Люй Бувэй - Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю)
Взйскому царю стало стыдно, и он сказал: "Я не это имел в виду, не будем больше об этом".
Так что бывает, что приводят в пример неверность долгу, чтобы самим проявить неверность долгу. Ибо хотя вэйский ван не знал, что ответить, поведение в противоречии с долгом в данном случае было еще более вопиющим. Ибо красноречие [риторика] Гунцзы Ши Во было способно приукрасить неправду и покрыть преступление.
Вэйский Чжао-ван обратился с вопросом к Тянь Цюю: "Когда я был в восточном дворце, до меня дошло, что Вы, преждерожденный, защищали мысль, что, мол, стать совершенномудрым легко. Так ли это на самом деле?" Тянь Цюй сказал в ответ: "Да, Ваш слуга говорил об этом". Чжао-ван спросил: "Следовательно, Вы, преждерожденный, мудрец уже?" Тянь Цюй ответил: "Распознать мудреца в том, у кого нет видимых заслуг — свойство Яо, узнавшего Шуня; если же ждать, когда проявятся способности, чтобы по ним узнать Шуня — это уже мудрость рыночного торговца. Ныне у меня, Цюя, заслуг пока нет, и когда Вы, царь, спрашиваете у меня, Цюя, не мудрец ли я уже, я вправе спросить, обладает ли царь свойствами Яо уже?" Чжао-ван не нашел, что ответить.
Однако, если рассмотреть ответ Тянь Цюя, можно заметить, что Чжао-ван не утверждал о себе, что "он способен распознать мудреца", он лишь спрашивал, стал ли преждерожденный мудрецом уже, и то, что он счел за лучшее отвечать Чжао-вану на другую тему — о распознании мудрецов вообще — означает лишь, что Чжао-ван имел в виду совсем не то, что он избрал темой, и потому Тянь Цюй по существу отвечал невпопад.
Чжаоский Хуэй-ван, призвав Гунсунь Луна, спросил у него: "Вот уже более десяти лет я, несчастный, стремлюсь к прекращению войн и не преуспел в этом. Может быть, это дело вообще невозможное?" Гунсунь Лун сказал в ответ: "Смысл того, чтобы добиваться прекращения войн — в стремлении охватить своей любовью всю Поднебесную. А любовь ко всей Поднебесной не может выражаться исключительно в словах. И вот: когда Ваши владения Лань и Лиши вошли в состав царства Цинь, Вы, государь, облачились в траурное платье и траурный убор; зато когда на востоке ваши войска захватили город у царства Ци, Вы, государь, устроили пир. Следовательно, когда приобретает земли Цинь, у Вас траур, а когда теряет земли Ци — у вас праздник. Что-то это не похоже на всеобъемлющую любовь к людям. Поэтому и с разоружением ничего не получается".
Действительно, если предположить, что некто ведет себя развязно, а требует к себе уважения; самонадеян и пристрастен, а хочет получить назначение; все время ищет чего-то нового и в то же время хочет покоя; насильничает, стремясь к приобретениям, а хочет себя чувствовать спокойно — такое, наверное, и Хуан-ди было бы не под силу!
Вэйский Сы-цзюнь, желая увеличить поступления от налогов, повелел собрать урожай проса в одно хранилище. Народ тогда взволновался, и Сы-цзюнь обратился с этим делом к Бо И: "До чего же глуп народ — ведь сбор зерна происходит в его же интересах! Какая им разница, хранится ли зерно в их собственных кладовых или сдано на хранение централизованно?" Бо И сказал: "Это не так. Лучше, чтобы оно хранилось у народа и правитель даже ничего не знал о его количестве, чем если бы оно хранилось у начальства. И наоборот, хуже, когда зерно хранится у начальства, так что народ не знает, сколько его осталось, а не у самого народа".
Когда кого-либо слушаешь, всегда необходимо возвращаться к собственному мнению, рассуждать, прежде чем отдавать приказы — и тогда не будет непокорных. Государство крепко, когда оно долговременно. Когда же оно долговременно, его трудно погубить. Ныне Юй, Ся, Инь, Чжоу — все не существуют более, и именно из-за того, что не размышляли над своей судьбой самостоятельно.
Гунцзы Та был главным советником в Чжоу. При разговоре с ним Шэнь Сян дрожал от страха. "Что вы трясетесь? — недовольно спросил Гунцзы Та. — Вы же не мой подчиненный". "Виноват, виноват, — пробормотал тот. — И все же, позвольте спросить, когда двадцатилетний становится главным советником, а старшие при разговоре с ним дрожат от страха — чья тут вина?" Гунцзы Та не знал, что ответить.
Страх может быть от непривычки, а вот то, что заставляет страшиться — это уже наглость. Если же кто-то сдержан в разговоре, а собеседник все равно дрожит, тогда, конечно, вина не старшего по положению. Так что, хотя человеку и свойственно постоянно забывать о своем поведении, не следует на этом основании пренебрегать правилами приличий. Конечно, простой небрежности недостаточно, чтобы причинить большое неудобство, но грубости — вполне.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Внимание к речам / Чжун янь
Властитель должен быть внимателен в речах. Гао Цзун, сын неба, при вступлении на престол пребывал в трауре и ничего не говорил в течение трех лет. Цины и дафу были все в страхе, страдая от этого. Наконец Гао Цзун сказал им: "Мне, единственному, надлежит держать в праведности [все] четыре фана; как же мне не бояться, что мои речи об этом будут неподобными. Вот поэтому я ничего и не говорю".
