Антонио Дионис - Геракл
Лес, пронизанный светом, курился легкой дымкой. Травы и цветы напоили воздух дурманящим ароматом. Хариклия тихо брела по пояс в траве: слух обманул, ручей или лесная речушка, журча по-прежнему, оказался дальше, чем женщина думала. Постепенно опушка леса, где Хариклия оставила своего ребенка, исчезла из виду. Лес сменил краски: вместо яркой зелени пришли густые темно-болотные тона сумрачной хвои. Трава, весело сверкавшая душистым горошком и фиолетовыми гроздьями вьюнка, постепенно уступила место гладкому мху, покрывавшему песчанник.
Внезапно пронзительно закричала сорока. Ее стрекот подхватили сородичи. Гомон всполошившихся птиц прошел по кронам.
Насторожившаяся Хариклия повернула обратно. Вначале она вроде бы узнавала вон то поваленное дерево и этот куст терновника, очертаниями похожий на нестриженную овечку. Но лес все больше мрачнел, сплетаясь ветвями. Солнце почти не проникало под эти дикие заросли.
Хариклия метнулась обратно, но теперь перед ней хлюпало топкое болото, обманчиво устланное изумрудным мхом: ступишь на кочку, а та, как живая, вздохнет и провалится бездонным оком. Женщина чуть не попалась, в последнее мгновение отдернув ногу. Обратно шла осторожно, ступая точно по своим следам, где уже плескалась ржавая болотная жижа. Лишь на высоком берегу перевела дыхание; сомнений не оставалось — она заблудилась. Мысли о малыше резанули сердце тревогой: проснется и будет плакать!
Хариклия попыталась определить направление по солнцу, но получалось, что следует лезть прямо в топь.
Тогда Хариклия выбрала дерево повыше и, догола раздевшись, уцепилась за ближайшую ветвь. Сноровки у нее не было никакой, но ловкость заменяло волнение. Цепляясь, как обезьяна, женщина добралась, наконец, почти до самой вершины. Тут, когда земля была далеко внизу, было светлее. Ветер качал крону, заставляя трепыхаться сердце. Хариклия всем телом прижалась к шершавому стволу, так что кора отпечаталась на коже. Под ней расстилался дремучий лес, бесконечными рядами тянувшийся, куда ни глянь.
Временами густые кроны колыхались, и тогда казалось, что по лесу гуляют зеленые волны.
— Люди! Люди! — беспомощно закричала Хариклия, вкладывая в призыв все отчаяние.
Ответом ей был чудовищный рев, вдруг громом поразивший округу. Хариклия задрожала, как осенний лист, распознав рычание голодного льва. Но куда сильнее страха были ее опасения за ребенка. Хариклия, как могла, скоро, спустилась с дерева. И, руководствуясь инстинктом обезумевшей матери, подстегиваемым продолжавшимся рычанием хищника, бросилась туда, откуда слышалось жуткое рычание зверя.
Острые камни резали ее ноги, колючие кустарники рвали колючками нежное тело — женщина ничего не замечала.
— Остановись, негодный! — вскричала Хариклия, выбежав на знакомую опушку.
Там, фыркая и хлестая себя по бедрам, взад и вперед бродил огромный зверь.
Лев обернулся на крик. Желтые злые глаза внимательно уставились на женщину. Хищник развернулся, присел на задние лапы, готовясь к прыжку. Лев прыгнув, слету передними лапами опрокидывая женщину на землю. Последнее, что увидела Хариклия, это огромный красный язык, с которого стекала слюна. Лев одной лапой разможжил женщине голову. Играючи, перевернул бездыханное тело, отбросил в кусты и медленно двинулся прочь.
Ребенка Хариклии нашли в тот же день лесорубы, привлеченные с дороги жалобным плачем. Отнесли в ближайшее селение, где жители опознали в малыше сына пропавшей еще с рассвета Хариклии. Соседи, посомневавшись, вошли в хижину. Все говорило о торопливых и поспешных сборах: разбросанные вещи, приготовленный бурдюк с молоком. Забытая посреди хижины глиняная свистулька малыша.
Саму Хариклию нашли лишь спустя несколько дней, хотя и долго сомневались, как очутилась нагая женщина в нескольких часах ходьбы от своего малыша. Обезображенное тело, вырванная из предплечья рука, следы гигантских львиных лап досказали остальную развязку.
Ужас охватил жителей. Жены не отпускали в лес мужей. Матери запирали в подпольях детей. Козы и овцы, голодные, жалобно худели в загонах: жители не рисковали выпускать скот на пастбища.
Тогда лев, привыкший к легкой добыче, сам пришел в селение. И привел за собой трех гордых львиц.
Жители в страхе забились в дома, когда на краю поселка выросли четыре золотистые фигуры.
В тот раз львы людей не тронули, удовольствовавшись тем, что, выломав деревянные перекладины, ворвались в овчарню.
