Автор неизвестен - Исландские саги. Ирландский эпос
И еще сказал он — таковы его слова:
— Все было игрою, легкой забавой,Пока не пришел Фердиад к броду.У нас были с ним ученье общее,Общая мощь и общая щедрость,И он был ее избранником.Все было игрою, легкой забавой,Пока не пришел Фердиад к броду.Мы равный ужас вселяли в врагов.Было равным искусство наше в бою.Дала нам Скатах два равных щита:Один — Фердиаду, другой же — мне.Все было игрою, легкой забавой,Пока не пришел Фердиад к броду.О милый друг, о столп золотой,Поверженный мной в бою у брода!О вепрь народов, неистовый вепрь,Ты был смелее, чем все другие!Все было игрою, пустой забавой,Пока не пришел Фердиад к броду.Этот пламенный и свирепый лев,Буйная волна, грозная, как Страшный суд.Все было игрою, пустой забавой,Пока не пришел Фердиад к броду.Думалось мне, что милый ФердиадБудет другом мне на веки веков.Вчера он был, как гора, велик,Сегодня лишь тень осталась его.Трижды врагов несметные полчищаЯ сокрушил рукою своею.Сколько быков, коней и воиновЯ разметал здесь во все стороны!Хоть и бесчисленно было воинство,Что наслал на нас хищный Круахан,Больше третьей части, с половину ихУмертвил я здесь в игре жестокой.Не бывал в боях тот сын королевский,Ирландия грудью не вскормила того,Не являлся еще ни с суши, ни с моря,Кто бы славою мог превзойти меня!
Здесь кончается повесть о смерти Фердиада.
Болезнь Кухулина
Раз в год собирались все улады вместе в праздник Самайн, и длилось это собрание три дня перед Самайн, самый день Самайн и три дня после него. И пока длился праздник этот, что справлялся раз в году на равнине Муртемне, не бывало там ничего иного, как игра да гулянье, блеск да красота, пиры да угощение. Потому-то и славилось празднование Самайн во всей Ирландии.
Любимым же делом собравшихся воинов было похваляться своими победами и подвигами. Чтобы подтвердить свои рассказы, они приносили с собой в карманах отрезанные концы языков всех убитых ими врагов; многие же, чтобы увеличить число, еще прибавляли к ним языки четвероногих. И начиналась похвальба, причем каждый говорил по очереди. Но при этом бывало вот что. У каждого воина сбоку висел меч, и, если воин лгал, острие его меча обращалось против него. Так меч был порукою правдивости воина.
Раз собрались на такой праздник, на равнине Муртемне, на все улады; недоставало только двоих: Конала Победоносного и Фергуса, сына Ройга.
— Начнем празднество, — сказали улады
— Нельзя начинать его, — возразил Kyхулин, — пока не пришли Конал и Фергус.
Ибо Фергус был его приемным отцом, а Конал — молочным братом. Тогда сказал Сенха:
— Будем пока играть в шахматы, слушать песни и смотреть на состязания в ловкости.
В то время как они развлекались всем этим, на озеро, бывшее неподалеку от них, слетелась стая птиц. Более прекрасных птиц никто не видывал в Ирландии. Женщин охватило желание получить их, и они заспорили между собой, чей муж окажется ловчее в ловле этих птиц.
— Я хотела бы получить по птице на каждое плечо, сказала Этне Айтенкайтрех, жена Конхобара.
— И мы все хотели бы того же самого! — воскликнули остальные.
— Если только для кого-нибудь будут пойманы эти птицы, то прежде всего для меня, — сказала Этне Ингуба, возлюбленная Кухулина.
— Как же нам быть? — спросили женщины.
— Не трудно сказать, — молвила Леборхам, дочь Ауэ и Адарк, — я пойду к Кухулину и попрошу его исполнить ваше желание.
Она подошла к Кухулину и сказала ему:
— Женщинам было бы приятно, если бы ты добыл им этих птиц.
Кухулин схватился за меч, грозя ударить ее:
— Уладские шлюхи не нашли ничего лучшего, как посылать меня сегодня охотиться на птиц для них!
— Ты не прав, — возразила Леборхам, — что гневаешься на них. Ведь ты виновник одного из трех ущербов, постигших уладских женщин, — виновник их кривизны.
(Ибо три ущерба постигли уладских женщин: горбатость, заикание и кривизна. Именно все те из них, что были влюблены в Конала Победоносного, горбились; те, что были влюблены в Кускрайда Заику из Махи, сына Конхобара, говорили заикаясь; те же, что были влюблены в Кухулина, кривели на один глаз ради сходства с ним, из любви к нему, — ибо когда Кухулин приходил в боевую ярость, один глаз его так глубоко уходил внутрь головы, что журавль не мог бы его достать, а другой выкатывался наружу, огромный, как котел, в котором варят целого теленка.)