В старину сыны неба относились к своим словам вот с таким же тщанием, оттого в их речах и не бывало упущений.
Чэн-ван как-то сидел, отдыхая, с Таншу Юем. Сорвал лист платана и, как будто это был скипетр [владетельного князя], вручил его Таншу Юю со словами: "Жалую тебя этим!" Таншу Юй обрадовался и поведал о своем назначении Чжоу-гуну. Чжоу-гун справился о событии у самого: "Верно ли, что Вы пожаловали Юя во владетельные князья?" Чэн-ван сказал: "Да это я, единственный, посмеялся над Юем". Тогда Чжоу-гун сказал: "Ваш слуга слышал, что сын неба ничего не говорит просто так. То, что говорит сын неба, записывает хронограф-ши, воспевает мастер, обсуждает муж-ши". Вследствие этого Таншу Юю [действительно] был пожалован удел в Цзинь.
Чжоу-гун Дань, можно сказать, умел распорядиться речью: одной фразой наставил Чэн-вана, чтобы тот внимательнее относился к собственным словам, показал всем любовь Чэн-вана к младшему брату, да к тому же еще способствовал укреплению [авторитета] царского дома.
Чуский Чжуан-ван царствовал уже три года, никого не слушая и оставаясь предельно скрытным. Чэн-гун Цзя приблизился к нему с увещеваниями. Царь тогда сказал: "Вы же знаете, что я удалил всех увещевателей, к чему же вам это?" Тот сказал: "Ваш слуга не смеет выступать с увещеваньями, он лишь желал бы обсудить кое-что с властителем правителей". Царь сказал: "Почему бы не оставить все это мне, несчастному?" Но тот все же заговорил: "Некая птица остановилась в одном южном граде и вот уже три года никуда не летает, не двигается и не поет — что это за птица?" В ответ на это царь сказал: "Эта птица, которая остановилась в южном граде, не двигающаяся, в течение трех лет укрепляется в своем намерении. Она не летает, чтобы отрастить маховые перья, и не поет, чтобы понаблюдать за настроениями народа. И хотя она сейчас не летает, взлетев, она сразу поднимется до самого неба; и хотя она сейчас не поет, голос ее напугает многих, когда она запоет. Вы, Цзя, ступайте себе. Мне, несчастному, все об этом известно и без вас". На другой день при аудиенции было принято на службу пять новых человек, а десять уволено: подданные все были рады этому перемещению, чины царства Чу приветствовали эти меры. Поэтому в "Песнях" говорится:
Зачем же в поход не сбирается рать,
Иль, может быть, помощи надобно ждать?
Так долго зачем не выходит она?
О, верно, тому быть причина должна!
Кажется, это сказано о Чжуан-ване, не так ли? Парабола Чэн-гун Цзя была совершеннее, чем речь Тайцзая Пи. Однако несовершенную речь Тайцзая Пи послушал царь Фучай, что и привело царство У к полному краху, а цветистую речь Чэн-гуна Цзя чуский ван высмеял, и царство его стало ба-гегемоном. Циский Хуань-гун совещался с Гуань Чжуном относительно нападения на город Ин. План еще не был готов, когда о нем уже разнесся слух по стране. Весьма удивленный этим обстоятельством, Хуань-гун сказал: "Мы с Вами, второй отец Чжун, предполагали нападение на Ин, но об этом заговорили в стране, когда даже план еще не готов. В чем дело?" Гуань Чжун на это сказал: "О! В городе, конечно же, появился мудрец!" Хуань-гун сказал: "Отлично! Те, кто состоял ранее на службе, в основном держали нос по ветру и слушали, что говорят высшие, а разве это — то, что нам нужно?" И он повелел провести переаттестацию с последующим перемещением не прошедших проверки. Через некоторое время на конкурс явился Дунго Я. Гуань Чжун сказал: "Вот тот, кто нам нужен!" И он повелел тем, кто ведал гостями-бинькэ, продвинуть его в ранге, а затем установить на должность сообразно полученному рангу. Затем Гуань-цзы спросил у него: "Это вы толковали частным образом о походе на Ин?" Тот ответил: "Да, так". Гуань Чжун тогда осведомился: "Но ведь мы не говорили официально о походе на Ин, каким же образом вам стало об этом известно?" Тот сказал: "Я слышал, что благородный муж силен в замыслах, а подлые людишки — в их разгадывании. Я это подсмотрел и узнал". Гуань Чжун сказал: "Но я все же не говорил о походе на Ин, как же вы узнали об этом?" Тот сказал: "Я слышал, что у благородного бывает три выражения в осанке: "открытая радость" — это когда вид, как у слушающего колокола и барабаны; "высокое спокойствие" — это когда вид, как у облаченного и подпоясанного по траурному обычаю; и "полная собранность" — это когда вид, как у воина перед схваткой с оружием наготове. Я тут недавно наблюдал за вами, когда вы были на террасе дворца, и вид у вас был "полная собранность", как у воина перед схваткой. И губы у вас были сложены как для произнесения чего-нибудь типа "ин", а отнюдь не чего-нибудь типа "ан". А когда вы подняли руку и указали куда-то вдаль — то направление было в сторону Ин. Тогда ваш слуга стал размышлять, кто из чжухоу непокорен, и, кроме инцев, ничего не мог придумать. Поэтому я и говорил с людьми об этом".
