Франко Саккетти - Новеллы

Услышав это, флорентийцы, смеясь, сказали: «Хотите, чтобы мы вам сказали правду? От них нам приходится временами плохо».

Рыцарь ответил на это: «Если они ограничиваются только этим, то вы еще дешево отделываетесь: нас же и наших потомков упомянутый единственный судья сделал несчастными на всю жизнь».

На этом и закончилась беседа.

Когда я раздумываю внимательно над тем, кто нынче те, что ходят в мантиях с капюшонами, подбитыми беличьим мехом, то я вижу, что мессер Ринальделло говорил правду, и думаю, что мало покоя может иметь то место, где они находятся, и еще меньше тот, кто им верит. Доказательством этому является следующее: один приморский город,[339] который долго находился под прекрасным своим управлением, никогда не имел ни одного судьи. И Норча,[340] маленький город по сравнению с упомянутым, по той же причине никогда не хотела иметь ни судей, ни людей, которые, прикрываясь наукой, хотели бы ее погубить. На это указывает то, что граждане Норчи не хотят иметь кого-либо из слишком больших знатоков права и говорят: «Подите прочь законники». И, таким образом, город этот управляется так же хорошо, как любое поселение в Италии.

Новелла 128

Епископ флорентийский Антоний забавным словцом приводит в смущение некоторых флорентийских дворян, жаловавшихся на то, что одному из преданных им людей и слуг, их родичу, епископ отказывает в погребении, так как умерший был ростовщиком

В старые годы жил во Флоренции некий епископ Антоний, бывший епископом этого города, человек почтенный и хороший.[341] У него состоял на службе близкий его друг, принадлежавший к семье деи Пацци,[342] настоящий дворянин, который превосходно знал толк в охоте на птицу и всякую другую дичь, в езде верхом и всяких других делах, касающихся развлечений. У него было некоторое количество денег, и он давал их в рост. Названный епископ не мог ни стать, ни сесть, чтобы когда-нибудь обойтись без него. Случилось так, что этот деи Пацци тяжело заболел и умер. После смерти его епископ объявил, что отказывает ему в погребении и запрещает хоронить его в освященном месте, если ему не будут предъявлены расчетные книги покойного и не будет дано обязательства вернуть лихву каждому, от кого он ее получил. Родственникам и близким это показалось, если учесть любовь епископа к покойному, делом странным. Поэтому некоторые из них снялись с места и отправились к епископу. Явившись к нему и выразив ему прежде всего свое почтение, они сказали: «Достопочтеннейший отец, мы обращаемся к вашему отеческому попечению, потому что, как вы знаете, господу богу было угодно призвать к себе такого-то вашего слугу, а нашего родича. Между тем в дом его явился ваш посланный с распоряжением не предавать его погребению, если не будет исполнено то, что следует исполнить, когда умирает ростовщик. Поэтому, принимая в соображение, что вы считали его своим сыном и слугой, мы очень изумляемся распоряжению и просим вас по милосердию вашему, ради любви, которую вы всегда проявляли к покойному, и ради того, чтобы не бросать тени на его доброе имя, соблаговолили принять его под свое покровительство, когда жизнь его окончилась».

Выслушав их, епископ ответил: «Признаюсь вам, что я любил вашего родича, ныне умершего, больше, чем кого бы то ни было. Но причина того, что любовь эта прошла, лежит не во мне, а в нем. А поэтому не вините меня, так как я соблюдаю требования епископского сана, в соблюдении которых я дал клятву. Если он обещал обеспечить должников, хорошо; поскольку же он этого не обещал, дайте обязательство вы и предъявите расчетные книги, и я буду милосерден, насколько смогу».

Так и пришлось км сделать. А епископ по благоразумию своему и по милости св. Иоанна Златоуста[343] повел себя после этого так, что родичи умершего забыли о его ответе и были вполне удовлетворены, умерший же был погребен.

Этот ответ епископа, прекрасен, если только он не внушен алчностью. И, правда, всякая любовь кончается, стоит только человеку позариться на что-нибудь, в особенности же клерикам, которые ради денег идут на всякое дело, не задумываясь над тем, честнее ли оно или нет. Я не говорю о названном епископе, который был человеком достойным, а говорю вообще о большинстве.

