-Зубейда услышала повелителя правоверных, который был за листьями деревьев, и поняла, что он видел ее голой, она повернулась и увидала его и, застыдившись, закрылась рукою, но не совсем, и ее тело виднелось из-под руки. И халиф тотчас же повернулся, удивленный этим, и произнес такой стих:
Погибель очи увидали, В разлуке гибну от печали.
И он не знал, что после этого сказать, и послал за Абу-Новасом[72], призывая его. И когда поэт к нему явился, халиф сказал: «Скажи стихотворение, которое бы начиналось словами:
Погибель очи увидали, В разлуке гибну от печали».
И Абу-Новас сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И в следующее мгновенье сымпровизировал и произнес такие стихи:
Погибель очи увидали, В разлуке гибну от печали. Тоскую по глазам газели, Что под деревьями горели. Вода из светлого сосуда Лилась, и совершалось чудо. Увидев нас, она смутилась, Смутясь, ладонями прикрылась, Сосуда светлого нежнее. Как я желал остаться с нею!
И повелитель правоверных улыбнулся словам Абу-Новаса и оказал ему милость, и Абу-Новас ушел от него довольный».
Рассказ о халифе, невольнице и Абу-Новасе[73]
«Рассказывают также, что повелитель правоверных Харун ар-Рашид однажды ночью почувствовал сильное беспокойство. И он пошел пройтись во все стороны по своему дворцу и увидел невольницу, которая покачивалась от опьянения (а халиф был влюблен в эту невольницу и любил ее великою любовью). И он стал с ней играть и привлек ее к себе, и с нее упал плащ, и изар ее развязался. И халиф стал просить ее о сближении, и невольница сказала: «Дай мне отсрочку до завтрашнего вечера, о повелитель правоверных, — я не приготовилась для тебя, так как не знала, что ты придешь». И халиф оставил ее и ушел.
А когда пришел день и засияли огни солнца, он послал к ней слугу, чтобы тот уведомил ее, что халиф идет к ней в комнату, но невольница послала сказать ему: «Слова ночные день уничтожает».
И ар-Рашид сказал своим сотрапезникам: «Скажите мне стих, где бы стояло:
Ночное слово прогоняет день».
И они отвечали: «Слушаем и повинуемся!» И затем выступил вперед ар-Раккаши[74] и произнес такие стихи:
Клянусь Аллахом, если бы ты знала Про страсть мою — покой бы потеряла. Прийти не хочет, я брожу как тень, Безумье на меня она наслала, Сулит и молвит, не смутясь нимало: «Ночное слово прогоняет день».
А после этого вышел Абу-Мусаб[75] и произнес такие стихи:
Проснулся утром — сердце улетело, Я беспокоен, я утратил сон. Я весь в тоске — ты этого хотела? Я весь в огне, я памятью спален. И, уыбнувшись, повторил он снова: «День прогоняет прочь ночное слово».
А потом выступил Абу-Новас и произнес такие стихи:
Конец свиданьям, хоть любовь бессрочна, Без всякой пользы я открылся ей. Я увидал ее, хмельную, ночью, Но и в хмелю она других милей. Легчайшее скользнуло покрывало, И от прикосновенья плащ упал, Уже ее одежда не скрывала — Ветвь стана и бедра полуовал. И я промолвил: «Дай мне обещанье!» «Приду», — она сказала на прощанье. И среди света молвила дневного: «День прогоняет прочь ночное слово».
И халиф приказал дать каждому из поэтов по кошельку денег, кроме Абу-Нонаса. Ему он велел отрубить голову и сказал: «Ты был с нами во дворце ночью!» — «Клянусь Аллахом, — ответил Абу-Новас, — я не спал нигде, кроме своего дома, но твои слова указали мне на содержание стихов, и сказал Аллах великий, — а он самый правдивый из говорящих: «А стихотворцы — за ними следуют обманщики; разве не видишь ты, что они во всякой долине блуждают[76] и что говорят они то, чего не делают?»
И халиф простил его и велел ему выдать два кошелька денег, и потом поэты ушли от него».
Рассказ о Хасибе и царице змей[77]
«Рассказывают также, что был в древние времена и минувшие века и годы мудрец из мудрецов греческих, и было этому мудрецу имя Данияль. И были у него ученики и последователи, и греческие мудрецы подчинялись его велению и полагались на его знания. Но при всем том не досталось Даниялю ребенка мужеского пола.
И когда он, в одну ночь из ночей, размышлял про себя и плакал из-за отсутствия сына, который бы наследовал после него его науку, вдруг пришло ему на ум, что Аллах (слава ему и величие!) внимает зову тех, кто к нему обращается, и что нет у врат его милости привратника. Он наделяет, кого хочет, без счета и не отталкивает просящего, когда он его просит, а, напротив, дает ему в изобилии и благо и милость. И попросил Данияль Аллаха великодушного (велик он!), чтобы дал он ему ребенка, которого мог бы он оставить после себя, и оказал бы ему обильные милости, а затем он вернулся к себе домой и познал свою жену, и понесла она от него в ту же ночь…»
