Письма к госпоже Каландрини - Аиссе Шарлотта
В подобной обстановке, казалось бы, путь м-ль Аиссе, сразу же обратившей на себя внимание своей необычной, «экзотической», красотой был предопределен. Но все сложилось иначе. В 1720 г. в салоне г-жи дю Деффан (а по другим сведениям – в доме Ферриолей) произошла ее встреча с Блезом-Мари д'Эди, рыцарем Мальтийского ордена (отсюда его титул – шевалье) [296]. Встрече этой было суждено перевернуть всю ее жизнь: «прекрасную черкешенку» и «рыцаря без страха и упрека» [297]связало сильное, глубокое и прочное чувство.
Первоначально они это тщательно скрывали, особенно опасаясь бывшего посланника, «турка», как его называла м-ль Аиссе в письме к шевалье, относящемся к этому периоду [298]; да и в дальнейшем оба они проявляли большую сдержанность и осторожность. Так о рождении у них 26 апреля 1721 г. дочери знала только чета Болингброков – Генри Сент-Джон, виконт Болингброк, видный английский государственный деятель и мыслитель, по политическим соображениям покинувший родину и поселившийся во Франции, и его жена – в первом браке маркиза де Виллет [299]. Им м-ль Аиссе была обязана помощью в этот столь трудный для нее момент; прибегала она к их содействию и позднее (например, в 1731 г. дочь ее, находясь в Англии, получала от Болингброков денежную субсидию) [300].
Осенью 1726 г. в Париже м-ль Аиссе познакомилась с родственницей лорда Болингброка (сестрой его мачехи) – Жюли Каландрини. Как мы увидим далее, сближение с этой пятидесятивосьмилетней дамой, женой именитого и состоятельного женевского гражданина, матерью взрослых дочерей [301], сыграло поистине исключительную роль в жизни м-ль Аиссе и ее «посмертной судьбе».
По завещанию Ш. де Ферриоля м-ль Аиссе получила пожизненную ренту в размере 4000 ливров [302].Однако, несмотря на обретенную материальную независимость, она не пожелала покинуть дом, ставший ей почти родным. Связь ее с шевалье так и не превратилась в брак. М-ль Аиссе поддерживала светские отношения, выезжала и принимала у себя, читала и посещала театр, с радостью проводила время на лоне природы, изредка навещала дочь Селини, которая под именем мисс Блек воспитывалась в монастыре города Санс [303]. Между тем появились первые признаки страшной болезни – чахотки, в конце концов сведшей ее в могилу. Скончалась м-ль Аиссе 13 марта 1733 г. Погребение состоялось на следующий день в фамильном склепе Ферриолей в церкви св. Рока в присутствии Пон-де-Веля и д'Аржанталя; в церковной книге умершая значилась как Шарлотта-Элизабет Аиссе [304].
2Смерть м-ль Аиссе потрясла шевалье который до конца дней остался верен своей любви и в соответствующем духе воспитал их дочь, в 1740 г. ставшую виконтессой де Нантиа. Однако ни этот трогательный семейный культ, ни память друзей не спасли бы «прекрасную черкешенку» от забвения, если бы не обнаружилась впоследствии сравнительно небольшая связка писем, адресованных ею г-же Каландрини [305]. В них она с удивительной искренностью рассказала о последних семи годах своей жизни (осень 1726 – весна 1733), рассказала о том, что видела, думала, ощущала; о том, что ее радовало и мучило, восхищало и повергало в скорбь.
Письма эти явились настоятельной потребностью ее души; они возникли как следствие ее морального одиночества в то время, когда страдания ее и сомнения достигли высшего предела, когда исповедь сделалась для нее необходимой, а сочувственное внимание мудрого человека – бесконечно важным. Была ли г-жа Каландрини именно таким человеком – вопрос другой, но это и не имеет сейчас особого значения: к ней м-ль Аиссе взывала, на нее надеялась, от нее ждала спасительных наставлений и советов.
В эпоху Регентства (1715–1723) и в первые годы правления Людовика XV, не принесшие какого-либо оздоровления французскому обществу, отношения м-ль Аиссе с шевалье воспринимались как нечто вполне обычное; не тревожила сложившаяся ситуация и их самих: оба они были свободны и могли распоряжаться собой по собственному разумению. Конечно, мысль рано или поздно узаконить эти отношения не была чужда м-ль Аиссе, но она ее неизменно отвергала: шевалье, полагала она, был не вправе нарушить обет безбрачия, предписанный ему уставом ордена, и уж во всяком случае такой поступок мог пагубно отразиться на его благополучии. Однако с течением времени м-ль Аиссе стала все чаще задумываться над своим положением, с горечью и стыдом ощущая и себя участницей того не слишком пристойного спектакля, который являла собой жизнь ее круга. С особой отчетливостью начала она понимать это после сближения с г-жой Каландрини, нравственная твердость которой, во многом порожденная суровой атмосферой кальвинистской Женевы, произвела на нее сильнейшее впечатление.
Все чаще в письмах м-ль Аиссе звучит осуждение разврата и хвала добродетели, все сильнее выражается презрение к «плотским радостям» и упоение «блаженством любви беззаветной». Постепенно ею овладевает сознание своей греховности: она полна раскаяния и думает лишь об исполнении долга и спасении души. Изнемогая, она борется с собой – и побеждает: страсть, владевшая ею в течение стольких лет, изгнана наконец из ее сердца. Правда, эту обретенную в муках победу «прекрасная черкешенка» торжествует уже на пороге смерти.
Такова главная тема писем, таков основной их пафос. Однако этим отнюдь не исчерпывается их содержание. Мир никогда не ограничивался для м-ль Аиссе ее собственным; сосредоточенность на трудностях и бедах, выпавших ей на долю, не исключала сочувствия другим. Но от них она требовала того же, что и от себя, – справедливости, бескорыстия, верности в дружбе, стойкости в жизненных испытаниях. Отсюда резкость, с которой судила она поступки друзей, знакомых и просто современников; отсюда обилие в ее письмах сатирических зарисовок; отсюда ее иронические замечания и печальные философические наблюдения, своей афористичностью напоминающие подчас максимы и мысли прославленных французских моралистов. «Нет ничего горше, как выполнять свой долг из одного только чувства долга», – утверждает она в июньском письме 1728 г., а впоследствии повторяет это суждение в несколько иной форме: «Нет ничего труднее, нежели выполнять свой долг по отношению к тому, кого и не любишь, и не уважаешь». «Какие бы горести ни обрушивала на нас судьба, во сто крат горше те, причиной коих являемся мы сами», – замечает она в письме от июня – августа 1728 г. [306], а немного далее констатирует: «Людям свойственно обращать себе на пользу слабости другого», и т. п.
Не случайно, что при всем интересе м-ль Аиссе к светской и придворной жизни, при всей ее привязанности к парижскому быту, при всей склонности к изысканным развлечениям она (как бы предугадывая руссоистские настроения последующих лет) не раз противопоставляет порочной французской столице аскетическую Женеву и сельское уединение, которым наслаждаются ее швейцарские друзья. «Здравомыслие» женевских жителей и их «добрые нравы» восхищают ее, с умилением говорит она о «загородном домике» г-жи Каландрини, где та живет «такой счастливой, чистой и бесхитростной жизнью» [307]. Но не только Париж вызывает презрение и гнев м-ль Аиссе; иногда ей кажется, что вся Франция на грани катастрофы: «… все, что ни случается в этом государстве, – восклицает она в письме от 6 – 10 января 1727 г., упомянув об одном скандальнейшем происшествии в парижской больнице и приюте для бедных, – предвещает его гибель».
