Гянджеви Низами - Пять поэм
Плод второго тайного собеседования
Жизни той, что цвела на разостланном богом ковре,Вновь не стало. Смотри: сколько смен в этой вечной игре!
Ухо сердцу писало о всем, что даровано слуху.Взор склонялся к земле, всем явлениям близкий по духу.
Сахар сладость утратил от смеха тюрчанок, а глазГорячее сверкал, видя гурий, настроивших саз.
И мой тюрок, — мой месяц в касабе сверкающем беломРазорвал мое сердце набегом внезапным и смелым.
Полумесяц, на темень махнувший с презреньем рукой,Нам бессменно сиял, осветив наш отрадный покой.
Если взор ее быстрый во взор мой кидался с размаху,Вся душа, преклоняясь, мгновенно подобилась праху.
Так светила она, что свеча истекала в слезах,А светильник мигал и от горестной зависти чах.
Пусть чинила она мне любую обиду, я в этомВидел только лишь благо, и ночи казались мне светом.
И она предо мною сияла прибрежным цветком,Я, смиренно склонясь, расстилался пред ней ручейком.
Но в те ночи с любимой, лобзанья вкушая с ней вместе,Словно фиников сладость, не внял я таинственной вести.
Я не ведал, что месяц, которого сладостней нет,Тайный месяц скрывал, — тот, который воистину свет.
Был влюблен я в себя, но любим был я месяцем дальным.Он грустил обо мне, но меня заставал беспечальным.
Сердце в страсти шептало: «О, если бы пламенный деньНашей ночи не сжег, не спугнул ее сладкую тень!»
Но ведь ночи мои не сулили покоя. С испугомВдаль гляжу: в Судный день их сочту ли ходатаем, другом?
Жду я ночи, сияющей в солнечном, в дивном огне!Но желанная ночь мне не видится даже во сне.
Лишь в подобную ночь мне была бы доступна отрада.Я возжаждал ее, и других мне ночей уж не надо.
И шепчу я: «Господь, ты мне все помоги превозмочь,Лишь бы только увидел я эту горящую ночь!»
Эта ночь — озаренье, над тягостной тьмою победа,Эта ночь — словно ночь для надзвездных путей Мухаммеда.
Чтобы яхонт добыть, месяц роет небесный рудник;Дивной ночи желая, к кирке он с упорством приник.
День, что только и дышит своей неприязнию к ночи,Также к ночи благой устремляет горящие очи.
Я проснулся, и солнце, свой меч на дороге зариПоднимая, промолвило: «Небо, мне дверь отвори!»
И от пламени солнца, узрев эти рдяные розы,На айвана ковер пролил я бесконечные слезы.
В небе облако встало. Омыло оно с высотыТкань, скрывавшую солнце, — душистых деревьев листы.
В голубом водоеме, запруженном солнцем, кувшиныМы разбили б свои, уцелеть бы не смог ни единый.
Небосвод, полный звезд, отказался от их серебра,Молвив: «Чистого золота уж наступила пора!»
Утро быстро проснулось и в свете сверкающем, аломВслед кровавой заре побежало с блестящим кинжалом.
Битвы с ним я страшился. Я тотчас же бросил свой щит,Сделав душу щитом. Злое утро смертельно разит.
Перепрыгнув ручей, на мою оно душу напало,И ночной звездный мост предо мною оно разломало.
И зажглось мое сердце, и так закричало, горя:«Разве ты — отомщенье? Иль ты — воздаянье, заря?
Знал я много услад, видел нежные очи, бывало,Я лампады имел, озарявшие ночи, бывало.
Но те ночи ушли, тех лампад мне не видится свет;Их как будто бы не было, нет их уж более, нет!
Так ужаль мою грудь, ты, мне бывшая сладким напитком,Ты, что нежила сердце, предай меня сладостным пыткам.
На несветлого сердцем направь свой безжалостный меч,Ведь того, кто сожжен, без труда можно пламенем жечь!»
Так не мог удержать я ни горького плача, ни стона,И кровавые слезы заря полила с небосклона.
И сгорел светлый день от моей беспросветной тоски.Ключ светила замерз, и холодные сжал я виски.
Но хоть яд я вкушал, небеса мои ведали муки,И ночная змея светлый камень мне бросила в руки.
И когда растворился я в светлом сиянье зари,Я забыл обо всем и услышал: «Душой воспари!»
