Люй Бувэй - Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю)
Чжоуский Ли-ван мучил народ, и люд в стране роптал все как один. Чжао-гун подал доклад, в котором говорилось: "Народ не в состоянии так жить дальше". Тогда ван послал вэйского колдуна выслеживать недовольных. Кого тот указывал — казнили. В стране никто не смел открыть рот, на дорогах только смотрели друг на друга [не заговаривая]. Ван обрадовался и сообщил об этом Чжао-гуну: "Мне удалось пресечь крамолу!" Чжао-гун сказал: "Это ведь только сдержать, а не прекратить. Закрывать народу рот хуже, чем запруживать горный поток — если прорвет запруду, пострадавших будет множество. С народом то же самое. И из-за этого те, кто прудит потоки, обязательно делают сток, чтобы можно было спускать воду, а те, кто правит народом, делают так, чтобы он имел возможность высказаться. Именно для этого сын неба выслушивает предложения и позволяет гунам, цинам и именитым мужам выступать с прямыми речами-увещаниями, поощряет науки и слушает собранные по стране стихи и речитатив странствующих исполнителей, уделяет внимание преданиям и пословицам простых людей, чтобы ближние подданные могли исчерпать свои возможности в подготовке предначертаний, а родственники по всем линиям — исправить упущения и вразумиться на будущее. И только после всего этого ван размышляет и принимает решения. В этом случае ничто доброе среди низших не остается без внимания, а в среде высших не бывает ошибочных действий. А сейчас вы, ван, заткнули рот низам и попускаете высшим совершать ошибки — как бы не оказались под угрозой алтари земли и зерна". Ван не стал его слушать, а через три года народ изгнал вана в Чжи.
Такова пагубность застоя. Застой — это бессилие силы ян. На чжоуском треножнике изображали крысу, растаптываемую конем, поскольку она была не-янной [тварью ]. Эта не-янность в обычае гибнущего царства.
Гуань Чжун посетил Хуань-гуна. Солнце уже село, но Хуань-гун обрадовался его приходу и велел зажечь факелы. Гуань Чжун сказал на это: "Ваш слуга рассчитывал закончить с этим днем, не думая, что дело затянется до ночи. Может быть, вы прикажете унести светильники?" Гуну это не понравилось, и он сказал: "Вы, отец Чжун, уже стары. Кто знает, сколько еще мне осталось с вами встречаться? Давайте проведем эту ночь в весельи!" Гуань Чжун сказал: "Вы впадаете в заблуждение. Увлечение погоней за удовольствиями приводит к истощению моральных сил, и кто увлекается поисками наслаждений, в конце бывает опечален. Муж в зрелых летах, предающийся расслаблению, теряет время. Муж в преклонных летах, допускающий распущенность, не оставляет после себя доброго имени. Ваш слуга сегодня трудился для вашего блага, за что же вы хотите утопить его в вине. Я ведь еще пригожусь".
Гуань Чжун, можно сказать, умел себя поставить. Поведение должно быть сдержанным по отношению к музыке-забавам, потому что постоянное пребывание в радости увеличивает ущерб [характеру]. Поведение должно быть направлено против роскоши, поэтому, несмотря на то, что властитель в данном случае желал доставить ему удовольствие, он этого не допустил. Своим поведением он показал, что не поддается соблазнам, а усиливает строгость к себе и что он не обольщается хорошим к себе отношением: ведь правитель хотел его оставить при себе [на пиру], но он не пошел на это. Концентрация воли и строгая самодисциплина — этого не могут поколебать такие соблазны, как радость и почет. Именно руководствуясь этими принципами, служил он своему господину, и именно благодаря этому Хуань-гун стал гегемоном-ба.