— Приготовь для нас колесницу, о Лойг! — воскликнул Кухулин.
Лойг запряг коней, и Кухулин помчался на колеснице. Он совершил на птиц такой налет со своим мечом, что их лапы и крылья попадали в воду{389}. Кухулин, с помощью Лойга, захватил всех птиц и разделил их между женщинами. Каждая получила по две птицы, кроме одной лишь Этне Ингубы, которой ничего не досталось. Подошел Кухулин к своей возлюбленной.
— Ты сердишься на меня? — спросил он ее.
— Вовсе нет, — отвечала она, — я охотно уступила им этих птиц. Ведь ты знаешь, что нет среди них ни одной, которая бы не любила тебя и не принадлежала тебе хоть частью. Я же ни частицей не принадлежу никому другому: я вся твоя.
— Так не сердись же, — сказал Кухулин. — Когда снова появятся птицы на равнине Муртемне или на Бойне{390}, ты получишь двух самых прекрасных из них.
Немного погодя над озером появились две птицы, соединенные в пару цепочкой из красного золота. Они пели так сладко, что все слышавшие их впадали в сон. Кухулин тотчас же устремился на них.
— Послушайся нас, не трогай этих птиц, — сказали ему Лойг и Этне. — В них скрывается тайная сила.
— Приведется, — добавила Этне, — и ты достанешь мне других.
— Вы думаете, я не сдержу своего слова! — воскликнул Кухулин. — Не бывать этому. Вложи камень в пращу, о Лойг!
Лойг взял камень и вложил в пращу. Кухулин метнул его в птиц, но промахнулся.
— Горе мне! — воскликнул Кухулин.
Он взял другой камень, снова метнул его и опять промахнулся.
— Пришла напасть на меня! — воскликнул он. — С тех нор, как владею я оружием, никогда до этого дня не давал я промаха.
Он метнул в птиц свое копье. Оно пронзило крыло одной из них, и тотчас же обе они скрылись под водой.
Тогда Кухулин отошел в сторону. Он прислонился спиной к высокому плоскому камню{391}. Тоска напала на него, и вскоре он погрузился в сон. И во сне явились ему две женщины, одна — в зеленом плаще, другая — в пурпурном, пять раз обернутом вокруг плеч. Та, что была в зеленом, подошла к нему, засмеялась и ударила его плетью. Затем подошла вторая, засмеялась тоже и ударила его таким же образом. И так длилось долго: они подходили к нему по очереди и ударяли его, пока он не стал уже совсем близок к смерти; тогда обе они исчезли.
Улады, видя, что с Кухулином творится что-то неладное, хотели его разбудить.
— Не прикасайтесь к нему, — сказал Фергус. — У него сейчас видение.
Пробудился Кухулин от сна.
— Что с тобой было? — спросили его улады.
Но он в силах был сказать только одно:
— Отнесите меня в мой дом, на постель.
Его отнесли, как он сказал, и он пролежал в постели целый год, никому не вымолвив ни слова.
Ровно год спустя, в такой же день Самайна, Кухулин лежал у себя, а вокруг него сидели несколько уладов: по одну сторону его — Фергус, по другую — Конал Победоносный, у изголовья — Лугайд Кровавых Шрамов, а у ног его — Этне Ингуба. Внезапно вошел в дом некий муж и сел напротив ложа Кухулина.
— Для чего пришел ты сюда? — спросил его Конал Победоносный.
— Если б был здоров тот, что лежит здесь, — ответил пришелец, — он был бы защитой мне от всех уладов. Больной же и слабый, каков он ныне, он мне будет еще лучшим защитником. Я пришел, чтобы с ним поговорить, и потому никого не боюсь я.
— Если так, добро пожаловать! — отвечали улады. — Не бойся никого.
Тогда поднялся пришелец и запел:
— О Кухулин, горестен вид твой!Долго ль продлится недуг твой?Тебя б исцелили, если б были здесь,Милые дочери Аида Абрата.Сказала Либан, царственная подругаЛабрайда Быстрого на равнине Круах(Она знала, что Фанд, милая сестра ее,Разделить жаждет ложе Кухулина):«Светел будет день для страны моей,Когда Кухулин посетит ее!Он получит здесь серебро, золото,Сколько захочет вина для жажды своей.О, если б уж здесь был теперь мой милый,Герой Кухулин, сын Суалтама!То, что предстало в сонном виденье,Один свершишь ты, без помощи войска».В стороне юга, на равнине Муртемне,В ночь на Самайн, о Кухулин мой,Не во зло себе, а на исцеленьеВстретишь ты Либан, что я шлю к тебе{392}.
— Что ты за человек? — спросили его присутствующие.