Те, чьи взоры могли многоцветной достичь колыбели,Света больше, чем зори, принять в свои души сумели.
Как бесславны твои беспросветные ночи! ОгнемИм гореть со стыда перед новым ликующим днем.
Я постиг эту ночь, я постиг этой ночи призванье,Мне в моем постиженье мое помогало познанье.
Ткань завесы безмолвия! Мир одиночества — ночь!А свеча — наше зренье. Нам сумрак дано превозмочь.
Розы страстных ночей, их душистый джуляб и алоэ —Многих раненных в сердце беда и мучение злое.
То, что благом ты счел, то, чему оказал ты почет,—Было только преддверьем той ночи, которая ждет.
Кто во тьме, что чернее, чем негр, провлачил свои годы,Ржою тот изъязвлен, все нутро ему съели невзгоды.
Но зарей, что к свече так влеклась, как любой мотылек,Свет свечи заблестел, и к прозренью меня он повлек.
Так возьми же свечу, хоть она угрожает ожогом.Светоч взял Низами. Этот светоч вещает о многом.
Речь первая — о сотворении человека
До поры, как любовь не явила дыханье свое,В бездне небытия не могло засиять бытие.
Но счастливец великий в своей непостижной отчизнеЗахотел бытия, и завесы раздвинул он жизни.
Он был сыном[91] последним воздушных, летучих пери,Первым сыном людским в озарении первой зари.
Получил он от неба халифства величье, но следомСвой утратил он стяг.[92] После снова пришел он к победам.
«Он творцом был научен». О, сколько в нем чистого есть!«Бог месил его глину». Какая безмерная честь!
Он и чистый и мутный, хоть золото в нем засияло,Он и камень для пробы, и он же — пытливый меняла.
Он — любимец крылатых, смутивший их райский покой.Со щеками в пушке, этот юноша — образ людской.
Взять опястье Адама! Для каждой души это — счастье!На запястье ему семь небес ниспослали опястье.
Две больших колыбели Адама баюкать могли:В нем все помыслы неба и все помышленья земли.
В сорок дней он дитя; мир познанья младенцу не дорог.Он — великий мудрец, если лет ему минуло сорок.
Он предвестник любви, он, любовь порождая, возник.Он, как розовый куст благодатного рая, возник.
Это — взора всезрящего отблеск; исполнен он света;Это — птица с ветвей, что над миром раскинулись где-то,
Птиц небесных привлек он к своих поучений зерну.И глядят они вниз, постигая всю их глубину.
Но ведь он в небесах за пшеничное зернышко[93], зная,Что на землю сойдет, отдал все наслаждения рая.
Он попался в силок, хоть одно лишь он видел зерно.О, как было мало, о, как было ничтожно оно!
И пришел он с молитвою в мир бытия, и в поклонеВсе склонилось пред ним. На земном воцарился он лоне.
Он для всех был кыбло́й, он для всех был в сиянии зрим.Лишь один возмутившийся пасть не хотел перед ним.[94]
Лепестки, что он сыпал, что прежде в Эдеме блистали,Стали негой для всех, а для дьявола — углями стали.
Но без рода людского он счастья не знал бы совсем.Для него, одинокого, цвел бы напрасно Ирем.
У кого бы другого была столь великая сила,Чтобы дел человеческих горе его не сломило?
Было сердце его страстью к светлой пшенице полно.Как пшеницы зерно, от огня раскололось оно.
И стремленье уйти, и забыть о лазоревом крове,Есть пшеницу земную — и сладко все было и внове.
Ни отца, ни детей. Как зерно, должен он прорастиИ в камнях быть измолотым. Ждал он такого пути.
Только брошенный в землю, надеждою стал он земною,Светлоликим он стал. Ведь прощен был он силой иною.
И на тело его зной набросил — пшеничную тень.Как на лунном шагрене, на ней был заметен ячмень.
Ячменю и пшенице ужель не постыла их ссора?Вновь ячмень загрустил. Ведь пшеница отрадней для взора.
Лишь в эдемском саду съел нежданно пшеницу Адам,Вскрылось сердце его, и желаньем он был уж не там.
Как унижен он был; жаждал этого демон двурогий.Съел пшеницу Адам, и свернул он с надежной дороги.
К тяжкой жесткости сердца пшеничное клонит зерно.Тяготенье к пшенице. К безумью приводит оно.
