Персеваль, или Повесть о Граале - Кретьен де Труа
На этот счет высказывались разные предположения, которые могут быть сведены к двум основным: или после смерти Кретьена переписчик свел воедино две незаконченные рукописи, или речь идет о произведениях, написанных разными авторами, но, по неизвестным причинам, механически соединенных. Но Ж. Фраппье был уверен, что этот роман Кретьена является лучшим и достойным наибольшего признания, потому что автор «Персеваля» демонстрирует в нем тончайшее искусство контрапункта, поддерживая атмосферу тайны и недосказанности (Frappier, 1957).
О продуманном плане романов Кретьена де Труа можно говорить, имея в виду понятия, которыми пользовался сам автор в предисловиях к романам «Клижес» и «Ланселот, Рыцарь телеги»: matiére (материал; может быть, фабула), sens (смысл), сonjointure (соединение, или в переводе на язык современных понятий – композиция) (Kelly, 1966). В совокупности эти три элемента составляют, по Кретьену, авторское искусство.
Мемориальная доска со святым Павлом и его учениками. Ок. 1160–1680.
The Metropolitan Museum of Art
Апелляция ко всякого рода источникам – характерная черта средневековой учености, по природе своей «цитатной». В последнем романе связь материала с универсумом рыцарской жизни, уже созданным Кретьеном, совершенно очевидна, а ссылка на конкретный предшествующий источник явно имеет технический характер. Персеваль, как рыцарь Круглого стола, упомянут уже в «Эреке и Эниде», первом романе автора, причем, как говорится, в хорошей компании: в замке Кардиган Эрека с Энидой встречает король Артур, а за ним появляются в обозначенном порядке Кей, Персеваль Валлиец и блистательный Гавэйн (ст. 1513–1515).
Значит, персонаж уже был известен Кретьену, хотя обрел свой сюжет только в последнем романе. Так что материалом Кретьен вполне мог располагать и до полученного от Филиппа Эльзасского заказа – почерпнутым из преданий, устных рассказов, которые могли дать толчок его творческой фантазии.
Но в предисловии четко обозначен смысл, и он принципиально нов для романов Кретьена, что само по себе говорит об особой роли «Персеваля» в творчестве писателя. До этого Кретьен никогда не начинал романный текст с цитаты (в вольном переложении) из Священного Писания: «Кто мало сеет – мало жнет. / Кто добрых урожаев ждет, / Тот должен бросить в землю зерна, / Чтоб те взошли в ней благотворно».
Это вполне узнаваемый фрагмент из Второго послания к коринфянам апостола Павла. Затем возникает значимое противопоставление Филиппа Эльзасского и Александра Македонского, причем в пользу первого. Это не только выражение традиционной придворной лести с расчетом на вознаграждение – скорее демонстрация новой концепции героизма. Для европейского Средневековья Александр Македонский был героем абсолютным. Свидетельство тому – романы античного цикла, в частности анонимный «Роман об Александре» (плод творчества многих авторов), который создавался с середины XII века. В этот период определяются два соперничающих персонажа – король Артур и Александр Македонский, которые предстают не только как романные персонажи, но и как воплощение определенных качеств, близких рыцарскому миру. История Александра вошла в соответствующий историко-культурный контекст. Во всяком случае, для Кретьена и его современников этот абсолютный герой должен был быть не просто знаком, а традиционно безупречен. Поэтому заявленное в предисловии противопоставление, несомненно, призвано пояснить смысл романа.
Вполне вероятно, что Кретьену известны были и многочисленные недостатки/пороки Александра Македонского, касающиеся и его натуры, и его деяний. Соответствующие сведения могли быть почерпнуты автором из античных источников.