Вздрагивали жители, слыша предсмертное блеяние овец — дрожали за собственную семью.
А львы, словно подстегиваемые злыми силами, перерезав одно стадо, и, даже не отведав еще дымящегося мяса, тут же крушили другую кошару, пока в деревне не осталось и захудалого козленка.
После учиненного погрома хищники, словно чувствуя свою безнаказанность, медленными прыжками покинули селение.
Прошло время. Жители оправились от потрясения. Те, что побогаче, вновь прикупили скот. В овчарнях и кошарах резвился молодняк. Тяжелая поступь самок обещала владельцам щедрый приплод.
И тогда налет хищников повторился. Теперь огромного льва-самца сопровождало уже шесть самок. Одна из них, молодая львица со светло-коричневой, почти песочной, шерстью проскочила в неплотно запертую дверь одной из хижин.
В доме был лишь один десятилетний мальчик. Он играл сам с собой в камешки, когда жуткое рычание привлекло его внимание. На пороге стояла прекрасная львица и скалилась белыми клыками.
Мальчик успел рассмотреть, что самка ожидает потомство. Львица внезапно повернулась и, не причинив ребенку зла, убежала.
С этих пор жизнь жителей превратилась в монотонный кошмар, словно жуткий сон, приходящий с нерегулярным постоянством. Некоторые хотели бросить все и переселиться. Но жаль было бросать нажитое хозяйство, возделанные пашни, и щедрые виноградники.
И тогда, не выдержав, воззвали жители Немей к царю Эврисфею:
О великий царь! Доколе нам терпеть горести и лишения? До каких пор нам трепетать за судьбы наших детей?
Эврисфей, от природы не отличавшийся храбростью, обещал найти средство защиты от Немейского льва и его диких подруг.
А сам украдкой обратился к своей покровительнице Гере:
О прекрасная богиня! Как мне не осрамиться перед народом — ведь пойди я защищать крестьян, лев, чего доброго, сожрет меня с потрохами!
Богиня была раздосадована трусостью своего любимца, но ей тут же представился случай повернуть дело так, чтобы Геракл, этот ненавистный выскочка, ни разу не обратившийся к Гере за покровительством, попался в расставленные сети.
Эврисфей разослал во все земли страны гонцов, как велела ему Гера.
Поскакали всадники, спускаясь в долины и поднимаясь на холмы. Заглядывали в царские дворцы и нищие лачуги. Но везде удивленные люди лишь отрицательно качали головой на расспросы посланцев царя Эврисфея: никто не видел ту, кого повелела отыскать Гера.
Ни с чем вернулись гонцы во дворец.
Меж тем случилось так, что два путника, застигнутые непогодой в пути, выбрали местом для ночлега заколоченный дом. Долго и безуспешно кричали они и стучали в дверь толстыми палками. Но ни звука не доносилось из полуразрушенного строения. Тогда, не спросясь, путники проникли в жилище через пролом в задней стене дома.
Печальное то было место; груды мусора и нечистот на полу, ветер гуляет сквозь щели, дожди оставили следы плесени и тлена.
Делать нечего! — обратился один к другому. — Мы все же простудимся и заболеем, если останемся на всю ночь под открытым небом!
— Останемся тут! — согласно подтвердил другой, брезгливо косясь на гнетущую обстановку.
Разбрелись путники по покоям, выбирая себе место для ночлега. Однако везде царило тоже запустение, грязь и сырость.
Крыса пробежала по надкрошенным, а когда-то разноцветным, мраморным плитам пола, волоча за собой длинный голый хвост, и исчезла в чернеющей дыре в углу.
Нет, — молвил один из приятелей, — я поднимусь на чердак — немудрено, если по ночам тут шастают толпы крыс и мышей!
Боязливец! — расхохотался другой, споря из упрямства. — А я так останусь внизу: тут теплее и дождь не заливает!
Так рассудив, приятели разошлись.
Тот, что выбрал нижний этаж дома, подгреб под себя подвернувшийся пук соломы и, поворочавшись, затих. Его приятель наверху долго прислушивался к шорохам и потрескиваниям, которыми был наполнен заброшенный дом. Странные звуки и видения чудились ему.
Вот скрипнула, приотворяясь дверь, и легкий ветер донес до него смех веселья и звон наполненных чаш. Женский голос пьяно взвизгнул, поднимая возбуждение.
Мужчина привстал, протер глаза: дверь по-прежнему была заперта, лишь буря гудела в щелистой крыше.
Но стоило смежить веки, как новой волной окатило веселье близкого праздника. Теперь он ясно различал мягкий перебор струн кифары и отдельные выкрики, но твердо решившись не поддаваться колдовским чарам, еще сильнее зажмурил глаза. Сон бежал. Путник собрался, было, подняться и призвать приятеля. Но сладкая истома сковала члены, действительность воспринималась сквозь полумираж. Сквозь ресницы он увидел перед собой склонившееся лицо, и нежная женская ручка провела по его щеке.
