Антонио Дионис - Геракл
Ну, не знаю, уж не придумал ли ты все это, чтобы избегнуть наказания за провинность!
Геракл обидчиво насупился
О великий царь! — запальчиво выкрикнул ребенок, — разве хоть раз я сказал тебе неправду, что ты унижаешь меня подозрением в обмане?!
И, словно в ответ на оправдания ребенка над горизонтом, почти задевая кроны деревьев, медленно пролетели крылатые люди.
Пришлось поверить и остальному в рассказе Алкида Задумался Амфитрион: одно дело — муштровать мальчиков на пустынном острове, и совсем другое — подвергать их опасности, что в любую минуту из темного облака вынырнет крылатый демон и украдет у отца сына.
Собирайте лагерь! — приказал Амфитрион, поразмыслив. — А испытаний для вас достанет и в моем саду!
Путь обратно был куда короче, потому что хитрый Амфитрион лишь кружил на одном месте, море-то, сколько не плавай, везде одинаково.
Возрадовалась Алкмена, все глаза проплакавшая после внезапного исчезновения мужа и сыновей. Тигрицей набросилась на Амфитриона. Увела, лаская, мальчиков на свою половину. И лишь ночью, оттаяв в объятиях мужа, простила нелепую выдумку.
А Амфитрион, сдерживая обещание, каждое утро начинал с обучения мальчиков боевым искусствам, чтобы и меч был послушен в умелой руке, и стрела била без промаха, но больше всего любил Амфитрион верховую езду, привив и сыновьям нежность к животным.
Уже погаснут огни. Спит дворец царя. А Амфитрион, прохаживаясь мокрой щеткой по холке любимой пегой кобылы, посвящает мальчиков, тесно прижавшихся друг к дружке на куче соломы, в секреты конного мастерства.
Главное, — говаривал Амфитрион, — чтобы животное подходило тебе по характеру. А характер дается от природы — и не будет добра, если тихоня сядет на горячего скакуна — непременно скинет. Нет худшей беды, если смельчаку и отчаянной голове попадется смирная животина. Хлещет тот бедную, истязает бока плетеным хлыстом, а та лишь косится на удары! Так и в жизни: старайтесь найти того, кто сумеет тебя понять — только тогда возможно согласье.
Отец! — удивился Геракл, округляя глазенки. — Но вот мы с братом совсем не похожи, а дружим, как лошади в упряжке!
Не нашелся, что ответить Амфитрион: его самого тревожило различие сыновей. Один был могуч и силен, а другой по ночам кашлял и покрывался потом. Алкид готов был с утра до ночи гонять по полям, а его брат быстро уставал, опускаясь на траву и жалобно просясь:
Давай передохнем! Что-то кружится голова!
А первенец рос и крепчал, умом и ловкостью поражая даже отца. Среди сверстников выделялся Алкид не по годам, и настал день, когда вынужден был признать Амфитрион, что некоторые вопросы ребенка ставят отца в тупик, а любознательность не находит поддержки.
Тогда призвал царь мудрейших мужей страны и повелел их научить мальчика всему, чему тот захочет обучиться сам.
С жадностью приступил мальчик к ученью, поражая даже убеленных сединами учителей смышленостью и умом.
Как не было равных Гераклу в боевых искусствах, так не было равных в различных науках. Лишь музыка давалась ребенку с трудом. Простейшая мелодия приводила мальчика в отчаяние — у Алкида от рождения не было ни малейшего намека на музыкальный слух. Напрасно бился преподаватель, напрасно терзал Алкид многострадальные струны кифары — окружающие бежали, зажав ладонями уши, услыхав упражнения в музыке царевича.
Лучше бешеный осел ревет, чем играет царевич! — смеялись люди.
В тот злополучный день хмур был учитель. Пасмурен был взгляд Геракла. Ни запах цветущих роз, ни ясный солнечный день, ни зелень травы с ползающими между стебельками насекомыми, за которыми так любил наблюдать мальчик, ничто не радовало Геракла. С силой отбросил он кифару:
Сколько не натирай бронзу — золотом не станет!
Но капля воды гранит точит! — возразил учитель.
Играй! — приказал.
Алкид нарочно сфальшивил, терзаемый вдруг напавшим на него упрямством.
Не так! — поправил пальцы мальчика учитель.
Жалобный стон издала кифара, словно раненое животное молило о пощаде.
Рассердился учитель. Хлестнул по щеке ребенка.
Пуще огня вспыхнул царевич: еще никто не смел его ударить. Щека горела пощечиной, а сердце пылало яростью. Кровь бросилась в голову Гераклу, схватил он злополучный инструмент и метнул в учителя.
