Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двенадцатая

Круг первый (окончание)

Как вол с волом идет под игом плужным,Я шел близ этой сгорбленной души,Пока считал мой добрый пестун нужным;

Но чуть он мне: «Оставь его, спеши;Здесь, чтобы легче подвигалась лодка,Все паруса и весла хороши»,

Я, как велит свободная походка,Расправил стан и стройность вновь обрел,Хоть мысль, смиряясь, поникала кротко.

Я двинулся и радостно пошелВослед учителю, и путь пологийОбоим нам был явно не тяжел;

И он сказал мне: «Посмотри под ноги!*Тебе увидеть ложе стоп твоихПолезно, чтоб не чувствовать дороги».

Как для того, чтоб не забыли их,Над мертвыми в пол вделанные плитыЯвляют, кто чем был среди живых,

Так что бывают и слезой политы,Когда воспоминание кольнет,Хоть от него лишь добрым нет защиты,

Так точно здесь, но лучше тех работИ по искусству много превосходней,Украшен путь, который вкруг идет.

Я видел — тот, кто создан благородней,Чем все творенья, молнии быстрейСвергался с неба в бездны преисподней.*

Я видел, как перуном БриарейПронзен с небес, и хладная громадаПрижала землю тяжестью своей.*

Я видел, как Тимбрей, Марс и Паллада,В доспехах, вкруг отца, от страшных телГигантов падших не отводят взгляда.*

Я видел, как Немврод уныло селИ посреди трудов своих напрасныхНа сеннаарских гордецов глядел.*

О Ниобея, сколько мук ужасныхТаил твой облик, изваяньем став,Меж семерых и семерых безгласных!*

О царь Саул, на свой же меч упав,Как ты, казалось, обагрял Гелвую,Где больше нет росы, дождя и трав* !*

О дерзкая Арахна, как живуюТебя я видел, полупауком,И ткань раздранной видел роковую!*

О Ровоам, ты в облике такомУже не грозен, страхом обуянныйИ в бегстве колесницею влеком!*

Являл и дальше камень изваянный,Как мать свою принудил АлкмеонПроклясть убор, ей на погибель данный.*

Являл, как меч во храме занесенДвумя сынами на СеннахиримаИ как, сраженный, там остался он.*

Являл, как мщенье грозное творимоИ Тамириса Киру говорит:«Ты жаждал крови, пей ненасытимо!»*

Являл, как ассирийский стан бежит,Узнав, что Олоферн простерт, безглавый,А также и останков жалкий вид.*

Я видел Трою пепелищем славы;О Илион, как страшно здесь творецЯвлял разгром и смерть твоей державы!

Чья кисть повторит или чей свинец,Чаруя разум самый прихотливый,Тех черт и теней дивный образец?

Казался мертвый мертв, живые живы;Увидеть явь отчетливей нельзя,Чем то, что попирал я, молчаливый.

Кичись же, шествуй, веждами грозя,Потомство Евы, не давая взору,Склонясь, увидеть, как дурна стезя!

Уже мы дальше обогнули гору,И солнце дальше унеслось в пути,Чем мой плененный дух считал в ту пору,

Как вдруг привыкший надо мной блюстиСказал: «Вскинь голову! — ко мне взывая. —Так отрешась, уже нельзя идти.

Взгляни: подходит ангел, нас встречая;А из прислужниц дня идет назад,Свой отслужив черед, уже шестая.*

Укрась почтеньем действия и взгляд,Чтоб с нами речь была ему приятна.Такого дня тебе не возвратят!»

Меня учил он столь неоднократноНе тратить времени, что без трудаИ это слово я воспринял внятно.

Прекрасный дух, представший нам тогда,Шел в белых ризах, и глаза светили,Как трепетная на заре звезда.

С широким взмахом рук и взмахом крылий,«Идите, — он сказал, — ступени тут,И вы теперь взойдете без усилий.

На этот зов немногие идут:О род людской, чтобы взлетать рожденный,Тебя к земле и ветерки гнетут!»

