Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Благоуханье этих дней теперь надолго сохранится,Пожар, пожравший стан врагов, для нас в куренья превратится.
Пусть будут девственницы спать отныне мирно и спокойно,И пусть паломников в пути не ждут ни грабежи, ни войны.
И где бы ни были враги, пусть помнят о твоем величье,—В твоих когтях, о грозный лев, им стать беспомощною дичью.
Я видел в час, когда войска построились перед сраженьем:Ты был и без меча в руке спокойной силы воплощеньем.
Лик моря издали узнать нетрудно даже в час покоя,—Так как же не узнать его, когда бушует вал прибоя!
В краю, который так велик, что и на лучшем иноходцеЕго не пробуй пересечь — промежность о седло порвется,
Ты хочешь румского царя лишить и жизни и державы,А будут защищать его одни мужицкие оравы.
Ужель смертельною борьбой нас испугают христиане?Мы — звезды небывалых битв, они — лишь тусклое мерцанье.
Средь нас — непобедимый Меч! Не зря он носит это имя:В походе он упорней всех, а в битве — всех неукротимей.
Мы просим небеса сберечь его от сглаза и раненья,Слились в один немолчный гул людей бесчисленных моленья.
Услышав грозный приговор, что вынесли мечи и пики,Решится ль выйти румский царь навстречу нашему владыке?
Решится, — близ Саманду мы сразимся с войском нечестивым,А не решится, — встречу с ним устроим мы перед Проливом.
* * *
Увы, потеплело сердце твое ко многим сердцам холодным,К тем, чей недуг — в здоровье моем, к завистливым, неблагородным.
Зачем же любовь и тоску скрывать, что тело мое иссушают,Если к владыке свою любовь народы провозглашают?
Мы этой любовью объединены и ждем, как благодеянья,Что каждый в меру своей любви получит и воздаянье.
К тебе я прибыл, когда мечи индийские были в ножнах,Взирал на тебя, когда их клинки купались в крови безбожных.
Я видел: ты — лучшее на земле из божьих творений славных,А лучшее в лучшем — твой мудрый дух, себе не имеющий равных.
Ты в бой устремился, и бегство врагов победу твою означало,Но все-таки тем, что враги ушли, ты был огорчен сначала.
Удары твои заменил им страх пред силой твоей геройской,И то, что над ними страх совершил, не совершит и войско.
Но ты почитаешь долгом своим то, что другим не под силу:Не скрыться врагам ни в степи, ни в горах, — ты им уготовил могилу.
Ужель всякий раз, налетев на врагов, в постыдный бег обратив их,Твой дух устремляет в погоню тебя за полчищем нечестивых?
Тебе — наносить пораженье врагам в каждой смертельной схватке,А им — принимать жестокий позор, бежать от тебя в беспорядке.
Но ведь для тебя в походе любом победа сладка тогда лишь,Когда остриями своих клинков ты кудри врагов ужалишь.
О справедливейший, — кроме меня, ко всем на земле справедливый! —Наш спор — о тебе: ты ответчик в нем, но и судья правдивый.
На нас прозорливый взгляд устремить прошу своего эмира,Чтоб ложь от истины отличить, зловредный отек — от жира.
Зачем человеку даны глаза? Не сам ли себя он обманет,Если и к свету и к темноте он безучастным станет?
Я — тот, чьи творенья стали видны даже лишенным зренья,Тот, чьи слова пробудили слух даже в глухих от рожденья.
Легко чудеса этих слов я творю, о них ничуть не заботясь,А люди хватают их, спорят, бегут, за каждой строкой охотясь.
Невежда в неведенье будет сперва, усмешке моей поверя,Пока не почувствует лапы и пасть неумолимого зверя.
Увидев львиных клыков оскал, не думай, что видишь улыбку,Иначе поплатишься головой за гибельную ошибку.
Решившие жизнь у меня отнять скорее погибнут сами,—На верном коне в безопасности я, словно в священном храме.
Любых врагов на таком коне смогу всегда побороть я,Он сделает все, что прикажут ему мои стремена и поводья.
Передние ноги его в прыжке на ногу одну похожи,И задние ноги его на лету в одну сливаются тоже.
Не раз я скакал с боевым мечом между двумя войсками —Там, где сшибаются волны смертей, где ярость звенит клинками.
Не раз я скитался с диким зверьем в степях, где не встретишь селенья,А взгорья и скалы, дивясь на меня, молчали от изумленья.
