Персеваль, или Повесть о Граале - Кретьен де Труа
Куртуазный герой сохранял лучшие качества героя эпического: доблесть, гордость за свой линьяж, высокое самообладание. Но к этим качествам теперь добавляются и другие, призванные украсить и облагородить социальную жизнь: изысканность речи, манер и костюма, верность правилам чести в бою, щедрость, физическая привлекательность. Совершенная куртуазность требовала также уважения к поступкам и чувствам других людей, милосердия, безупречной вежливости. Безответное поклонение даме, вне какой-либо матримониальной перспективы, тоже значимая часть этого нового кодекса, хотя она не исчерпывает содержания понятия «куртуазия». Пример тому – Гавэйн, постоянный персонаж романов Кретьена де Труа, признанный воплощением рыцарского идеала. При этом Гавэйн вовсе не является идеальным и верным возлюбленным, скорее он, по удачному определению А. Д. Михайлова, – «прирожденный гедонист» (Михайлов, 2006), не склонный отказываться от соблазнов. Впрочем, в литературных текстах эпохи, в том числе и у Кретьена, выражение amour courtois практически не встречается. Как справедливо заметил Ж. Фраппье, оно принадлежит к «терминологии современной критики» (Frappier, 1973).
Рыцарь на турнире. Фрагмент шкатулки из слоновой кости. Ок. 1310–1330 гг.
The Metropolitan Museum of Art
Эти новые устремления феодальной культуры нашли свое воплощение в жанре романа, который под пером Кретьена обрел почти классические формы. Средневековый роман – это явление достаточно масштабное и сложное. (См.: Bruce, 1923; Bezzola, 1944–1963; Loomis, 1963; Kelly, 1992; Михайлов, 1976; Мелетинский, 1983).
Принято выделять три основных цикла этих романов: античный, бретонский (артуровский) и византийский. Романы Кретьена де Труа, несомненно, принадлежат второму. Подобная классификация подразумевает, соответственно, использование определенных источников. То, что на севере Франции расцветает именно артуровский роман, совсем не случайно.
Главной хранительницей кельтских легенд и преданий еще в период раннего Средневековья оказалась Ирландия. Каким путем бретонские (кельтские) сюжеты и мотивы могли проникнуть во Францию? В силу своего географического положения Ирландия не могла оказать прямого влияния на французскую литературу XII века. Но существовали две обширные контактные зоны: в Британии – Уэльс и Корнуэлл, пограничные нормандскому королевству после покорения Англии Вильгельмом Завоевателем; во Франции, на континенте, – территория Арморики[4]. Арморика стала после завоевания Британии англосаксами убежищем и приютом для кельтов/бриттов, спасавшихся от захватчиков. Отсюда две теории, каждая из которых имела убежденных сторонников: континентальная, согласно которой Арморика сыграла решающую, если не единственную, роль в распространении бретонских сюжетов во Франции, и островная, где решающая роль отводится Уэльсу и Корнуэллу. В действительности обе эти теории не исключают друг друга. В романах Кретьена де Труа, как и в других рыцарских романах эпохи, французская Бретань (Малая Бретань) и Британия (Большая Бретань, то есть Англия), как правило, не различались. Бретонцы из Арморики постоянно общались с норманнами, они составили треть войска Вильгельма Завоевателя, а позже обосновались в Англии, привезя с собой и местных жонглеров, и предания родины, о которой они тосковали, и даже французский язык. Может быть, они и создавали причудливую романную географию артуровских повествований. Такой точки зрения придерживался Р. Луми (Loomis, 1963). То, что из Англии кельтская культура проникла на континент, уж и вовсе не удивительно. Она утверждалась при блестящих дворах нормандских королей, владения которых были одновременно и островными, и континентальными. Политика Генриха Плантагенета, который практиковал экспансию в кельтских землях, и в еще большей мере личная роль блистательной королевы Альеноры Аквитанской, тогдашней главной покровительницы литературы, способствовали распространению моды на артуровские легенды. Мария Шампанская, одна из любимых дочерей Альеноры, унаследовала от матери любовь к словесности, ум, фантазию и способность собирать вокруг себя талантливых поэтов и мыслителей. Она не просто поощряла дар Кретьена де Труа, а подсказала ему сюжет «Ланселота». В общем, мир артуровских сказаний (matiére de Bretagne) был той естественной почвой, на которой в ту эпоху развивался бретонский рыцарский роман, хотя об известных источниках, возможно использованных Кретьеном, ничего достоверного не известно. В своих романах он не раз на них ссылался: в частности, в прологе к «Персевалю» сообщает, что получил от Филиппа, графа Фландрского, книгу[5] (le livre), содержащую рассказ о Граале. Существовала ли такая книга – пока вопрос без ответа. Думается, что прав А. Д. Михайлов, который писал: «Можно предположить, что Кретьен располагал рукописями каких-то “старых сказаний” (об этом он говорит постоянно), излагавших бытовавшие в кельтской среде легенды. Но не исключено, что подобные ссылки были простым повествовательным приемом (если не мистификацией). Возможно, поэт мог воспользоваться этими легендами в их устной передаче, то есть слышать их от бретонских жонглеров» (Михайлов, 1976).
