Макунаима, герой, у которого нет характера - Мариу Раул Морайс ди Андради
Наконец один парень, про которого говорили, что он сын Ошум – Девы Непорочной, макумба в честь которой собирается в декабре, раздал зажженную свечу каждому из моряков, плотников, журналистов, богачей, прохвостов, женщин, чиновников – а там была целая куча чиновников! – всем этим людям, после чего отключил газовую лампу, которая освещала залу.
И вот макумба наконец началась, и все выстроились в шеренгу, чтобы приветствовать святых. И шли они в таком порядке: первым шел стучавший в атабак негр-огáн, сын Огуна, озорник и профессиональный гуляка, по имени Олелé Руй Барбоза. Удары в атабак задавали ритм всей процессии. А свечи бросали на стены с обоями в цветочек подрагивающие тени, точно призраки. За оганом шла тетушка Сиата, почти не шевелясь, только губы шептали монотонно молитву. А за нею шли адвокаты, моряки, знахари, поэты, герой, жулики, португальцы, сенаторы – весь этот народ плясал и горланил припев молитвы. Вот так:
– Са-ра-вá! Приветствуем!..
Тетушка Сиата называла имя святого, которого нужно было приветствовать:
– О Олорун!
И народ отвечал:
– Са-ра-вá!..
Тетушка Сиата продолжала:
– О Дельфин Тукуши!
И народ отвечал:
– Са-ра-вá!..
Так и пелась эта однообразная молитва.
– О Йеманжá! О Нанамбуруку! и Ошун! и три Матери Вод!
– Са-ра-вá!..
Вот так. А когда тетушка Сиата вдруг громко кричала:
– Выходи, Эшý! – Потому что Эшу – это злодейский черт, дьявол, который тем не менее мог помочь сделать какую-нибудь полезную гадость.
Тогда вся зала ревела:
– О-о-ом!.. О-о-ом!.. Эшу! Отец наш, Эшу!.. – И имя черта гулко гудело, и ночь снаружи съеживалась от страха. А хоровод продолжался:
– О царь Нагó!
– Са-ра-вá!..
Снова спокойно и однообразно.
– О Бару!
– Са-ра-вá!..
И снова тетушка Сиата внезапно громко кричала:
– Выходи, Эшу! – Потому что Эшу был гуселапый черт, злой амазонский дух.
И снова зала ревела, как буря:
– О-о-ом!.. Эшу! Отец наш, Эшу!..
И имя черта гулко гудело, и ночь съеживалась от страха.
– О Ошалá!
– Са-ра-вá!..
Вот так и продолжалась общая молитва. Народ воздал почести всем святым, Белому Дельфину, который дает успех в любовных делах, Шангó, Омулу, Ирокó, Ошóсси, свирепой Матери-Змее, Обаталá, который дает силу для многих забав, всем этим святым, и приветственный хоровод завершился. Тетушка Сиата села на треногу в углу, и весь этот потный люд, врачи, хлебопеки, инженеры, юристы, полицейские, служанки, журналюги, убийцы, Макунаима – все они поставили свои свечи на пол вокруг треноги. Свечи нарисовали на потолке портрет неподвижной колдуньи. Почти все уже сняли часть одежды, а потому дышали громко и ртом из-за запаха еды, нечистот, одеколона, духов и пота. И наступило время возлияния. И именно тогда Макунаима впервые попробовал страшный кашири, который называют кашáсой. Он шумно хлебнул и громко расхохотался.
После первого глотка начали призывать духов святых, прерывая молитвы новыми глотками. Все беспокойно и горячо желали, чтобы какой-нибудь святой появился этой ночью на макумбе. Уже давно ни один не приходил, как бы люди ни просили. Ведь макумба тетушки Сиаты – это не то что эти ложные макумбы, на которых всякий раз колдун, чтобы угодить собравшимся, притворялся, будто ему явился Шангó Ошóсси. Макумба тетушки Сиаты была макумба серьезная, и если на ней появлялся какой-нибудь святой, то уж появлялся по-настоящему, без обмана. Тетушка Сиата не позволяла у себя безобразий, и уже двенадцать месяцев не было в Манге ни Огуна, ни Эшу. Все хотели, чтобы пришел Огун. А Макунаима ждал Эшу, чтобы только отомстить Венцеславу Пьетро Пьетре.
Прихлебывая огненную воду, кто на карачках, кто на четвереньках, весь этот полуголый народ, окружив колдунью, молился, чтобы пришел какой-нибудь святой. В полночь все пошли есть козла, голова и ноги которого уже лежали на алтаре, напротив образа Эшу, в виде муравейника с тремя раковинами, изображающими глаза и рот. Козел был умерщвлен во славу черта и засолен в порошке из своих собственных рогов и шпоры боевого петуха. Перекрестившись три раза, колдунья с трепетом принялась за трапезу. Все собравшиеся: продавцы, библиофилы, нищие, академики, банкиры – весь этот народ пел, танцуя вокруг стола:
С веселым треском
Кипящих душ
Пылает в танце
Воинственный муж.
Эх!..
И мунгунзá,
И акасá —
Всё для него.
О Йеманжá!
Эх!..
И под разговоры и пляски они съели священного козла, запивая каждый из своей бутылки, потому что из чужой нельзя ни в коем случае, и выпили они много-много! Макунаима постоянно хохотал и внезапно разлил пойло на стол. Он так веселился, а все подумали, что в героя-то в эту священную ночь и вселится святой. Но не тут-то было.
Не успела вновь начаться молитва, как в центр залы выскочила женщина, которая, стеная и плача, призвала всех умолкнуть и начала новую песнь. Все задрожали, а свечи показали на потолке тень этой женщины, скрюченное чудище – это был Эшу! Оган храбро бил в атабак, прочерчивая сумасшедшие ритмы нового гимна, свободного гимна, бешеных нот, игравших в головокружительную чехарду, этот невысокий бойкий малый дрожал от безумного экстаза. А разукрашенная макияжем полячка, разорвав на себе комбинацию, дергалась посреди залы, почти полностью обнажив свои внушительные телеса. Ее груди дрыгались вместе с ней, громко шлепая ее по плечам, по лицу, а затем по животу – бамс! А сама блондинка пела без остановки. Наконец у нее изо рта пошла пена, она вскрикнула не своим голосом – так, что ночь еще больше съежилась от страха, – бахнулась оземь и окоченела.
Некоторое время все благоговейно молчали. Тогда тетушка Сиата встала с треноги, которую одна местная девушка тут же заменила на новехонькую скамейку, на которую никто никогда не садился. Колдунья приближалась к центру залы. С нею шел оган. Все остальные встали, неподвижно прижавшись к стенам. Только тетушка Сиата медленно подходила, подходила и, наконец, дошла до тела полячки, лежавшего там, посреди залы. Колдунья сняла одежду и осталась полностью обнаженной, только ожерелья, браслеты, серьги серебряными бусинами стучали по ее костям. Из плошки, которую держал оган, она черпала густую кровь съеденного козла и втирала эту