Лецзин Цзыгао имел большое влияние на циского Минь-вана. Наряжаться он любил в фиолетовое платье в сочетании с белыми шелковыми шляпами и остроносыми сапогами. Однажды он прибыл ко двору в дождливую погоду и, поспешая к залу аудиенции, обратился к прислужнику: "Как я выгляжу?" Прислужник ответил: "Достойно и красиво". Однако Лецзин Цзыгао все же подошел к колодцу и погляделся: вид был как у всклокоченного мужлана. Тогда он вздохнул и сказал: "Прислужник из-за того, что я пользуюсь покровительством Минь-вана, так мне льстит! Как же должны льстить тому, кто пользуется влиянием правителя великой державы, а ведь зеркала у него нет! Видно, близка его гибель".
Кто мог бы тут послужить зеркалом, если не настоящий государственный муж! Но люди таковы, что радуются лишь бронзовому зеркалу, в котором видят свое отражение, и терпеть не могут государственных мужей, которые ясно им показывают их самих. А между тем эффект от собственного изображения в обычном зеркале незначителен, тогда как польза от получения верного изображения себя самого в глазах государственного мужа весьма велика. Когда хватаются за то, что дает малый эффект, но пренебрегают тем, что дает эффект огромный — налицо непонимание функциональной эквивалентности того и другого.
Чжаоский Цзянь-цзы сказал: "Цзюэ меня любит, До же меня не любит. Когда Цзюэ убеждает меня, он всегда это делает там, где никого нет; а До всегда меня увещевает, как бы специально стараясь поймать момент, когда я нахожусь в окружении других — конечно же, он тем самым хочет меня выставить в смешном свете!" Инь До ответил: "Цзюэ боится, как бы не поставить вас, господин, в неловкое положение, но не заботится о том, чтобы вы, господин, не совершали тех же ошибок в будущем. А я-то печалюсь только о ваших, господин, упущениях и не думаю о том, как бы вас не поставить в неудобное положение. Ваш слуга некогда слышал от мастера, у которого он обучался физиогномике, что стыд легко переносят люди с толстой кожей и серым цветом лица — им насмешки нипочем. Поэтому я боюсь, что, если я не стану вас поправлять перед другими, вы, господин, никогда не изменитесь".
Мудрость Цзянь-цзы все же остается под вопросом. Поскольку, когда властитель разумен, тогда речи его подданных прямы. А Цзянь-цзы не был благоразумен, и поэтому До в конце концов не прижился в Чжао. Что же говорить о тех, кто еще менее разумен, чем Цзянь-цзы?!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Слова и дела / Син лунь
Поведение властителя не таково, как действия человека в холщовой одежде. Когда соотношение сил неблагоприятно, время неудачно выбрано, дела идут плохо — он все равно должен стараться спасти положение: ведь в его руках судьба народа, а держать в руках судьбу народа — тяжкое бремя, и здесь нельзя полагаться исключительно на свое хотение. Поэтому тех, кто действует в таких случаях как наемник, отвергает страна и отталкивают даже земляки.
Когда Яо уступил Поднебесную Шуню, Гунь был одним из чжухоу. Он разгневался на Яо и сказал: "Ди-предком становится тот, кто обрел небесный путь-дао; гуном становится тот, кто постиг дао-закон неба и земли. Но ты не сделал меня саньгуном!" Тем самым он хотел сказать, что Яо не прав. Он так жаждал заполучить титул саньгуна, что в ярости готов был обратиться даже к диким зверям как союзникам, желая поднять мятеж ради достижения цели. Он выровнял рога зверей так, что они как бы образовали городскую стену; он заставил их поднимать хвосты так, чтобы их могли принять за знамена. Когда его звали, он не шел, а носился по полям, огорчая этим ди-правителя. Поэтому позже Шунь загнал его на гору Юйшань и там рассек острым уским клинком. [Его сын] Юй не посмел мстить, но подчинился и стал служить Шуню; он был назначен сыкоу с заданием отвести с равнины бурные потоки. Когда он этим занимался, лицо его загорело до черноты лака, ходить нормальным шагом он разучился, а ци не проходило через отверстия [тела]. И все это для того, чтобы заслужить расположение ди-предка!