У последнего романа Кретьена «Персеваль, или Повесть о Граале»[6] особая судьба. Роман не был закончен, но именно он увлек Запад своими мистическими загадками и оказался у истоков мифа о Граале, столь популярного в западной цивилизации, что он проник и на территорию массовой культуры нашего времени, бесконечно расширившись в своих сюжетно-мотивных вариациях. Приходится признать, что Кретьен был творцом этого культурного мифа, и первенства у него уже никто не отнимет.
Однако в данном случае уместно уделить внимание источникам, даже если они были неизвестны Кретьену. Ведь столь универсальные по своему значению мифы никогда не возникают на почве исключительно авторского творчества.
Само слово graal этимологически неоднозначно. Оно не является неологизмом Кретьена и встречается в других текстах эпохи в значении «сосуд», «блюдо». Согласно распространенному мнению, слово graal восходит к средневековому латинскому gradalis, употребление которого отмечено с начала XI века. В провансальском языке слово получает форму grazal (grasal). В любом случае оно всегда обозначало некий предмет, используемый для сервировки стола (сосуд или большое блюдо). Такое толкование вполне соответствует контексту кретьеновского романа. Когда Персеваль впервые увидел таинственную процессию, то самым удивительным и загадочным предметом ему показался вовсе не Грааль, а кровоточащее копье. О мистическом смысле Грааля он услышит только от дядюшки-отшельника, который объяснит ему, что больной король вкушает с Грааля не аппетитные яства, а гостию, поддерживающую его дух и тело. С этого момента можно говорить о преображении вполне бытового предмета в сакральный. Существует по крайней мере три основные точки зрения на природу Грааля, которые подробно освещены в книге Ж. Фраппье (Frappier, 1972). Наиболее очевидна связь этого образа с христианской символикой (Грааль как чаша евхаристии и кровоточащее копье как копье сотника Лонгина), которая у последователей Кретьена возобладала.
Антиохийская чаша. Считалось, что внутри изящной внешней оправы находится простая серебряная внутренняя чаша. Именно она идентифицирована как святой Грааль. Оправа же была изготовлена в течение столетия после смерти Христа, чтобы почтить его и сохранить Грааль.
The Metropolitan Museum of Art
Поэтому в более поздних обработках мифа появится уже святой Грааль, а мотив его поисков, заявленный в романе Кретьена, приобретет чисто религиозный смысл. Изучались и ритуальная природа легенды о Граале, ее связь с языческими календарными культами. В связи с этим популярны и восточные параллели к сюжету о Граале (Gallais, 1972). Особенно обстоятельно исследованы связь Грааля с кельтским фольклором и процесс христианизации традиционных кельтских мотивов (магический котелок изобилия, заколдованное копье, трансформация кельтских водных божеств в образ Короля-Рыболова и проч.) (Marx, 1952; Loomis, 1963). Роман Кретьена уникален в том отношении, что в нем воссоздано становление сюжета о Граале, постепенное расширение смыслов, которое и определяет его многоуровневый характер. Поэтому ни один из источников не может стать довлеющим, и в этом сложность и кажущаяся противоречивость творения Кретьена.
Эта противоречивость интригует исследователей. Конечно, ее можно было объяснить