Сухое дерево пробило легкое учителя — так силен был удар. Алкид бросился на колени, пытаясь помочь умирающему, сам напуганный содеянным. Но уже розовая пена проступила на губах учителя, слабый вздох издали уста.
Когда на шум прибежали слуги, учитель был мертв, а царевич держал на коленях его голову.
Следом шествовал сам Амфитрион.
Кто это сделал? — грозно вопросил царь.
Я! — отвечал раскрасневшийся, но не примиренный, Алкид.
Еще пуще гневается великий царь. Велит собрать народ, чтобы люди чинили суд над его сыном.
Но не убоялся Геракл. Гордо поводил очами поверх толпы, слушая обвиняющие и жалеющие голоса.
А потом поднялся царевич на возвышение, чтобы сравняться с судителями ростом, и произнес:
Боги дали людям равные права перед небом! Но кто сказал, что и в смерти мы не равны?! Я не знал, что смерть из нас двоих выберет его, но, всякий раз, как кто-то ударит меня, пусть знает, что я отвечу ударом! — с теми словами Геракл умолк, скрестивши руки.
Туманны и неясны для присутствующих были речи ребенка. Смутную угрозу прочли люди в его пылающем взоре. И тогда Амфитрион принял решение:
Тебе извинительны горячечные поступки — дитя не может контролировать себя, пока не станет мужем! Но твои силы — угроза окружающим. А посему ты отправишься в горы, где лишь голые камни да глупые овцы будут подвержены опасности от твоих ребяческих выходок!
Убегает тропа, змейкой скользя меж двух скал, уводит в дикий не примиренный с человеком мир, суровый и причудливый.
Клубится над перевалами густой туман, то открывая в разрывах влажного дыма тропу, то бездну, тянущуюся в бесконечность. А спуски круты и бесконечны.
Захлопал крыльями горный орел, с удивлением глядя с вершины утеса на маленькую фигурку, споро сбегающую вниз.
А мальчик, цепляясь за каждый выпирающий камешек или чудом проросший куст с почти лишенными зелени ветками, ловко перебирает ногами, спускаясь в долину.
Неприхотлива и проста жизнь пастуха, что гоняет отару по гористым холмам. Утром, пока овцы теснятся в загоне, выпустить каждую, ощупав бока. Животные к осени были толстые, с густой и волнистой шерстью — запустишь пятерню в косматый бок, а овца тычется в лицо розовым носом, вкусно дышит.
Труден и опасен подъем отары в горы — нелегок путь наверх, много животных гибнет, калеча ноги или, отстав, доставшись хищникам в добычу. Но уж когда достигла отара пологого склона, только и дел пастуху, что приглядывать за медленно передвигающимися животными. А взбунтуйся которая, лохматые добродушные псы с глухим лаем пригонят беглянку обратно.
Скоро Геракл приучился распознавать шум лавины, идущей с гор, каменистые уступы, способные разойтись под ногами бездонной трещиной. Узнал, чем грозит горный обвал, если не успел подняться с низины в горы. Знал и понимал многое в жизни отары, по походке и выражению глаз отделяя вдруг занедужившую овцу. Умел вскормить ягненка, оставленного бесшабашной молодкой. Приучился без дороги скакать на небольшого роста кониках, неказистость которых с лихвой компенсировалась умением поставить копыто именно на тот камень, что не сползет, не покатится, увлекая за собой всадника в пропасть.
Но больше всего полюбил Геракл свободу, словно разлитую по диким местам.
Неприметно протекали годы. Из мальчика Геракл становился взрослым. Но теперь до конца жизни, в тоске или печали, у Геракла был обвеваемый ветрами дом, в который можно вернуться. Среди раскатистого молчания гор он приучился быть один, не нуждаясь в собеседниках или друзьях. С жалостью и насмешкой помогая старому пастуху, Геракл привык ценить свою силу.
Был как-то вечер, когда старик, утомленный дневными заботами и пригнувшими спину годами, спал, укрывшись с головой шкурой курчавого барана. Овцы мирно дремали в загоне. Геракл задумчиво следил за взлетающими над костром искрами, звездочками летящими в темноте, чтобы через секунду погаснуть. Близилось время, означенное царем Амфитрионом сыну для воспитания: через месяц-другой, когда осенью погонят отары в долины в зимние стойла, придется Гераклу вернуться в Фивы.
Странным казалось юноше его будущее; не мог он представить, как ему и о чем говорить с людьми, как разделить заботы родных, до которых Гераклу совсем не было дела.
Скучной и тоскливой казалась юноше жизнь во дворце среди бесшумных услуг и дворцовых интриг, без которых не обойдется ни один обитатель царских покоев.
Отвращение охватило Геракла при мысли о будущей жизни рядом с родителями и братом.