Некогда Чжоу утратил моральные принципы: убил Мэй Бо и сварил; убил Гуй-хоу, зажарил, и с этим блюдом устроил прием чжухоу при дворе. Вэнь-ван заплакал и отказался принимать в этом участие. Чжоу тогда испугался, что он его предаст, и хотел убить Вэнь-вана и уничтожить Чжоу. Вэнь-ван тогда сказал: "Хотя бы отец и утратил моральный долг, может ли сын посметь не служить отцу? Хотя бы правитель был и немилостив, может ли подданный посметь не служить правителю? Как же можно восставать против самого вана?" Чжоу тогда отпустил его. Когда в Поднебесной узнали об этом случае, всем стало ясно, что Вэнь-ван выступает за авторитет власти и заботу о подданных, и стали уважать старших и жалеть младших. В "Песнях" об этом сказано: "Один лишь Вэнь-ван прозорлив — он показал, как надо служить высшему предку Шанди, и тем самым уготовал себе множество благ!"
Цисцы осадили Сун, Янь-ван послал Чжан Куя, чтобы он во главе яньского войска оказал им помощь, и циский ван его казнил. Узнав об этом, яньский ван залился слезами, потом собрал соответствующих чинов и объявил им: "Я хотел помочь им, а цисцы убили моего посланника! Прошу вас отдать приказ поднять войска и вести их в поход на Ци". Приказ уже был принят к исполнению, когда вперед выступил Фань Юй, предстал перед правителем и возразил: "У нас был благоразумный правитель, и я рад был служить ему. Но теперь вы, ван, перестали быть благоразумным правителем, и мне хотелось бы попросить вас об отставке, так как я не хочу больше быть вашим подданным". Чжао-ван спросил: "Отчего так?" Тот ответил: "Во время мятежа в Сунся наш прежний правитель и ваш отец попал в руки цисцев, сам и погиб, и потерял много народу. Вы, ван, тяжело переживали это, но служили цисцам, поскольку сил у вас было недостаточно. А теперь из-за гибели Куя вы, ван, устраиваете поход на Ци. Это выглядит так, как если бы вам Куй был дороже нашего усопшего правителя". Ван сказал: "Согласен". "Тогда прошу вас остановить войска". Ван сказал: "Пусть будет так, но что делать дальше?" Фань Юй сказал: "Прошу вас облачиться в траурное одеяние и временно переселиться в предместье, послав в Ци человека, который должен будет там извиниться от вашего имени в следующих выражениях: "Все это исключительно по моей, несчастного, вине. Вы, великий ван, — мудрый властитель. Неужели же, будучи мудрым властителем, вы решили полностью истребить всех, кого посылают к вам чжухоу? Такого не может быть, поэтому то, что вы убили только нашего яньского посланника, означает, что наше презренное царство не сумело выбрать достойного человека. Хотелось бы, чтобы вы переменили гнев на милость и простили наше преступление". Когда посланник прибыл с этим в Ци, циский ван пировал, отмечая победу. Вокруг него находилось множество приближенных и слуг, поэтому он из тщеславия велел посланнику выйти со своим покаянным сообщением перед всеми гостями. Посланный сообщил в тех же словах, что Янь-ван чрезвычайно напуган и просит его пощадить. Когда он кончил, его заставили повторить, чтобы похвастаться перед присутствующими чинами. После этого он послал мелкого чина с разрешением Янь-вану вернуться в свой дворец. Но именно поэтому позже Ци потерпело поражение на реке Цзи и было опустошено. Оно потеряло семьдесят городов и, если бы не Тянь Дань, могло бы вообще погибнуть. Минь-ван так гордился своим великим царством Ци, а вот ведь потерпел поражение; Тянь Дань имел только ополченцев города Цзимо, а сумел совершить большое дело. В "Песнях" не об этом ли поется: "Если хочешь кого-то уничтожить, сперва накопи силы вдвое больше; если хочешь разбить, сначала поднимись повыше!" Копить силы, но не нести от того ущерба; расти ввысь, но не ломаться под собственным весом способно только то, что следует закону-дао!
