Сказка сказок, или Забава для малых ребят - Джамбаттиста Базиле
Но бедная женщина продолжала тайком бегать к ней в огород; и наконец в одно утро орка поймала ее с криком ярости: «Попалась, воровка разэдакая! Теперь скажи, коль хватило у тебя ума воровать, чем расплатишься за то, что паслась у меня в огороде? Думаешь, пошлю тебя в Рим на покаяние? Нет уж, дудки!»
Бедная Паскадоция стала просить прощения, уверяя, что не демон прожорливости и жадности соблазнил ее на такой грех, но, будучи беременной, она боялась, что, коль не поест петрушки, как бы у ребенка на лице не вылезли веснушки. И что орка тоже должна ей быть благодарна, ибо, как говорится, кто не даст беременной поесть, что хочет, тому ячмень на оба глаза вскочит[176]. «Не девочка я, чтоб меня языком уболтать, — ответила орка. — И не думай, что подцепишь меня на крючок твоими словами. Считай, что выполола ты до конца грядку своей жизни, если не поклянешься отдать мне ребенка, которого ждешь, мальчика или девочку, кто будет». Несчастная Паскадоция, не зная, где искать спасения от этой беды, поклялась ей, положив одну руку на другую[177]. Только тогда орка ее отпустила.
И вот, когда настало ей время родить, она произвела на свет девочку, пригожую, точно камешек самоцветный, и назвала ее Петрушечкой, ибо с того дня носила всегда на груди маленький пучок петрушки. И росла Петрушечка не по дням, а по часам, а с семи лет стала ходить к мастерице учиться грамоте. И каждый раз, как на улице встречала орку, та ей говорила: «Скажи своей матери, пусть помнит о своем обещании; а я-то ничего не забыла». И так часто она повторяла, что бедная мать, не в силах более выносить эту музыку, сказала в сердцах: «Если в другой раз встретишь ту старуху и она снова спросит про это проклятое обещание, скажи ей: на, возьми». И вот Петрушечка, ни о чем не догадываясь, снова встретила орку; и, как только орка повторила обычные слова, она невинным образом ответила, как научила мать. Тут же орка ухватила ее за волосы и уволокла в лес — куда Солнце не заводило коней, чтобы не платить Тьме за наем этого пастбища, — и здесь заточила ее в башне, которая выросла по одному ее мановению без дверей, без лестниц, с одним только окошком наверху. И в это окошко Петрушечка опускала свои длинные-предлинные золотые волосы, а орка забиралась и спускалась по ним, будто корабельный юнга по вантам мачты.
Однажды случилось орке уйти далеко от башни, а Петрушечка выглянула в окошко, распустив свои прекрасные косы. И сын одного князя, проходя мимо, увидел эти два спадавших по стене золотых знамени, что призывали любую душу немедленно записаться в войско Амура, а посреди этих драгоценных волн обнаружил личико Сирены, способное околдовать любое сердце. И, безмерно увлекшись этой красотой, сначала послал ей меморандум вздохов, но вскоре направил требование сдать замок на его милость.
Переговоры шли весьма успешно, ибо юный князь получал кивки головой за воздушные поцелуи, жаркий блеск очей за реверансы, признательность за подарки, надежды взамен обещаний и слова нежности в ответ на многоречивые признания. И это длилось в течение многих дней, пока они настолько привыкли друг к другу, что договорились и о встрече. Приближалась ночь — время, когда Луна играет со звездами в «немого воробья», — и Петрушечка дала орке сонного снадобья, чтобы юный князь мог беспрепятственно подняться наверх по золотым волосам возлюбленной.
Настал условленный час, князь подошел к башне, свистнул, и Петрушечка опустила свои косы, а он сказал ей: «Поднимай». Поднятый в окошко, он спрыгнул в комнату и устроил маленькую пирушку с этой петрушкой из соуса Любви, а потом — прежде чем Солнце обучило своих коней проскакивать через обруч Зодиака — спустился по той же золотой лестнице и пошел по своим делам.
Так продолжалось долгое время, пока дело не разнюхала одна из оркиных кумушек и — по пословице: «Заниматься русским стал, да рожею в говно упал»[178] — донесла орке, чтобы та была настороже, потому что Петрушечка закрутила любовь с каким-то пареньком, ибо слышала она, как переговаривались, и видела, как он влезал на башню. И если уж дошло дело до «шуйца его под главою моею»[179], то девушка, похоже, еще до мая месяца съедет с квартиры[180].
Орка поблагодарила кумушку за предупреждение и ответила, что знает, как перекрыть Петрушечке дорогу, ибо выход из башни ею заколдован. Если не зажать в руке три волшебных желудя, спрятанных за потолочной балкой в кухне, то пытаться улизнуть — пустое дело.
Но пока они болтали об этом, подслушала их разговор Петрушечка, которая держала ушки на макушке и давно подозревала от соседки недоброе. И вот — когда Ночь развесила черные платья, чтобы сберечь их от моли, — пришел, как обычно, юный князь. Петрушечка помогла ему забраться на башню, а сама разыскала те спрятанные желуди, которыми знала как пользоваться, ибо научилась волшебству от орки. Затем она связала лестницу из бечевки, по которой оба сошли вниз и пустились наутек в сторону города.
Но оркина кумушка, видевшая, как они уходили, подняла крик. И кричала, пока не разбудила орку, которая, увидев, что Петрушечка сбежала, спустилась по той же веревочной лестнице, привязанной к окошку, и погналась за влюбленными.
Видя, что она несется за ними быстрее, чем ошалелый конь, они думали, что уже пропали; но Петрушечка вспомнила о трех желудях и бросила один на землю — и вот появилась корсиканская собака, такая страшная, ох, матушки мои, которая, лая во всю оскаленную пасть, бросилась на орку, чтобы порвать ее в клочья. Но орка, что была лукавее самого дьявола, запустив руку в кошель, вытащила хлебец и кинула его собаке. И та, лишь только съела, сразу поджала хвост, и куда девалась вся ее злость.
И опять понеслась орка за беглецами. Тогда Петрушечка, видя, что она приближается, бросила второй желудь; и вышел жуткий лев, ударяя оземь хвостом и потрясая гривой. Раскрыв пасть на ширину в две пяди, он уже готов был броситься на орку. Но орка, убежав обратно к себе, ободрала осла, что пасся на лугу, и, одевшись в его шкуру, устремилась против льва. И он, приняв ее за настоящего осла, до того испугался, что и до сих пор еще бежит.
Преодолев это