Ночь, конница, степи знают меня, знают и честь и отвага,Знают удары копья и меча, и мой калам, и бумага.
О тот, с кем разлука так тяжела! Все, что дано нам судьбою,Сразу утратит и цену и смысл после разлуки с тобою.
Никто бы, наверное, больше, чем мы, не был тобой почитаем,Когда бы ты те же чувства питал, какие к тебе питаем!
Но если завистников злобный крик стал для тебя приятным,Раны, которые ты нанесешь, боли не причинят нам.
Меж нами — о, если б ты это ценил! — знакомства давние узы,А ведь знакомство для тех, кто мудр, прочней, чем иные союзы.
Напрасно пороки во мне искать — старания эти излишни,Того, что творишь ты, не смогут принять ни честь твоя, ни всевышний.
Любой порок и любой обман чужды моему благородству,Я чист, как Плеяды, — а звезд не достичь ни старости, ни уродству.
О, если бы туча, что жизнь мою лишь молниями поражает,На тех эти молнии перенесла, кого дождем орошает!
Вижу: такая далекая даль к себе мою душу тянет,Что, много дней добираясь к ней, и лучший верблюд устанет.
Когда мы оставим справа Думейр и выедем на равнину,Быть может, и затоскует тот, кого навсегда покину.
Когда оставляешь тех, кто бы мог предотвратить расставанье,Словно не ты уезжаешь от них, а их отправляешь в скитанье.
О, нет страшнее такой страны, где друга душа не знает,И нет страшнее такой казны, что чистую честь пятнает.
А самое гнусное, что я обрел, что хуже любого урона,—Добыча, которую вместе с орлом будет клевать и ворона.
Как может стихи слагать этот сброд, что возле тебя пасется!Глядишь — не поймешь, кто такие они: арабы иль инородцы?
Пусть горьким покажется мой укор, но это любовь упрекает,Блестит жемчугами его узор, но это слова сверкают.
* * *
Нам смолоду радости жизни даны, и сладость их слишком желанна,Не могут наскучить они — и всегда кончаются слишком нежданно.
А если согбенный старик и кряхтит, и жалуется то и дело,Поверьте, не жизнь надоела ему, а дряхлость уже надоела.
Здоровье и юность — орудья твои, по недолговечно их чудо,—Когда же от нас отвернутся они, нам сразу приходится худо.
Расщедрится жизнь, а потом отберет, что было подарено ею,—О, если б подобная щедрость ее была хоть немного скупее!
О, если бы не были слезы и скорбь ушедшего счастья наследьем,А друг, уходя, не бросал бы тебя с отчаяньем — другом последним!
Возлюбленна жизнь, но и лжива и зла: напрасны любые моленья—Не сдержит своих обещаний она и не завершит единенья.
Пусть все наши горести — из-за нее, но с нею страшимся разлуки:Уходит она, лишь с трудом разорвав ее обхватившие руки.
Подобна лукавой красавице жизнь, ее вероломна природа,Не зря ей, наверное, имя дано, как женщине, — женского рода.
* * *
Тебе потому лишь являю довольство, что скрытое скрыть хочу,А как я тобой и собой недоволен — об этом пока молчу.
Такая мерзость, бесчестье, лживость впервые предстали мне!Живым человеком ты мне явился иль чудишься в страшном сне?
Решил ты при виде моих улыбок, что полон я новых надежд,А я лишь смеюсь над былой надеждой, презреннейший из невежд.
В своем тупоумье ты даже не знаешь, и сам-то на что похож:Не знаешь, по-прежнему ли ты черен иль вправду стал белокож.
Забавно мне стало, когда я поближе ступни твои разглядел:Увидел я вместо ступней копыта, когда ты босой сидел.
Раздвоены пятки твои — похожи на пару ослиных копыт,К тому же сверкаешь ты весь — как маслом, потом густым покрыт.
Когда б не толпа твоих приближенных, я вместо пустых похвалСтихами, кипящими скрытой насмешкой, хвалу бы тебе воздал.
Напрасно ты радовался, безмозглый, что славлю тебя при всех,—Ведь даже в прочитанных мною строчках таился жестокий смех.
В то время, как ты никакого блага от слов моих не имел,Я рад, что хоть губы твои верблюжьи как следует рассмотрел.
Таких, как ты, из краев заморских надо бы доставлять,Чтоб успокаивать плачущих женщин — диковиной забавлять!
* * *
