Собрание сочинений. Том 2 - де Вега Лопе Феликс Карпио

Лисандро

Пустое, случай не тяжел. Друзей не ссорит состязанье.

Отон

Согласье и соревнованье Не сядут есть за тот же стол. И все же так — верней всего, Да и не может быть иначе, Раз нет меж нами никого, Кто был бы ближе всех к удаче.

Валерьо

Сравним, чье выше торжество. Своих удач я не таю; Охотно расскажу мою, Когда вы слово мне дадите, Что и своих не утаите.

Лисандро

Извольте, слово я даю.

Отон

И я.

Валерьо

Начну повествованье, А вы судите, сколь полно Награждено мое страданье.

Отон

Начните же, мы ждем давно.

Валерьо

Я начинаю.

Лисандро

Ну!

Валерьо

Вниманье!.. Однажды юная вдова, Красавица с душой тигрицы, Каталась вечером в карете. Светлей трех тысяч серафимов, Она плыла на смену солнцу, Затем что солнце заходило, И лишь на миг ее скрывала Затменьем легкая гардина. Я шляпу снял, поклон отвесил; Она в ответ весьма учтиво Склонилась в сторону подножки Роскошной грудью лебединой. Тогда, решив, что не случайно Мне оказали эту милость, Я в эту улицу с гитарой В полночном сумраке явился. Я сочинил на случай глоссу; Себе на горе сочинил я. Я начал петь еще нежнее, Чем пел Пирам прекрасной Фисбе. «Водой от пламени спасите»,— Таков, увы, был первый стих мой; Он оказался и последним: Уж так спасли, что бог помилуй! Состав воды, гасившей пламя, Диоскорида[68] затруднил бы; Свелось к тому, что я всю ночь Себя высмеивал и чистил.

Лисандро

Я над Валерьо торжествую. Я участь испытал другую: Он — жертва, я — наоборот.

Отон

Итак, Лисандро, ваш отчет!

Лисандро

Призвав любовь, я повествую. По этой улице счастливой И злополучной в высшей мере, Где тысячи живых страдальцев Наследье мертвого лелеют, Однажды, темной ночью, воры, Спасаясь от властей побегом, Тащили грузный мех с вином Весьма внушительных размеров. Бродяги эти, на бегу Увидев мраморные двери Вдовы, чье сердце много жестче, Свой мех приткнули в углубленье. И альгуасилы и другие, За ними гнавшиеся следом, Не разглядели в темноте Подкинутого кавалера. Я, поджидавший за углом, Едва погоня отшумела, Сейчас же ринулся вперед И полетел на крыльях ветра. Приблизясь к милому порогу, Я вижу: кто-то неизвестный, В плаще, при шпаге, смотрит в щелку И разговаривает с кем-то. Я подошел к нему, надвинул До бороды свое сомбреро И молвил: «Слушайте, идальго!», За епанчу схватив злодея. А так как он не отвечал, Я шпагу обнажил мгновенно И в грудь ему, что было силы, По рукоять вонзил железо. В мою же грудь плеснула кровь, И я, домой придя поспешно, При свете осмотрел камзол; Он пахнул чем-то очень крепким. Беру фонарь, спешу обратно, И, возвратясь на то же место, Я вижу озеро вина И шкуру проткнутого меха.

Отон

Раз вы такой добились ласки, Даю отчет не без опаски.

Валерьо

Но отчитаться вы должны.

Отон

Великий Туллий![69] Здесь нужны Твои ораторские краски. Впервые пели петухи Надтреснутыми голосами И городские с полевыми Издалека перекликались, Когда я возле стен вдовы С упорством маятника начал Шагами мерить мостовую И взором — запертые ставни. Мрак был чернее португальца, Который в черный плащ запахнут, И, ошибясь на два окна, Я отошел немного дальше. Там мирно жил один башмачник, И я туда глаза уставил, Чтобы взглянуть на милый дом, Где столько пленных обитает. Вдруг я увидел на балконе Фигуры белой очертанья; Решив, что это — Леонарда, Я обратился к ней, взывая: «О чистый ангел в белой токе, Держащий четки в нежных пальцах! Услышь мучительную тайну Раба, сгорающего страстью!» Едва я так воззвал, сеньоры, Как уважаемый башмачник (Он был в рубашке, налегке) Сказал, беря кирпич изрядный: «Э, подъезжать к моей супруге? Я угощу тебя, бродяга, Чтоб завтра опознать при свете!» И, не нагнись я тут по счастью, Среди осколков кирпича Я так бы и лежать остался, Расквашенный, как плошка с рисом, Забрызгав улицу мозгами.