Он обмахнул у кручи иссеченнойМое чело тем и другим крылом*И обещал мне путь незатрудненный.

Как если вправо мы на холм идем,Где церковь смотрит на юдоль порядка*Над самым Рубаконтовым мостом,

И в склоне над площадкою площадкаУстроены еще с тех давних лет,Когда блюлась тетрадь и чтилась кадка,* —

Так здесь к другому кругу тесный следВедет наверх в почти отвесном скате;Но восходящий стенами задет.*

Едва туда свернули мы: «BeatiPauperes spiritu»,* — раздался вдругНапев неизреченной благодати.

О, как несходен доступ в новый кругЗдесь и в Аду! Под звуки песнопенийВступают тут, а там — под вопли мук.

Я попирал священные ступени,И мне казался легче этот всход,Чем ровный путь, которым идут тени.

И я: «Скажи, учитель, что за гнетС меня ниспал? И силы вновь берутся,И тело от ходьбы не устает».

И он: «Когда все Р, что остаютсяНа лбу твоем, хотя тусклей и те,*Совсем, как это первое, сотрутся,

Твои стопы, в стремленье к высоте,Не только поспешат неутомимо,Но будут радоваться быстроте».

Тогда, как тот, кому неощутимоЧто-либо прицепилось к волосам,Заметя взгляды проходящих мимо,

На ощупь проверяет это сам,И шарит, и находит, и рукамиСвершает недоступное глазам, —

Так я, широко поводя перстами,Из врезанных рукою ключаряВсего шесть букв нащупал над бровями;

Вождь улыбнулся, на меня смотря.

Песнь тринадцатая

Круг второй — Завистники

Мы были на последней из ступеней,Там, где вторично срезан горный склон,Ведущий ввысь стезею очищений;

Здесь точно так же кромкой обведенОбрыв горы, и с первой сходна эта,Но только выгиб круче закруглен.

Дорога здесь резьбою не одета;Стена откоса и уступ под нейСплошного серокаменного цвета.

«Ждать для того, чтоб расспросить людей, —Сказал Вергилий, — это путь нескорый,А выбор надо совершить быстрей».

Затем, на солнце устремляя взоры,Недвижным стержнем сделал правый бок,А левый повернул вокруг опоры.

«О милый свет, средь новых мне дорогК тебе зову, — сказал он. — Помоги нам,Как должно, чтобы здесь ты нам помог.

Тепло и день ты льешь земным долинам;И, если нас не иначе ведут,Вождя мы видим лишь в тебе едином».

То, что как милю исчисляют тут,Мы там прошли, не ощущая дали,Настолько воля ускоряла труд.

А нам навстречу духи пролетали,Хоть слышно, но невидимо для глаз,И всех на вечерю любви сзывали.

Так первый голос, где-то возле нас,«Vinum non habent!»* — молвил, пролетая,И вновь за нами повторил не раз.

И, прежде чем он скрылся, замираяЗа далью, новый голос: «Я Орест!»* —Опять воскликнул, мимо проплывая.

Я знал, что мы среди безлюдных мест,Но чуть спросил: «Чья это речь?», как третий:«Врагов любите!» — возгласил окрест.

И добрый мой наставник: «Выси этиБичуют грех завистливых; и вот,Сама любовь свивает вервья плети.

Узда должна звучать наоборот;*Быть может, на пути к стезе прощеньяТебе до слуха этот звук дойдет.

Но устреми сквозь воздух силу зренья,И ты увидишь — люди там сидят,Спиною опираясь о каменья».

И я увидел, расширяя взгляд,Людей, одетых в мантии простые;Был цвета камня этот их наряд.

Приблизясь, я услышал зов к Марии:«Моли о нас!» Так призван был с мольбойИ Михаил, и Петр, и все святые.

Навряд ли ходит по земле такойЖестокосердый, кто бы не смутилсяТем, что предстало вскоре предо мной;

Когда я с ними рядом очутилсяИ видеть мог подробно их дела,Я тяжкой скорбью сквозь глаза излился.