Новелла 129

Маработто из Мачераты в необычайном письме вызывает на поединок некоего знаменитого немца и освобождает на несколько месяцев свою родину от его наездов

В ту пору, когда римская церковь потеряла Анконскую марку,[344] жил человек, которого звали Маработто из Мачераты,[345] и был он огромного роста. Во время войн в названной Марке, на службе у церкви состоял некий немец по имени Шиверсмарс,[346] и проживал он в Монте-Фано.[347]

Когда названный немец вел жестокую войну в Мачерате, названный Маработто обратился к приорам Мачераты и попросил у них разрешения послать письмо этому Шиверсмарсу и вызвать его на бой; приоры дали ему на это согласие. Маработто написал тогда письмо такого рода: «Вас, благородного Шиверсмарса, приветствует Маработто из Балле д'Эброн! Слышал я, что вы очень знатного рода, что вы хороший воин и ведете в этих краях ожесточенную войну с крестьянами. А я приехал сюда с семьюстами конями в поисках, чтобы помериться силами с настоящими воинами, а не с простыми крестьянами. Поэтому я предлагаю вам сразиться со мной в поле, один на один, выбрав предварительно для того какое вам будет угодно место, а я с величайшим нетерпением ожидаю этого. Если же вы не хотите вступить со мной в бой один на один, то приводите с собой столько ваших людей, сколько вам заблагорассудится, а я явлюсь со столькими же. И, пожалуй, я сделаю вам даже некоторую уступку: в моем отряде на каждую сотню бойцов будет на десять человек меньше, чем у вас. Я усерднейшим образом прошу вас вот о чем: сделайте так и испытайте вашу доблесть не в борьбе с вилланами, а с настоящими воинами. На это предложение соблаговолите ответить мне скорее письмом ит. д. А впредь не вступайте на эту землю, ибо я буду обращаться с вами, как со смертельным врагом».

Получив это письмо и узнав об удивительном имени пославшего его и о том, что он из Балле д'Эброн,[348] Шиверсмарс совсем пал духом, вообразив, что Маработто несомненно какой-то знаменитый человек, а потому не стал писать ему письма и не дал ответа. Вследствие такого письма Маработто, он перепугался и в течение нескольких месяцев не воевал и не совершал наездов на область Мачераты, и все это только из страха перед названным Маработто.

Эта выдумка Маработто была очень тонкой! При помощи небольшого количества чернил он выгнал неприятеля из своей страны, и письмо это принесло Мачерате гораздо больше пользы, чем принесли бы триста вооруженных всадников.

Новелла 130

В Берто Фолъки, в то время, когда он находился у огня, вцепилась кошка, и, если бы не жена, освободившая ею благодаря своей сообразительности, ему угрожала бы опасность умереть

В одной из новелл выше я показал, как Берто Фольки был принят за жабу; в настоящей коротенькой новелле я хочу показать, как он был принят за мышь. Случилось это таким образом.

В октябре месяце, в то время как он находился в своем имении в Скандиччи, во Флорентийской области,[349] у него на седалище образовался веред, в том месте, где проходит повязка, накладываемая на грыжу. Веред этот был настолько злокачественный, что Берто в течение, нескольких дней немного лихорадило. Благодаря нарыву ему пришлось сидеть дома и не надевать штанов.

Однажды вечером ему захотелось зажарить бывших у него четырех великолепных дроздов, но зажарить по-своему, и он приказал своей служанке принести их к огню, разведенному в зале. Он приготовил вертел, уселся на скамеечку и, взяв лопатку, поправил огонь, желая, чтобы названные дрозды зажарились надлежащим образом, дабы съесть их затем с миром вместе со своей женой. Под скамейкой, как это постоянно бывает, находилась в это время кошка. Увидев приспособления Берто, которые болтались между ножками скамейки, и решив, вероятно, что это мышь, кошка бросается на них и впивается в них когтями.

Почувствовав, что его схватили за такое место, Берто протягивает руки к кошке и хватает ее, желая сбросить ее с себя; но чем старательнее он это делает, тем крепче вцепляется в него кошка, мяукая при этом, так что он начинает от боли кричать. Служанка, поворачивавшая вертел, спросила: «Что с вами, Берто?»

Берто ответил на это: «Разве ты не видишь?»

Служанка же, хотя и видела то, что делала кошка, не смела от стыда наклониться поближе к приспособлениям Берто. Она начинает звать кошку: «Кисанька, киса, киса, кисанька!» Но кошка продолжала свое дело; словом, она не только не оставляла своей добычи, но еще крепче сжимала ее, так что Берто все время кричал, пока, услышав крик, к нему не прибежала со всех ног жена.

Увидев ее, Берто сказал: «Ах, жена! Я умираю. Кошка, как ты видишь, схватила меня; я умираю, я умираю!»