Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

Подали.

Получил это прошение бог, позвал для объяснения Николу.

— Почему ты не выгнал травы крестьянам? — спросил он Николу.

— Я тут ни при чем, — ответил Никола, — вина в этом Егория, если бы он дал дождь, я бы выгнал траву, а без дождя это невозможно.

Сейчас же был позван Егорий. Он явился. Бог сказал:

— Мужички жалуются на Николу, что он не выгнал травы, а оказывается, виноват в этом ты, а не он. Почему ты не дал дождя в свое время?

— Причина тут не во мне. Все делается по порядку. Засори Дарья прорубь в свое время, был бы и дождь в свое время.

Позвали на допрос Дарью. Дарья не признала своей вины.

— Моей вины тут нету. Все дело в Алексее. Он не дал с гор потока в свое время. Как же я могла засорить проруби?

Позвали на суд Алексея.

— Почему ты не дал потоки с гор в свое время? — спросил бог Алексея.

— Я в том не виноват, — ответил Алексей, — запоздал в своем деле Василий. Он не дал в свое время капели, а без капели потоку не сделать.

Василий тоже не признал себя виновным.

— Капель от тепла, а где было его взять, если Авдотья не плющила. Виновата Авдотья.

Нашли Авдотью; привлекли ее к ответу по иску мужиков. А та отвечала:

— У меня не одно дело, что только плющить. На моих руках кросна и тканьё. Если бы было на руках одно дело, я не запоздала бы и плющать в свое время. А тут как раз пришлось ставить кросна в Пудоже.

Виновных, таким образом, не находилось, и было на суде у бога постановлено: оставить прошение без последствий.

Да тут отец спал с сыном. Да утром-то выстал да и скаже: «Этот пасик у меня, — говорит, — вси бока намял ночесь. Леший бы, — сказывает, — взял, все бока намял мальчик». Сели чай пить. А мать-то и скаже: «Господи, сохрани да помилуй». Ну вот.

Ну, значит, и надо было парню в лес ехать, а парню было годов четырнадцать, такой. И этот парень поехал в лес, приехал за дровами, дров воз наклал (я уж не знаю, правда ль, не правда ль)…

Парня нету-нету-нету. Уж время одиннадцать часов вечера — парня все нету. Пришел к парню цыган такой большой, с трубкой, значит, леший-то будто. И коня у ступа взял да так и замотал у паха коня-то, примотал — и коню-то ни с места. А парень стоит вот так: живой не во день. Дрожит. А он говорит:

— Не дрожи, скоро за тобой придет, — говорит, — целая группа.

А парень боится.

А с другой стороны идет маленький такой мужичок, такая борода, и говорит этому лешему-то:

— Ты изыди прочь, отсюда уходи, чтоб тебя не было!

Как поломился, скаже, ну, рассказывал мой папа, поломил-поломил-поломил, лес-то так, скаже, и трещит.

Да! Потом, значит, этот мужичок взял его, — ну, сказали, что это был Николай-чудотворец… Вот, с белой бородкой. И высек у него то выпряжье, его на воз посадил.

А этот паренек-то и скаже:

— Дедушко, проводи меня, я боюсь.

— Нет, не бойся: тебя никто топерь не тронет. Тебя встретят свои родители.

Он только на росстань ту выехал, с зимника-то, — и отец да мати встречают:

— Да пошто ты долго? Да чего ты долго?

А он говорит:

— Приеду домой — все расскажу.

Вот так. Ну вот, отец ведь уж да мать дак взяли домой да скорей обогрели: он весь замерз. Дома рассказал — да и онемел и говорить больше не стал.

Вот так. Это мне рассказывал свой отец.

Раз в осеннюю пору увязил мужик воз на дороге. Знамо, какие у нас дороги, а тут еще случилось осенью — так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить:

— Помоги, родимой, воз вытащить!

— Поди ты! — сказал ему Касьян-угодник. — Есть мне когда с вами валяндаться! — Да и пошел своею дорогою.

Немного спустя идет тут же Никола-угодник.

— Батюшка, — завопил опять мужик, — батюшка! Помоги мне воз вытащить. — Никола-угодник и помог ему.

Вот пришли Касьян-угодник и Никола-угодник к богу в рай.

— Где ты был, Касьян-угодник? — спросил бог.

— Я был на земле, — отвечал тот, — прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз завяз. Он просил меня: помоги, говорит, воз вытащить. Да я не стал марать райского платья.

— Ну, а ты где так выпачкался? — спросил бог у Николы-угодника.

— Я был на земле, шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз, — отвечал Никола-угодник.

— Слушай, Касьян! — сказал тогда бог. — Не помог ты мужику — за то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Никола-угодник, за то, что помог мужику воз вытащить, — будут служить молебны два раза в год.

