Тимур Пулатов - Плавающая Евразия
Коварство Байт-Курганова мы раскроем позже, а сейчас доверчивая Анна Ермиловна стремится к нему, думая о Мелисе и его друзьях, страдающих в следственной тюрьме. И как бы ни пыталась она скрыть от сына свою деятельность, которая для нее, скучающей, стала сильнее страсти, Давля-тов-младший все же узнал и возмутился. Ему казалось безнравственным, поддавшись массовому психозу, вырывать Мелиса из рук правосудия — пусть ответит за содеянное сполна, пусть и он, как и каждый, ступит на стезю страдания, чтобы очиститься. Так выразился патетичный и гневливый Давлятов и пригрозил даже, что уйдет из дома, чтобы не видеть и не слышать всю эту возню, тем более что Нахангов предложил ему в полное распоряжение одну из комнат в своем бункере, чтобы мог Давлятов в тиши и безопасности подготовиться к конференции.
С трогательной симпатией думая о чудачествах своего сына, Анна Ермиловна и не заметила, как проехала по кольцевой дороге. Справа на большом пространстве с обеих сторон быстрой горной речки и забелели остроносые, плоскокрышие, покатые, туго натянутые и гудящие от пробегающих потоков ветра… удивительно, чувствовалась во всем гармония и порядок, ровные ряды смыкались с площадью. А ведь Анна Ермиловна уже заранее была в панике, представляя палаточный городок как хаотическое сооружение шахградцев, думающих каждый день лишь о своем спасении и посему, пусть временно, пренебрегших законами общежития.
Многие улицы здесь повторяли шахградские названия. Номера домов и таблички с фамилиями домовладельцев висели у входа в палатки. На стоянках машины стояли рядами. Передвижные магазины-гастрономы назывались «Ново-шахградскими».
Известно, что градосовет в первые дни палаточного бума издал указ, но, чувствуя возмущение шахградцев, пошел на попятную, и удивительно — не ощущающие надзора властей, их предписаний, ограничений и поощрений, шахградцы все же сумели так организовать свой быт, будто по-прежнему давил над ними закон. Склонность к порядку была у них в крови, и если бы вместе с Анной Ермиловной приехал сейчас сюда председатель градосовета Адамбаев, он бы порадовался сознательности граждан.
Оценив обстановку, Анна Ермиловна поняла, что Байт-Курганова надобно искать в центральной части городка. Прошла мимо лающих собак, бегающих вокруг палатки с натянутой цепью на шее, лошадь высунула морду из-за перегородки и глянула на нее, но она упорно шагала, довольная тем, что все идет хорошо… не подозревая, что в какой-то момент карты ей может спутать некая личность весьма неопределенного свойства, которая из-за своего образа жизни давно уже превратилась в полуреальную-полумифическую персону (звали ее Субхан), но именно благодаря этому свойству ставшая столь популярной среди шахградцев.
А Байт-Курганов вдруг повел себя вельможно. У палатки с табличкой при входе: «Улица Вечного Огня, дом 18, кв. 45. Инженер Байт-Курганов С. И.» Анна Ермиловна была остановлена женщиной с мелькающими нервными глазами, должно быть женой инженера, и опрошена. Анна Ермиловна торопливо объяснила, рассчитывая на приветливость и сочувствие, но женщина, не сказав ни слова, ушла. И, выглянув, сказала, что Байт-Курганов занят, и просила подождать у входа в палатку.
Мимо торопливо шли с покупками, бегали дети, стреляя водяными пистолетами, ритм, расслабленный вдалеке, сгущался, приближаясь к центру города, и временами даже испускал жар от чрезмерного всплеска напряжения минуты текли, откладывая воск, который твердел на глазах. А Анна Ермиловна все ждала, уже начиная сомневаться и в Байт-Курганове, и во всей этой затее с петицией, чувствуя себя обманутой.
Время шло, уже перевалило за девять, на столбах, которых Анна Ермиловна ранее не замечала, вдруг зажегся свет, создавая ощущение реальности всей этой жизни, показавшейся поначалу призрачной. Должно быть, долгое ожидание Байт-Курганова, вокруг палатки которого ходила взад-вперед Анна Ермиловна, сбивало с толку. И если бы не Мелис, Анна Ермиловна давно бы махнула на все рукой и уехала бы назад в Шахград, ругая Байт-Курганова за бестактность и коварство.
Но разве могла знать беспокойная Анна Ермиловна, что в палатке, откуда не выходил Байт-Курганов, происходил весьма серьезный разговор, даже не разговор, а действо — фантастическое, феерическое, с мельканием лиц, переселением душ, раздвоением, а затем снова соединением, с двуедиными типажами, — словом, борение с огнем и дымом, запах которого, правда, никто из сорокатысячного населения палаточного городка не чуял.