И лишь только пшеница всеобщею стала едою,Рот раскрыла она, угрожая всеобщей бедою.
Где истоки души? Миновал им назначенный срок.Да, пшеничное зернышко — это опасный силок.
Ешь лепешки ячменные. Надо ль к иному стремиться?Вспомни участь Адама: его обманула пшеница.
Обладающий сердцем! Ты дьяволу молви — не лги!Мощный лев шаханшаха, не стань ты собакой слуги!
Не свершай омовений; сперва ты избавься от срамаПрегрешений своих; в этом следуй примеру Адама.
Благотворно раскаянье. Шествуй по древним следам.Испытавши раскаянье, многое понял Адам.
Вожделенье направив к сверканью увиденных зерен,Стал он нивам земли, стал он темному праху покорен.
Он обман свой увидел. И грех был не легок, не мал:Соблазненный пшеницей, в силок он навеки попал.
Смятой розе греха многослезный поток он направилИ свой царский шатер в Сарандибе затем он поставил.
От греха он бежал, и свой черный направил он ликВ эту землю, чтоб в ней черный род возле моря возник.
Брал индиго он там из небесного хума, одеждыКрасил им в Индустане: еще он не ведал надежды.
Но греха синеву он с ладоней отмыл, и у ногНовый злак он узрел. А индиго текло, как поток.
Стал он тюрком китайским. Он месяцем стал белоликим,Спрятав кудри греха покаяния шапкой. Великим
Овладел на земле он престолом, когда от греховОн смиреньем избавился. Ждал его царственный кров.
На земле справедливости сеял он истины семя,Дал он правду в наследье народам на долгое время.
У хранителя рая сокровища взял он и, райПокидая, принес их в земной новонайденный край.
Так воспользуйся, смертный, с такого богатства доходом!Он посеял, а жатву он всем предоставил народам.
От Дыханья кадила алоэ дышать тяжело.Мастер седел виновен, что ослику тяжко седло.
Но ведь все ж не напрасно, о смертный, ты призван для жизни,Милосердье в своей ты порою встречаешь отчизне.
На реке юных дней, в свежих розах, стремится ладья.Зацепиться страшись за шипы своего бытия.
Будет осень, так в путь ты весной устремляйся, счастливый,Ты боязни не знай: все сгорят и сгорит боязливый.
Ты не лев, о трусливый; нет, ты не подобие льва.И душе твоей робкой отважные чужды слова.
Можно льва написать под высокой дворцового сенью,Но и сотней ударов его не принудишь к движенью.
Человеку прекрасных, небесных одежд не дано.Праху — прах. Никаких ему светлых надежд не дано.
Как бессильна звезда, что горит обещанием счастья.Плачет сердце твое. А печали не видят участья.
Почему же тебя, разрушителя вражеских стен,—Огневой небосвод захватил в неожиданный плен?
Ты в круженье небесном, так будь с препоясанным станомВ услуженье покорном. Его не избегнуть обманом.
Будь подобен огню, ничего нет быстрее огня.Не отстань от созвездья, свою устремленность храня.
Будь водою ты легкой, которою славятся долы.Ведь вода не тяжелая много ценнее тяжелой.
Только тонкостью стана людской обольщается глаз.Только легкие души ценны и желанны для нас.
Ветер мира свершает движенья свои круговые,Ты, что Каф, недвижим. Где ж порывы твои огневые?
Иль в стремлении к розе шипов одолеть ты не смог?На себя не гляди, как фиалки склоненный цветок.
Ты лишь только собой населяешь земные просторы,На себя самого направляя беспечные взоры.
В этом доме обширном ты каждый одобрил предел,Но ты в доме — ничто. Ведь не этого все ж ты хотел?
Сам в себя ты влюблен, перед зримым в восторге великом.И, как небо, ты зеркало держишь пред блещущим ликом.
Если б соль свою взвесил, ты спесь бы свою позабыл;И тогда бы за все небесам благодарен ты был.
Позабудь притесненье. Отправься в иную дорогу.Что есть люди, скажи? Устремляйся к пресветлому богу.
Ты познай его благость, лишь этим себя мы спасем.Ты познай свою скверну и небу признайся во всем.
Если ты устыдишься, к молитвам в слезах прибегая,Милосердной и щедрой окажется сила благая.
Повесть о падишахе, потерявшем надежду
