Алан-Рене Лесаж - Похождения Жиль Бласа из Сантильяны
Я не замедлил доказать Гаспару, что был, действительно, таким человеком, какой ему требовался, и вот в чем заключалась моя первая услуга. Денежный сундук сеньора Балтасара помещался в опочивальне старика, между кроватью и стеной, и во время молитвы служил ему аналоем. Всякий раз как я на него взглядывал, он радовал мой взор, и нередко я мысленно обращался к нему со словами:
«О, сундучок, мой дружок! Неужели ты навсегда для меня заперт? Неужели же мне так и не удастся взглянуть на сокровища, которые ты скрываешь?»
Пользуясь разрешением когда угодно заглядывать в спальню, куда вход был запрещен только одному Гаспару, я однажды увидал, как его отец, думая, что никто за ним не наблюдает, отпер и запер сундук, а затем сунул ключ за настенный ковер. Я хорошо заметил место и сообщил о своем открытии молодому барину, который от радости обнял меня и проговорил:
— О, милейший Сипион! Какую весть ты мне приносишь! Теперь, друг мой, мы оба разбогатеем. Сегодня же я дам тебе воску: ты снимешь слепок с ключа и вручишь его мне. Полагаю, что мне нетрудно будет сыскать услужливого слесаря здесь в Кордове, которая среди испанских городов занимает далеко не последнее место по количеству жуликов.
— А для чего, — спросил я Гаспара, — понадобился вам поддельный ключ? Ведь мы же можем пользоваться настоящим?
— Конечно, — отвечал он, — но я боюсь, как бы мой отец, из подозрительности или по иной причине не вздумал спрятать его в другое место; всегда вернее — иметь собственный ключ.
Я одобрил такую предосторожность и, согласившись с его мнением, стал выжидать случая, чтобы снять слепок, что и было исполнено в одно прекрасное утро, покамест старый хозяин находился в гостях у отца Алехо, с коим он обычно вел весьма продолжительные беседы. Но этим я не ограничился, а, воспользовавшись ключом, отпер сундук, который, будучи набит множеством мешков и мешочков, вызвал в душе моей сладостное смятение. Я не знал, на каком мешке остановиться, — такое влечение чувствовал я и к большим, и к малым. В конце концов (поскольку опасение быть застигнутым врасплох не позволяло мне произвести длительный осмотр) я наудачу захватил один из самых объемистых. Затем, заперев сундук и снова засунув ключ за шпалеры, я вышел из горницы со своею добычею, которую спрятал в чуланчике в ожидании момента, когда смогу передать ее молодому Веласкесу, ожидавшему меня в условленном для свидания доме, куда я не замедлил отправиться, дабы уведомить его о том, что я проделал. Он так был мною доволен, что осыпал меня ласками и щедро предложил мне половину денег, находившихся в мешке.
— Нет, нет, сеньор, — сказал я, — этот первый мешок предназначается вам одному; воспользуйтесь им для своих надобностей. Я еще неоднократно буду возвращаться к сундучку, где, хвала небу, имеется довольно денег для нас обоих.
В самом деле, через три дня я похитил второй мешок, где, как и в первом, лежало пятьсот эскудо, из коих я согласился принять только четверть, несмотря на все настояния Гаспара, убеждавшего меня поделиться с ним по-братски.
Едва молодой человек увидел себя обладателем такой круглой суммы, а стало быть, и возможности удовлетворить свою страсть к женщинам и картам, как он всецело предался этим наклонностям. Он даже имел несчастье увлечься одной из тех прославленных прелестниц, которые способны в кратчайший срок поглотить самое крупное состояние. Он впал из-за нее в чудовищные расходы, а это поставило меня в необходимость так часто навещать сундук, что Веласкес, наконец, заметил покражу.
— Сипион, — сказал он мне однажды утром, — я вынужден доверить тебе тайну: меня обкрадывают. Кто-то отпер мой сундук и вытащил оттуда несколько мешков. Это — факт. Кого мне обвинить в этой проделке? Или, вернее, кто, кроме моего сына, мог ее совершить? Вероятно, Гаспар тайком пробрался в мою спальню или же ты сам его туда провел: ибо я весьма склонен подозревать, что ты с ним сговорился, хотя вы как будто не ладите друг с другом. Тем не менее я не хочу давать веры своим подозрениям, поскольку отец Алехо поручился мне за твою честность.
Я отвечал, что, слава богу, чужое добро меня не соблазняет, и сопроводил эту ложь лицемерною ужимкой, которая послужила мне к оправданию.