Если перевести проблему в план важных для эпохи понятий, то вполне естественно, что язычник Александр противопоставлен христианину Филиппу. Поэтому представление добродетелей патрона обрамлено цитатами из Священного Писания, а сам автор уподобляет себя сеятелю из знаменитой евангельской притчи. Собственно, не имеет особого значения, соответствовал ли реальный Филипп Эльзасский очерченному Кретьеном образу. Впрочем, у графа была репутация вполне достойного человека, образованного и покровительствовавшего искусствам. К тому же он погиб в крестовом походе, то есть, по понятиям эпохи, за веру. Кретьен, сочиняя предисловие, еще не мог об этом знать, но он жил в этом историческом сюжете, и, вероятно, намерения Филиппа отправиться в Святую землю ему могли быть известны. Указанное противопоставление призвано прояснить смысл романа, так как заявлено абсолютное значение нового критерия рыцарского (и человеческого) достоинства – христианского милосердия. Ради уточнения стоит сказать, что в рыцарский кодекс неизменно включалась щедрость, подразумевавшая богатые дары по определенным случаям: как акт гостеприимства, как награда в турнире, как королевское пожалование за особые заслуги. Но в христианском толковании милосердие не равно публичной щедрости: это некое сокровенное и тайное пожертвование. Во всяком случае, так трактует эту добродетель Кретьен со ссылками на Писание: милосердие, в отличие от щедрости, творится тайно.
В таком контексте история Персеваля должна была предстать как путь к новым нравственным ценностям, как своего рода поиск, облеченный в сюжет психологического эксперимента и призванный открыть иные – духовные – цели рыцарского служения. Таким образом, в прологе уже заложены интрига и своеобразный ключ к прочтению романа.
Предполагаемая датировка «Персеваля» стала предметом оживленной научной дискуссии. Работа над романом могла начаться, как отмечено, не позже 1190 года. Предположения исследователей связаны с возможной датой знакомства и сближения Кретьена с Филиппом Эльзасским. Р. Лежен (Lejeun, 1954) считала, что Кретьен мог поступить на службу к Филиппу Эльзасскому весной 1180 года, когда влияние графа на французский королевский двор возросло настолько, что он стал чуть ли не регентом при новом короле Филиппе-Августе, которому в ту пору было пятнадцать лет, и взял на себя заботы наставника будущего монарха. Это позволило исследовательнице высказать гипотезу о том, что «Персеваль» стал своего рода «зерцалом принца», то есть с самого начала строился как роман воспитания и был ориентирован на конкретный политический сюжет. Но сюжет этот длился недолго. Уже в следующем году Филипп Эльзасский утратил доверие юного, но властного принца и попытался заключить союз с двором Шампани. С этой целью он, став вдовцом в 1182 году, совершал многочисленные визиты в Труа и даже возымел надежду вступить в брак с Марией Шампанской, тоже недавно овдовевшей (Генрих Либеральный, граф Шампанский, умер 17 марта 1181 года, через семь дней после своего возвращения из Палестины). В итоге Мария Шампанская от этого претендента отказалась, но, пока длилось настойчивое ухаживание, Кретьен, даже не покидая Труа, мог получить от Филиппа Эльзасского заказ на роман со столь лестным посвящением патрону (Fourquet, 1995). Быть может, он имел случай сопровождать графа во Фландрию, потому что описание процветающего торгового города в «Персевале», увиденного глазами Гавэйна, напоминает и облик богатых фламандских (бельгийских) городов: «В том славном городе всегда / Торгов и ярмарок страда…»
Но, возможно, эти строки могут быть отнесены и к Труа с его ярмарочным размахом и кипением промыслов – местных и завозных. Каждая из гипотез опирается на свои более или менее убедительные аргументы: во всяком случае, есть основания полагать, что работа над «Персевалем» могла начаться гораздо раньше обозначенной для него конечной даты (1190), то есть в период между 1179 и 1182 годами, когда Кретьен имел реальную возможность познакомиться с Филиппом Эльзасским. Может быть, ради этого заказа он перепоручил завершение «Ланселота» своему ученику Годфруа де Ланьи, чтобы полностью отдаться новому сюжету, – впрочем, тоже незаконченному? Считается, что «Ланселот» дописан к 1181 году. Значит ли это, что именно в это время Кретьен полностью занялся новым проектом, который так его увлек, что он посвятил ему несколько лет и, увы, не успел закончить, но никому не передоверил? На все подобные вопросы ответа нет. Но есть основания полагать, что последнее произведение Кретьена де Труа имело особое значение в его творческой судьбе, захватив автора на годы, – может быть, до самой кончины.
* * *
«Персеваль» часто называют романом воспитания. Размышляя о романе воспитания, М. Бахтин подчеркивал, что он сосредоточен на процессе становления человека (Бахтин, 1979), и это становление чаще всего проходит в циклическом времени (детство, юность, зрелость, старость). «Парцифаль» Эшенбаха (а следовательно, и «Персеваль» Кретьена)