Но близко к десяти все представилось Анне Ермиловне в истинном свете, когда из палаток стали торопливо выходить шахградцы, собираясь со всех сторон к площадке, посередине которой стояла обдуваемая сквозняками палатка инженера Байт-Курганова.
Толпа оттеснила Анну Ермиловну назад; растерянная, она заметалась, хотя и успела подумать о странности ситуации. Ведь для того все и собрались здесь, зная, что даже самый сильный толчок не тронет палатку с места, разве что если разверзнется земля и все провалится…
Тогда почему же в одно и то же время, как и во все прошедшие вечера, шахградцы вышли, смешавшись в толпы, — среди них промелькнул и доктор Мирабов, — будто жили они и сейчас в кирпичных и бетонных домах? Привычка? Любовь и почтение к порядку, который у всех в крови? Но не совсем обычное поведение шахградцев смутило Анну Ермиловну, когда увидела она, что все, кто собрался вокруг палатки Байт-Курганова, вдруг упали на колени напряженные позы, поднятые вверх руки, страстная мольба в голосе. И все голоса смешались в хоре просящих, молящих:
— О, Субхан, защити, отведи беду, не дай погибнуть… прости нас, прости…
Словно порывом тысяч голосов палатку сплющило со всех сторон. Из дыры на ее острие, как легкий дымок, выполз жар, поднимаясь все выше. И в этот момент из палатки вытолкнули человека, которого Анна Ермиловна не разглядела. Человек по инерции немного пробежал в сторону молящихся и резко остановился, едва не упав к ним в объятия.
Тысячи дрожащих рук потянулись к нему, повторяя, как заклинание, все то же имя — Субхан, взывая к нему и прося защиты, но человек почему-то выделил и повернулся к Анне Ермиловне с удивлением на лице. В худощавом, тщедушном человеке она узнала того, о ком рассказывала недавно сыну, спросившему об их фемудянском происхождении.
Странно, но Субхан ничуть не изменился за столько лет, возможно, оттого, что изменилась Анна Ермиловна, которой казалось, что всех остальных не задело время.
Тот, к кому обращались с мольбой жители палаточного городка, поднял руку, в которой совсем не чувствовалось силы, и, подойдя к передним, легко коснулся головы одного, другого, словно прикосновением своим снимал страх и успокаивал, — и так пошел он по ряду, легко коснулся лба Мирабо-ва, подбородка Хури, Шаршарова, и видно было, как из коленопреклоненных уходит напряжение. Затем пошел он вдоль второго ряда — от его прикосновений у женщин выступали слезы на глазах, старики отбивали поклоны… Всеобщая стихия единения, дух сопереживания витал всюду, смягчая сердца. Как хорошо любить в массе…
Обойдя всех, Субхан повернулся и сделал шаг в сторону палатки; и тут Анна Ермиловна, пораженная, увидела Байт-Курганова. Байт-Курганов также с удивлением посмотрел в ее сторону, словно укоряя за то, что она так долго тянет с делом, ради которого приехала.
Боясь, как бы Байт-Курганов не заперся в палатке, Анна Ермиловна бросилась сквозь редеющую толпу и у самого входа в палатку снова столкнулась с той самой женщиной.
Сейчас она встретила гостью с дружелюбием на лице и виновато проговорила:
— Извините, Найман Зияевич заставил вас ждать… Хотя с самого утра говорил о том, что вы приедете, и даже несколько раз выходил встречать вас у кольцевой дороги…
— Ничего, ничего, — пробормотала растерянная Анна Ермиловна, заходя в скромно обставленную палатку — складные стулья и стол, надувные матрасы и прочие походные вещи.
— Добрый вечер, дорогая Анна Ермиловна! — подчеркнуто вежливо встал ей навстречу Байт-Курганов.
Анна Ермиловна протянула ему конверт, куда была вложена петиция. Байт-Курганов бегло пробежал глазами, остановил взгляд, переменился в лице и стал читать медленно, вникая, и Анна Ермиловна, наблюдающая за ним, не могла отделаться от ощущения, что между убитым бродягой, фему-дянским проповедником Субханом и инженером, работающим в сейсмостроительстве, есть кровная, родственная связь, тревожащая своей загадочностью.
— Похвально! — сказал Байт-Курганов. — Все изложено старательно. Думаю, что это подействует на членов Верховного суда, и мы скоро увидим вашего внука и его друзей на свободе… Правда, вы здесь не подчеркнули, что Мелис — ваш внук, но члены суда об этом, наверное, уже знают из документов Лютфи.
— А почему я должна была подчеркнуть это? — наивно спросила Анна Ермиловна. — Правда, я могла бы как-то неназойливо отметить, что поскольку Мелис — приемный сын моего сына, то, естественно, он приемный внук… Простите, я несколько запуталась. — Анна Ермиловна умолкла, заметив в глазах собеседника холодный блеск.