С тех пор так и сделалось: Касьяну в високосный только год служат молебны, а Николе два раза в год.

Ехал раз мужик лесом. Дело днем было, летом. Только вдруг видит: на овцу волк кинулся. Овца испугалась, кинулась под телегу. Волк испугался, убежал.

Мужик взял овцу и повез с собой, проехал сажен пять от того места, стало ни зги не видно — темная ночь. Он диву дался. Ехал, ехал и сам не знает куда.

Вдруг видит огонек.

— А, — думает, — это, видно, гуртовщики. Хоть у них спрошу, куда ехать.

Подъезжает и видит — костер разложен, а кругом волки сидят и с ними сам Егорий Храбрый. А один волк сидит в сторонке да зубами щелкает.

Говорит мужик, что, мол, так и так, заплутался, не знаю, где дорогу найти. Егорий ему и говорит:

— Зачем, — говорит, — у волка овцу отнял?

— Да она, — говорит мужик, — ко мне бросилась. Мне ее жаль стало.

— А чем же волки-то кормиться будут? Вот эти, видишь, сытые лежат, а этот голодный, зубами щелкает. Я их кормлю; все довольны, только один жалуется. Брось ему овцу, тогда укажу дорогу. Ведь эта овца была волку обречена, так чего ты ее отнял?

Мужик взял и бросил волкам овцу. Как только бросил, стал опять ясный день, и дорогу домой нашел.

Был мужик, Нестером звали. У Нестера было ребят шестеро. Жили бедно. Что делать?

— Пойду я о большую дорогу с каким-нибудь прохожим. Не могу один напросить на детей.

Сидит о дороге. Видит, едет молодой человек на коне. Конь белый, на голове волосы черные и кудревастые, стремена золотые. Он еде да парит.

— Здравствуй, раб божий.

— Здравствуй, молодой человек. А как тебя зовут?

— Великомученик Егорий.

— Скажи, как мне с дитями проживать? Спроси у господа бога.

— Спрошу, спрошу.

— Омманешь. Оставь мне что-нибудь.

— А у меня только стремена.

Вот и оставил стремяно золотое. Тот потом пришел о дорогу, сел и сидит опять. Егорий-то приехал.

— Что, Егорий-великомученик, господь велел?

— А велел, что взаймы возьмешь — не отдавай. Говори, что и не брал никогда. А где можешь — укради.

А потом и спрашивает:

— А где мои стремена?

— Что ты, молодой человек, Егорий-великомученик, я их и не видал…

(Так он и на иконы с одной стременой.)

А он так и стал жить. Стремено покажет. Оно красивое. Говорят:

— Сделай нам таки.

— Ой, — говорит, — денег много надо.

Дадут деньги, а он потом:

— Я и не видал.

Разжился.

Когда-то одна баба не почла матушку Пятницу и начала прядиво мыкать да вертеть. Пропряла она до обеда, и вдруг сон на нее нашел — такой могучий сон! Уснула она, вдруг отворилась дверь, и входит, вишь, матушка Пятница воочью всем, в белом шушуне, да сердитая такая! И шмыг прямо к бабе, что пряла-то. Набрала в горсть кастрики с пола, какая отлетала-то от мочек, и ну посыпать ей глаза, и ну посыпать! Посыпала да и была такова: поминай как звали! Ничего и не молвила, сердешная. Та баба как проснулась, так и взвыла благим матом от глаз, и не ведая, от чего они заболели. Другие бабы сидят в ужасьи и учали вопить:

— Ух ты окаянная! Заслужила казнь лютую от матушки Пятницы!

И сказали ей все, что было.

Та баба слушала-слушала и ну просить:

— Матушка Пятница! Взмилуйся мне, помилуй меня, грешную. Поставлю тебе свечку и другу-недругу закажу обижать тебя, матушка!

И что ж ты думаешь? Ночью, вишь, опять приходила она и выбила из глаз у той бабы костру-то, и она опять встала.

Грех великий обижать матушку Пятницу — прядиво мыкать да прясть!

Преподобный Ошевенский отец Александр многомилосьливый опоселился в Ошевенском. Года не знаю, не могу сказать, в каком году. Шел он здесь престарелым, старцем был таким темным. Старцем глубокой-преглубокой старости он шел. Понравилось ему эта Ошевенская тайга, лес непроходимый, болота, реки, озера.

Оприселился в первой деревне Халуй (теперь эти Халуи называются Черемушки). Так его не возлюбили, как он такой рипсозатой, грязной, ходит скимник какой-то, не понравился он деревенским:

— Уходи от нас, не занимай место этто. Не ставь монастыря никакого, не разводи ничего! Уходи, нам такого не надо.