Их тело власяница облекла,Они плечом друг друга подпирают,А вместе подпирает всех скала.

Так нищие слепцы на хлеб сбираютУ церкви, в дни прощения грехов,И друг на друга голову склоняют,

Чтоб всякий пожалеть их был готов,Подвигнутый не только звуком слова,Но видом, вопиющим громче слов.

И как незримо солнце для слепого,Так и от этих душ, сидящих там,Небесный свет себя замкнул сурово:

У всех железной нитью по краямЗашиты веки, как для прирученьяИх зашивают диким ястребам.

Я не хотел чинить им огорченья,Пройдя невидимым и видя их,И оглянулся, алча наставленья.

Вождь понял смысл немых речей моихИ так сказал, не требуя вопроса:«Спроси, в словах коротких и живых!»

Вергилий шел по выступу откосаТем краем, где нетрудно, оступясь,Упасть с неогражденного утеса.

С другого края, к скалам прислонясь,Сидели тени, и по лицам влагаСквозь страшный шов у них волной лилась.

Я начал так, не продолжая шага:«О вы, чей взор увидит свет высотИ кто другого не желает блага,

Да растворится пенистый налет,Мрачащий вашу совесть, и сияя,Над нею память вновь да потечет!

И если есть меж вами мне роднаяЛатинская душа, я был бы радИ мог бы ей быть в помощь, это зная».

«У нас одна отчизна — вечный град.*Ты разумел — душа, что обиталаПришелицей в Италии, мой брат».

Немного дальше эта речь звучала,Чем стали я и мудрый мой певец;В ту сторону подвинувшись сначала,

Я меж других увидел, наконец,Того, кто ждал. Как я его заметил?Он поднял подбородок, как слепец.

«Дух, — я сказал, — чей жребий станет светел!Откуда ты иль как зовут тебя,Когда ты тот, кто мне сейчас ответил?»

И тень: «Из Сьены я и здесь, скорбя,Как эти все, что жизнь свою пятнали,Зову, чтоб Вечный нам явил себя.

Не мудрая, хотя меня и звалиСапия,* меньше радовалась яСвоим удачам, чем чужой печали.

Сам посуди, правдива ль речь мояИ был ли кто безумен в большей доле,Уже склонясь к закату бытия.

Моих сограждан враг теснил у Колле,*А я молила нашего ТворцаО том, что сталось по его же воле.

Их одолели, не было бойца,Что б не бежал; я на разгром гляделаИ радости не ведала конца;

Настолько, что, лицо подъемля смело,Вскричала: «Бог теперь не страшен мне!». —Как черный дрозд, чуть только потеплело.

У края дней я, в скорбной тишине,Прибегла к богу; но мой долг ужасныйЕще на мне бы тяготел вполне,

Когда б не вышло так, что сердцем ясныйПьер Петтинайо* мне помог, творя,По доброте, молитвы о несчастной.*

Но кто же ты, который, нам даряСвое вниманье, ходишь, словно зрячий,Как я сужу, и дышишь, говоря?»

И я: «Мой взор замкнется не иначе,Чем ваш, но ненадолго, ибо онКривился редко при чужой удаче.

Гораздо большим ужасом смущенМой дух пред мукой нижнего обрыва;Той ношей я заране пригнетен».*

«Раз ты там не был, — словно слыша диво,Сказала тень, — кто дал тебе взойти?»И я: «Он здесь и внемлет молчаливо.

Еще я жив; лишь волю возвести,Избранная душа, и я земные,Тебе служа, готов топтать пути».

«О, — тень в ответ, — слова твои такие,Что, несомненно, богом ты любим;Так помолись иной раз о Сапии.

Прошу тебя всем, сердцу дорогим:Быть может, ты пройдешь землей Тосканы,Так обо мне скажи моим родным.

В том городе все люди обуяныЛюбовью к Таламонэ, но успехОбманет их, как поиски Дианы,

И адмиралам будет хуже всех».*

Песнь четырнадцатая