Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот
Джафар углубился в одну из аллей и выбрал мраморную скамью, стоявшую в тени беседки с тремя входами, за стенкой, сплошь увитой виноградом. Едва князь Бармесид допил кофе, как в беседку с трех сторон одновременно, будто сговорившись, зашли три дервиша. Сквозь листву и решетку визирь видел, как странники, явно не знакомые друг с другом, были поражены тем, что судьба разными путями привела их в одно и то же место. Поприветствовав друг друга, они сели и какое-то время молча пили кофе, хотя всем им не терпелось узнать, чему обязаны они столь удивительным совпадением. И наконец первым заговорил самый старый дервиш:
— Братья мои, не кажется ли вам странным, что судьба собрала нас здесь в один и тот же час? Нет ли тут какой-либо тайны? Кем бы мы ни были прежде, наше положение делает нас равными и позволяет быть откровенными: расскажем, что привело сюда каждого из нас. Я поведаю вам свою историю, в ответ вы без утайки расскажете ваши… Сегодня, хвала Небу, я — мусульманин, но родился я в Китае, в городе Ханкое, в богатой семье, которая поклонялась Хахиху{88}. Из того, что говорили родители, желая меня просветить, я заключил, что наши предки обожествили одного или нескольких человек, и мне захотелось найти того, кто на самом деле создал меня и моих близких, чтобы служить ему. К этим нелегким размышлениям вскоре прибавилась еще одна тревога: меня хотели женить. Я же был убежден, что мужчина не должен связывать себя обязательствами, не познав самого себя, и что не следует ему дозволить себе наслаждения или отказаться от них, не изучив предмета, и оттого решил я оставить отчий дом и пуститься в странствие по Китаю, чтобы добыть нужные мне знания… Я взял необходимые для путешествия драгоценности и золото и пустился в путь; переходя из одной провинции в другую, я изучал культ божеств, который там практиковался, и его истоки. Одни поклонялись идолам, созданным их собственными руками, другие — тельцу или даже чему-то вовсе смехотворному. Многие пытались склонить меня на свою сторону, хотя я ясно видел, что глупо преклоняться своему творению, что только безумцы могут верить, будто мироздание, организованное так, как я видел, вышло из головы тельца. Наконец, я повстречал тех, кто поклонялся солнцу, ибо это светило оживляет своим теплом всё и вся, но и оно казалось мне не Богом, а лишь его более или менее сносным подобием. Потом жажда путешествии привела меня в те края, где солнце теряет свое влияние, и я увидел, что для совершенства этой веры опять-таки чего-то недостает… Я пошел обратно и добрался до города Дамгада{89}, где поселился в квартале, отведенном для чужестранцев{90}. Там я разговорился с человеком, чей характер и убеждения показались мне любопытными. И тут к нам подошел еще один путник.
«Как? Ты здесь, в этом городе? — удивился тот, с кем я разговаривал. — И где ты остановился?»
«У Тантур-Кус-Кама, самого уважаемого человека в Китае, который славится редкой для здешних мест добродетелью — радушием невиданным. Порой он дает стол и кров целой тысяче странников, а поскольку в Дамгаде я никого не знал, то явился к Кус-Каму и сказал, что пришел от Шебиба из Дамаска. При этом имени хозяин мой, если бы только мог, осыпал бы меня градом жемчуга. Ведь именно у Шебиба из Дамаска Тантур-Кус-Кам получал уроки добра и гостеприимства».
«Так ты хорошо знаешь этого Шебиба из Дамаска?» — спросил я.
«Я гостил у него дважды, — отвечал мне незнакомец. — Кто не видел Шебиба, тот не знает, что такое радушие и добродетель. Они снискали ему уважение и приязнь всех окружающих, а слава его разнеслась так далеко, что, говорят, даже певчие птицы по всей земле возносят ему хвалу. Я сам был свидетелем их любви и признательности к этому необыкновенному человеку и своими глазами видел, с какой внимательностью он относится ко всем животным… Однажды, когда я был у него, над садовой беседкой, в которой он любил отдыхать в жаркие полуденные часы, закружился, пронзительно крича, ибис[16]. Слугам надоели эти крики, и они вознамерились застрелить птицу из лука. Шебиб, приказав им не трогать ибиса, отворил окошко беседки. Птица залетела внутрь и принялась кричать еще громче прямо напротив софы, на которой обычно отдыхал Шебиб. Тогда господин приказал осторожно сдвинуть мебель, а потом еще осторожнее приподнять ковер. Под ним обнаружилась огромная змея, которая пролезла в беседку через щель в полу. Слуги хотели изрубить незваную гостью, но Шебиб остановил их и приказал ей убраться обратно в нору. Та послушалась, а хозяин дома довольствовался тем, что велел заделать щель и тем самым преградить путь в беседку».
С величайшим вниманием выслушав эту историю, я тут же принял решение. «Такое поведение, — сказал я себе, — должно быть следствием верных убеждений, ведь добродетель не может основываться ни на чем ином, как на истине. Пойду искать ее у Шебиба». Я отправился в Дамаск и сразу нашел того, с кем жаждал познакомиться… Едва я пересек границу города, как ко мне приблизился невольник и попросил почтить своим присутствием дом его хозяина. Он проводил меня к тому самому человеку, которого я искал, и вскоре уроки его зажгли во мне желание стать мусульманином, а немного погодя я зажил жизнью дервиша… Каждые три года я возвращаюсь в Дамаск, но, поскольку люблю покой, предпочитаю останавливаться за городом, и Шебиб с радостью идет мне навстречу и находит время, чтобы повидаться со мной. Как раз сегодня я беседовал с ним.
Тут первый, и самый старый, дервиш закончил свой рассказ, и слово взял второй:
— Братья мои, вы убедитесь, что не случайно судьба, каким бы ни был промысл ее, заставила нас всех собраться сегодня здесь, потому что я — почитатель того самого Шебиба, о котором только что поведал наш собрат, и явился в этот час в Дамаск, дабы просить у него приюта. Родом я из Индии, где рос в семье богатой и влиятельной. Однако я очень рано понял, что положение наше имеет обратную сторону, что так называемые радости жизни отнимают больше, чем дают, и можно стремиться к иному: я захотел увидеть мир и оставил родительский дом… Как-то шел я по одной из улиц Сурата{91} мимо большой пагоды: рядом с ней с самого утра