Действительно, старик больше со мной об этом не заговаривал; но все же он не преминул и на меня распространить свое недоверие: ограждая себя от наших покушений, он заказал новый замок для своего сундука и отныне всегда носил ключ в кармане. Таким путем было прервано всякое сообщение между нами и мешками. Мы очутились в довольно глупом положении, в особенности же Гаспар, который, не будучи в состоянии по-прежнему тратиться на свою нимфу, боялся лишиться ее навсегда. У него все же хватило ума изобрести способ, который позволил ему еще некоторое время продержаться на поверхности; а состоял этот способ в том, что он взаимообразно присвоил себе деньги, которые перепали на мою долю от кровопусканий, учиненных мною на теле сундука. Я отдал ему все до последней монетки, что, как мне кажется, может сойти за возмещение убытков старику, передним числом, в лице его будущего наследника.
Исчерпав этот источник и видя, что никакого другого у него уже нет, молодой человек погрузился в глубокую и черную меланхолию, которая мало-помалу помутила его рассудок. Он стал смотреть на отца не иначе, как на человека, который составляет несчастье всей его жизни. Предавшись глубокому отчаянию и глухой к голосу крови, этот несчастный возымел ужасное намерение отравить родителя. Он не удовольствовался тем, что посвятил меня в свой богомерзкий умысел, но предложил мне даже стать орудием его мести. При этом предложении меня охватил ужас.
— Сеньор! — воскликнул я, — возможно ли, чтобы небо окончательно отвратилось от вас и позволило вам принять столь гнусное решение? Как! Вы были бы способны лишить жизни того, кто даровал вам жизнь? Здесь, в Испании, в самом лоне христианской веры, мы стали бы свидетелями преступления, одна мысль о коем привела бы в ужас самые варварские народы! Нет, дорогой мой хозяин, — продолжал я, бросаясь к его ногам, — вы не совершите поступка, который возмутил бы против вас весь свет и повлек бы за собою позорное наказание!
Я продолжал увещевать Гаспара многими подобными речами, дабы отвратить его от столь преступного намерения. Сам не знаю, откуда брались у меня аргументы честных людей, которыми я воспользовался в борьбе с его отчаянием. Не подлежит сомнению, что я, мальчишка и сын Косколины, говорил тогда не хуже саламанкского доктора. Но сколько я ни доказывал ему, что он должен образумиться и мужественно отразить отвратительные мысли, обуревавшие его рассудок, все мое красноречие пропало даром. Он опустил голову на грудь и хранил мрачное молчание, что бы я ни говорил и ни делал, из чего я заключил, что он не отказывается от своего замысла.
После этого я без дальнейших колебаний попросил старого хозяина переговорить со мной наедине и, запершись с ним, сказал:
— Дозвольте, мне, сеньор, упасть к вашим ногам и воззвать к вашему милосердию!
С этими словами я в большом волнении и с заплаканным лицом упал перед ним на колени. Купец, пораженный моим поведением и расстроенным видом, спросил меня, что я совершил.
— Преступление, в котором раскаиваюсь, — отвечал я ему, — и о котором буду сожалеть до конца своих дней. Я имел слабость послушаться вашего сына и помог ему вас обокрасть.
И тут же я искренне признался ему во всем, что в связи с этим произошло, после чего изложил старику свой последний разговор с Гаспаром, намерения коего я открыл ему, не пропустив ни малейшей подробности.
Сколь ни дурного мнения был старик Веласкес о своем сыне, все же он лишь с трудом мог поверить моему рассказу.
— Сипион, — сказал он, поднимая меня, так как я все еще лежал у его ног, — я прощаю тебе ради важного признания, которое ты мне только что сделал. Гаспар, — продолжал он, возвысив голос, — Гаспар жаждет моей смерти! О, сын неблагодарный! чудовище, которое лучше мне было бы задушить при рождении, нежели дать ему вырасти отцеубийцей! Что побуждает тебя покуситься на мою жизнь? Ежегодно я выдаю тебе сумму, достаточную для твоих развлечений, а ты все недоволен. Неужели ты удовлетворишься лишь тогда, когда я позволю тебе расточить все мое добро?
После этого горестного восклицания он приказал мне молчать обо всем и оставить его одного, чтобы он мог поразмыслить над тем, как ему поступить в столь щекотливом положении.
Я ломал себе голову над тем, какое решение примет несчастный отец, когда он в тот же день велел позвать к себе Гаспара и обратился к нему со следующей речью, ничем не выдавая того, что творилось у него в душе:
— Сын мой, я получил письмо из Мериды, откуда мне пишут, что ежели вы хотите жениться, то вам предлагают пятнадцатилетнюю девушку отменной красоты, которая принесет вам богатое приданое. Итак, если вы не питаете отвращения к супружеству, мы завтра на заре выедем в Мериду. Там мы увидим особу, которую за вас сватают: если она придется вам по нраву, вы на ней женитесь, а если нет, то об этой свадьбе больше не будет речи.
